Детство, воспитание и лета юности Петра I

Детство, воспитание и лета юности Петра I

1. Детство, воспитание и лета юности Петра I.

               Пётр великий был первым ребёнком от второго брака царя Алексея Михайловича с Натальей Кирилловной Нарышкиной; родился он в Москве 30 мая 1672 года. О первых днях жизни царевича сохранилось много любопытных сведений.

               Рано утром колокола Кремля известили о радости царя-отца, а колокольни Москвы разнесли эту весть по столице, и уже в пять часов утра  государь был в Успенском соборе на благодарственном молебне, совершенном Новгородским митрополитом Питиримом. После молебна царь Алексей Михайлович отправился в Архангельский собор и в Вознесенский монастырь, как бы делясь с ними своей радостью. Помолившись у мощей митрополита Алексея в Чудовом монастыре, приложившись к иконам в благовещенском соборе, царь возвратился во дворец, где произвёл в окольничьи отца царицы-Нарышкина, а также и воспитателя её –Матвеева. Во дворце между тем собрались бояре, думные дворяне, полковники, стрелецкие головы, от которых государь принял их поздравления, угощал водкой, фряжскими винами и десертом из свежих плодов.

                  Рождение Петра вызвало ряд придворных праздников. Так , 1 июня у царя, в царицыной Золотой палате, был обед для бояр и ближних людей  “без зову и без мест”.

Стольники царские угощали гостей и разносили им закуски и гостинцы, а стольники царицыны угощали их во время обеда. 29 июня в трапезной церкви митрополита Алексея в Чудовом монастыре совершено было над новорождённым Святое таинство крещения, и он был назван Петром. Царевич Федор Алексеевич, старший его брат, и тётка государя, царевна Ирина Михайловна, были восприемниками Петра от купели. По древнему обычаю с новорождённого “сняли меру” и в её величину, то есть в длину и ширину, написали икону, которую в последствии поместили над гробницею Петра Великого. По отзывам Петр был крепок физически с детства, “возрастен и красен и крепок телом”.

                 На другой день после крещения в Грановитой палате, где был родильный стол, а 4 июля крестильный стол, обедами угощалось 160 духовных лиц и 215 светских. Тут были  представители всех сословий, начиная от царевичей Касимовского и Сибирского до выборных купеческих сотен и дворцовых слобод. Составлен был штат лиц, которые должны были смотреть за новорождённым. Будущего преобразователя России кормить грудью была назначена боярыня Неонила Иерофеевна Львова, старшеюмамкою-боярыня Матрёна Романовна Леонтьева, а верховною боярыней – вдова княгиня Ульяна Ивановна Голицына.

                  Колыбель младенца была обтянута турецким “золотным” бархатом, расшитым затейливыми серебряными и золотыми рисунками. Подкладка колыбели была

рудо-жёлтая, ремни обшиты венецианским бархатом;  вершние покрышки у перинки и тюфяка были сшиты из тафты и набиты белым лебяжьим пухом. Не менее богато было и одеянье Петра; когда ему исполнилось пять месяцев ему нашиты были золотые парчовые кафтаны. Шапка у него была унизана жемчугом и самоцветными камнями, а другая шапка была бархатная, с околышем из соболя. Имелось также несколько пар башмаков, обнизанных жемчугом, богатый опашень с нашивкою и кружевом, низанным крупным жемчугом, в количестве 577 зёрен, и с шестью изумрудными пуговицами на золотых закрепках и более десяти шёлковых, атласных и парчовых кафтанов.

                  Царевич со своим штатом        помещался в отдельных деревянных хоромах, которые внутри были обиты сукном. Собственная комната Петра была обита Кохами с серебряным теснением. Когда же исполнилось Петру  5 лет, для него были построены отдельные хоромы, в которых стены и пол были обиты алым сукном. Таким же сукном были покрыты стол и лавки, с кайками из белого сукна, желтого и лазоревого. Впоследствии царевичу Петру было сделано кресло из рудо-жёлтого бархата, с галуном и столик, расписанный красками, золотом и серебром. И на слюде в окнах, заменявшей тогда стекло, живописец Иван Салтыков написал разные рисунки: в середине был изображён орёл, а по бокам – травы. Рисунок был сделан так ,что из комнаты на улицу всё было видно, а оттуда – ничего, так как по обычаю того времени царские дети бережно скрывались от глаз посторонних – царевичи до 13 лет а царевны на всю жизнь.

         Ко дню рождения Петра, когда ему минул год, был сделан конь, или “потешная лошадка”, во всём конском уборе для всадника. Лошадка эта была обтянута настоящей лошадиной кожей; а на ней уздечка и седло со стременами были вызолочены и высеребрены. Когда Петру исполнилось два года, в его комнате повесили качели на верёвках, обшитых бархатом. Живописец Салтыков расписывал красками игрушки для Петра; например, ему было приказано расписать гнездо голубей, гнёзда канареек, щеглят, чижей и даже стадо баранов, причём у последних надо было расписывать шерсть как настоящую. Органист Гутовский чинил царевичу цимбалы немецкого изготовления, и сам сделал пару цимбальцев, из которых одна имела форму книги в сафьянном красном переплёте, с застёжками из серебряного, с шелками галуна.

          Петр зимой катался с ледяных гор, а летом ездил по Москве в потешной каретке, которую ему подарил боярин Артамон  Матвеев. Каретка эта запрягалась четырьмя тёмно-карими лошадками. Выезд царевича был парадный: по бокам шествовали четыре карлика, а пятый ехал позади на крохотном иноходце.

            По расходным дворцовым книгам видно, что маленькому Петру постоянно делали в придворных мастерских и покупали на рынках луки, деревянные ружья, пистолеты, барабаны и игрушечные знамёна. Этим оружием тешился царевич и вооружал “потешных ребяток”, то есть своих сверстников из семей придворной знати, всегда окружавших царевича. В числе ребяток были дети Нарышкиных, Головкина, Матвеева, князя Голицына и других. Карликами при маленьком Петре состояли Никита Гаврилов Комар, Василий Родионов, Иван и Емельян Кондратьевы. Одевали их в суконные кафтаны малинового цвета на беличьем меху  и в шапки и рукавицы из того же сукна.

            Царь Алексей Михайлович желая придать играм маленького Петра более правильный характер, составил для него целый полк “ребяток”, обмундировав его  в мундиры, и назвал “Петров полк”, командиром которого был назначен царевич. Для обучения полка иноземному строю был назначен шотландец Менезиус, который содействовал также устройству при дворе царя “комедийной хоромины” для театральных представлений. Если бы царь Алексей Михайлович прожил долее, с уверенностью можно сказать ,что Петр получил бы такое же прекрасное образование, как его брат Фёдор. Но отец Петра умер, когда ему не исполнилось и четырёх лет. Вот почему царевич Петр остался без правильного образования. Историк Забелин указывал, что начало обучения Петра положил ещё его отец. Такое указание он делал на основании книг

Тайного приказа, в которых говорилось, что 1 декабря 1675 года начали гого-то учить грамоте в царской семье. Но в царской семье не начинали учить детей ранее пяти лет, а царевичу Петру тогда было только три с половиной года.

               Итак, по старорусскому обычаю Петра начали учить с пяти лет. Старший брат и крёстный отец Петра, Федор Алексеевич, не раз говорил куме – мачехе, царице Наталье: “Пора, государыня, учить крестника”. Царица просила кума найти учителя кроткого, смиренного, Божественное Писание ведающего. Выбор пал, говорит В. Ключевский, на человека, от которого слишком пахло благочестивой стариной, боярина Фёдора Прокофьевича Соковнина. Дом Соковниных был убежищем староверов, они придерживались раскола. Две родные сестры Соковнина, Феодосия Морозова и княгиня Авдотья Урусова, ещё при царе Алексее запечатлели мученичеством свое древнее благочестие: царь подверг их суровому заключению в земляной Боровской тюрьме за упрямую привязанность к старой вере и к протопопу   Аввакуму. Другой брат этих боярынь, Алексей, в последствии сложил голову на плахе за участие в заговоре против Петра во благочестивой старины. Боярин Федор Соковнин указал царю на смиренного, всяких добродетелей исполненного, в грамоте и писании искусного Никиту Моисеевича Зотова, подьячного из приказа Большого прихода. Рассказ о том, как Зотов введён в должность придворного учителя, дышит такой простотой, что не оставляет сомнения в характере педагогии наставника. Соковнин привёз Зотова к царю и, оставив его  в передней, отправился с докладом. Вскоре из комнаты царя вышел дворянин и спросил:

“то здесь Никита Зотов?”. Будущий учитель царевича так оробел, что в беспамятстве не мог тронуться с места, и дворянин принужден был взять его за руку. Зотов просил повременить немного, чтобы дать ему придти в себя. Отстоявшись он перекрестился и пошел к царю, который пожаловал его к руке и проэкзаменовал в присутствии Симеона Полотского. Учёный царь одобрил письмо и чтение Зотова: тогда Соковнин повёз аттестованного учителя к царице-вдове, которая, принимая Зотова, сказала ему:

                - Известна я о тебе, что ты жития благого, Божественное писание знаешь. Вручаю тебе единородного моего сына. Прими его и прилежи к учению божественной мудрости и страху Божиему и благочинному житию и писанию.

                 - Прими от рук моих, не отрицайся принять. О добродетели и смирении твоём я известна,- милостиво сказала Наталья Кирилловна, велела Зотову встать, позволила поцеловать её руку и распорядилась, чтобы уже на другой день начались занятия.

                  На следующее утро  в присутствии царя патриарх, сотворя моление, окропил царственного отрока святою водой и, благословив, вручил его Зотову. Последний, посадив царевича на скамью, поклонился сперва ему в ноги и затем приступил к учению.

                  При начале учения Зотов был щедро одарён: патриарх пожаловал ему 100 рублей, государь пожаловал двор, произвёл в дворяне,  а царица мать прислала две пары богатого верхнего платья, в который по уходе царя и патриарха Зотов тут же и наря­дился. Крекшин отметил этот день, когда началось обучение Петра -12 марта 1677 года; следователь­но, царевичу Петру не было еще пяти лет. По словам Котошихина, для обучения царских детей выби­рали из приказных подьячих и «учительных людей тихих и не­бражников». Зотов был тихий че­ловек, но, говорят, он не вполне удовлетворял второму требованию, любил выпить. Впоследствии Петр  назначил Зотова князем-папой,     президентом шутовского «всепьянейшего собора».

                   Курс учения в древней Руси начи­нался азбукой, продолжался чтением и изучением Часослова, Псалтыря, Апостольских деяний и Евангелия. Зотов начал со «славянского учения», то есть прошел с Петром азбуку, Часослов, Псалтырь, даже иэвангелие и Апостол; все это выучивалось  вдолбежку. Вот почему потом Петр читал на клиросе и пел не хуже дьячка. Здесь надо упомянуть, что помощником Зотова был Афанасий Нестеров, которьй;, по всей вероятности, и обучал Петра пению. Обучение письму шло позже чтения. Петр начал учиться писать, кажется, в начале 1680 года и ни­когда не умел писать порядочным почерком. Петр действительно пло­хо был обучен грамоте; он писал, не соблюдая правил тогдашнего правописания, с трудом выводя буквы, не умея разделять слов; писал слова по выговору, между двумя согласны­ми то и дело ставя твердый знак-«всегъда», «сътрелять», «възяф» и так далее.

         Кроме письма и чтения, Зотов ничему не учил Петра, но он приме­нял прием наглядного обучения. Петр на досуге любил слушать раз­ные рассказы и рассматривать книжки с «куиштами», то есть кар­тинами, а также «потешные фряж­ские или немецкие листы», на кото­рых были изображены исторические и этнографические сцены. Узнав об этом, царица Наталья Кирилловна приказала выдать Зотову «истори­ческие книги», рукопись с рисунка­ми из дворцовой библиотеки и зака­зала живописного дела мастерам Ору­жейной палаты несколько новых ил­люстраций. Так составилась у Петра коллекция «потешных тетрадей», в которых были изображены золо­том и красками города, здания, ко­рабли, солдаты, оружие, сражения и «истории лицевые с прописьми», иллюстрированные повести и сказ­ки с текстами. Все эти тетради Зо­тов разложил в комнатах царевича и, когда он начинал утомляться книж­ным чтением, брал у него из рук книгу и показывал ему картинки, со­провождая обзор их пояснениями. При этом он, как пишет Крекшин, касался и русской старины, расска­зывал Петру про дела его отца, про царя Иоанна Грозного, заходил и к более отдаленным временам Дмит­рия Донского, Александра Невского и самого Владимира. Вот почему впоследствии Петр Великий прида­вал особое значение русской исто­рии для народного образования и много хлопотал о составлении по­пулярного учебника по этому пред­мету. В этом сказывалась, быть мо­жет, память о Зотове, который вел свое дело добросовестно и пользо­вался неизменным расположением Петра, не забывавшего своего на­ставника.

              Когда исполнилось Петру десять лет, его начальное обучение прерва­лось. Царь Федор умер 27 апреля 1682 года, и Петр, избранный ца­рем, пережил ряд тяжелых дней. Он видел бунт стрельцов, старика Матвеева стрельцы вырвали из его рук;

дядя Иван Нарышкин был выдан стрельцам также на его глазах; он видел реки крови... Его матери и ему самому грозила опасность ежеми­нутной смерти. Петр настолько сильно был напуган «майскими дня­ми» стрелецких бунтов, что от испу­га у него появились и остались на всю жизнь конвульсивные движения головы и лица. Пронесшиеся гроз­ные тучи бури рано научили Петра смотреть смерти в глаза и сознавать козни Милославских и действия сес­тры Софьи.

                  Мирным сном спал царский терем в Кремле 15 мая 1682 года, лишь од­на царевна Софья да Милославские ждали чего-то у раскрытых окон сво­их опочивален, вслушиваясь в тиши­ну майского теплого утра. Где-то да­леко, за Москвой-рекой, прогудел колокол, за ним другой, и зловещий набат пронесся над спящей Белока­менной. Выпалила пушка, барабаны задребезжали, нестройный гул тол­пы, все приближавшийся, разбудил царский терем. И скоро крики: «На­рышкиных! Изменников, убийц ца­ревича Ивана!» - ревели у Красного крыльца. Нарышкины попрятались. Бледная, трепещущая от страха ца­рица Наталья Кирилловна решилась выйти к толпе на Красное крыльцо и вывела с собой за руки обоих царевичей. Бунтовщики изумились, увидав живого царевича Иоанна, кото­рый, прижавшись к мачехе, робко лепетал: «я, я» и вдруг затрясся от страха.

                  - Хоть и не убит, да впредь нельзя ручаться, коли Нарышкины крови его ищут, - закричали в толпе, бунтовщики ринулись на Красное крыльцо. Не помня себя от ужаса, царица с царевичами бросилась в терем, а за ней стрельцы взошли в царские хоромы, и кровь полилась потоками... Грабеж и убийства три дня держали в страхе всю Москву.     17 мая стрельцы снова потребовали от беззащитной царицы Натальи выдачи Нарышкиных. Бояре - по­сланцы Софьи - и сама царевна убе­дили , наконец, несчастную уступить мятежникам, чтобы спасти себя, Петра и Россию. Нарышкины были убиты, но бунт не прекратился, и Боярской думе пришлось уступить: на царство были возведены оба ца­ревича, а правительницей поставле­на Софья, ценою крови купившая себе власть.

    25 июня 1682 года совершилось в Успенском соборе торжественное венчание на царство 16-летнего Иоанна и десятилетнего Петра. Иностранец Кемпфер, удостоив­шийся приема обоих царей  по делам посольства, так описывал., свое впечатление: «Старший сидел поч­ти неподвижно с потуплёнными, совсем почти закрытыми глазами, на которые низко была опущена шапка; младший, напротив того, взирал на всех с открытым прелестным лицом, в котором, при обращении к нему речи, беспрестанно играла кровь юношества; дивная его красота пленяла всех предстоящих, так что, если бы это была простого состояния девица, а не царская осо­ба, то, без сомнения, все должны бы влюбиться в него». Далее Кемпфер рассказывает, что, когда оба царя встали и должны были одновремен­но спросить о здравии приславшего их иноземного короля, Петр, не дожидаясь вопроса мешкотного и вя­лого своего брата, быстро спросил:

<<Его королевское величество, брат наш, по здорову ль?», то есть здо­ров ли.

            Чем старше становился Петр, тем хуже складывалась его обстановка. При отце любимый и ласкаемый, Петр при Федоре вместе с матерью разделял ее опалу. Хотя Федор и лю­бил Петра, но борьба придворных партий удаляла царевича и его мать от царя. Начиная понимать разго­воры окружающих, Петр узнал от них о семенной вражде, о гонениях на его мать и на близких ей людей. Он учился не любить Милославских, ви­дя в них врагов и притеснителей. События 1682 года удалили царицу-вдову из Кремля и заставили уеди­ниться в селе Преображенском. Здесь царица, по словам князя                 Б.И. Куракина, «жила тем, что давано было из рук царевны Софии», нуждалась во всем и тайком принимала денеж­ную помощь от патриарха Троицкого монастыря и Ростовского митрополита.

                Опальный царь Петр, изгнанный заговором сестры из дворца, рос в селе Преображенском на полном просторе. Скука выжила живого Петра из комнат матери на двор и рощи села Преображенского. С 1683 года никем не руководимый, он начал продолжительную игру, ко­торая была для него школой самооб­разования. По дворцовым записям видно, как эта игра с летами разрас­талась, вбирая в себя отрасли воен­ного дела. Сюда к Петру из Оружей­ной палаты привозилось оружие. Вместе с образом Спасителя Петр взял из Кремля и столовые часы с арабом, и карабинец винтовой не­мецкий и требовал постоянно то свинца, то пороха, бердышей, пис­толей и полковых знамен. При этом Петр вел чрезвычайно подвижный образ жизни.  Он вечно находился в походах:  то в селе Воробьеве, то в Коломенском, то у Троицы, то у Саввы Сторожевского, и за ним повсюду возили на нескольких подво­дах его оружейную казну.

                У Петра было для потех под рука­ми обильное число товарищей, так как по московскому обычаю, когда Царевичу Петру исполнилось пять лет, к нему из придворной знати назначили в слуги, в стольники и спальники сверстников, которые становились его ”комнатными людьми”. Кроме того, после смерти царя Алексея Михайловича для “сокольничего пути” служило свыше 200 человек сокольников и кречетников, да в конюшенном приказе находилось свыше 600 человек- конюхов, стремянных, задворных, стряпчих, стадных и так далее. Все это были люди породою “честные”, пожалованные денежным жалованьем и пла­тьем негодно и поместьями и вотчи­нами. Но так как больным царю Фе­дору и царевичу Иоанну было трудно выезжать из дворца, то этому празд­ному придворному люду Петр и задал работу, начав их верстать в свою службу, образовав из них две роты, которые потом развились в два бата­льона, по 300 человек в каждом. Петр играл в солдаты, а его потеш­ные служили и за свою службу получали жалованье. Звание потешного стало особым чином: <<Пожалован я, - говорится в одной челобит­ной,- в ваш великих государей чин, в потешные конюхи». Набор по­тешных производился официальным порядком; например, в 1686 го­ду Конюшенному приказу ведено было выслать к Петру в село Преображенское семь придворных коню­хов для записи в потешные пушка­ри. В числе этих потешных был Александр Данилович Ментиков, сын придворного конюха, «породы самой низкой, ниже шляхетства». Потом в потешные стала поступать и знатная молодежь; так, в 1687 го­ду с толпой конюхов поступили                  Ив. Ив. Бутурлин и князь М.М. Го­лицын, будущий фельдмаршал, ко­торый за малолетством записался в”барабанную науку”, как гласит дворцовая запись. Для этих потеш­ных Петр построил в Преображен­ском потешный двор, потешную съезжую избу для управления ко­мандой, потешную конюшню, за­брал из Конюшенного приказа уп­ряжь под свою артиллерию. Играя в солдаты, Петр хотел сам быть на­стоящим солдатом и такими же сде­лать участников своих игр: одел их в темно-зеленый мундир, дал пол­ное солдатское вооружение, назна­чил штаб-офицеров, обер-офице­ров и унтер-офицеров из своих ком­натных людей, все «изящных фа­милий». В рощах Преображенского села ежедневно подвергал команду строгой выучке, причем сам прошел все чины, начиная с барабанщика. Чтобы научить солдат осаде и штур­му крепостей, на реке Яузе была по­строена потешная фортеция, горо­док Пресбурх, который осаждали с мортирами.

                     В 1684 году иноземный мастер Зоммер показывал Петру гранатную стрельбу, и нового своего учителя-друга Петр осыпал наградами, то деньгами, то платьем. Милости, оказываемые Симону Зоммеру, слу­жили приманкой для соотечествен­ников последнего из Немецкой сло­боды. Они приходили к Петру в се­ло Преображенское, где в начале 1690-х годов потешные батальоны развернулись уже в два полка, разме­щенные в селах Преображенском и Семеновском п от них получившие свои названия. Полковники, майо­ры и капитаны были почти все ино­земцы, п только сержанты - из рус­ских. Первым солдатом перво­го Преображенского полка был Сер­гей Леонтьев Бухвостов, который по собственной воле отозвался на клич Петра и вступил в его потеш­ные. Впоследствии Петр, став уже императором, приказал художнику графу Растрелли вылить из металла бюст своего первого солдата Бухвос­това.

                  Страсть Петра к иноземным дико­винкам привела его к вторичному обучению. По словам самого Петра, в 1687 году князь Я.Ф. Долгорукий, отправляясь послом во Францию, в разговоре с царевичем сказал, что у него был инструмент, которым «можно было брать дистанции или расстояния, не доходя до того мес­та», да жаль - украли. Петр просил князя купить ему этот инструмент во Франции, и в следующем году Дол­горукий привез ему астролябию. Не зная, что с ней делать, Петр обра­тился к немцу «дохтуру», но тот сам не знал, как с ней обращаться, и скоро привез голландца Тиммермана. Под его руководством Петр «гораздо с охотой» принялся учить­ся арифметике, геометрии, артиллерии и фортификации. Дошедшие до нас тетради Петра с задачами, им решенными, и объяснениями, на­писанными его же рукой, показыва­ют, что Петр плохо вслушивался в непонятные ему математические термины: сложение (addatio) он пи­сал то “ацицое”, то “водицыя”. Да и сам учитель был не бойкий математик: в тетрадях встречаются зада­чи, им самим решенные, и в задачах на умножение Тиммерман не раз де­лал ошибки. Но эти тетради свиде­тельствуют, с какой охотой Петр принялся за математику и военные науки. Он быстро прошел арифметику, геометрию, артиллерию и фортификацию, овладел астролябией, изу­чил строение крепостей, умел вы­числять полет пушечного ядра.

                 С этим же Тиммерманом, осмат­ривая в селе Измайлове амбары де­да Никиты Ивановича Романова, Петр нашел завалявшийся англий­ский бот, который, но рассказу самого Петра, послужил родоначаль­ником русского флота, пробудил в нем страсть к мореплаванию, по­вел к постройке флотилии на Пере­яславском озере, а потом под Архангельском.

               Увидя ботик (который до сих нор сохраняется в Петербурге в домике Петра Великого и известен под име­нем «дедушки русского флота»), Петр спросил Тиммермана, чем он лучше наших гребных судов?

- Он ходит на парусах не только по ветру, но и против ветра.

- Как против ветра? Может ли это быть?

- Верно.

- Ну, так поедем.

- Нельзя, - ответил Тиммерман, осмотрев бот, - его надо прежде по­чинить, поставить мачту, натянуть паруса.

- Нет ли человека, который умел бы все это сделать?

- Есть.

- Кто такой?

- Голландец Карштен Брант, жи­вущий в Немецкой слободе.

- Приведи его ко мне.

На следующее утро Брант был уже у Петра, и ботик скоро был спущен на воды реки Яузы и начал плавать. Но так как река Яуза узка и мелка, то ботик задевал дном песок или упи­рался носом в берега, поэтому его перенесли на Просяной пруд, кото­рый оказался также тесен, и Петр спрашивал окружающих, где было бы можно найти больший простор своей новой потехе. Ему указали на обширное озеро, верст десять в дли­ну и пять в ширину, расположенное за Троице-Сергием под Переяславлем, куда в 1688 году Петр и пере­нес свою забаву, где строил фрсп- • с помощью Бранта и мастера Корт'.. Эта постройка производилась на бе­регу Трубежа, близ церкви Зна­мения.

             Петру в это время шел уже 17-й год, но он не думал обращать внимания на государственные дела. Царица-мать, чтобы остепенить своего сына, женила его (27 января 1689 года) на Ев­докии Федоровне Лопухиной, и с этого момента он стал еще более опасным для правительницы Софьи, решившейся бороться до конца. Че­рез месяц после свадьбы Петр уехал в Переяславль от матери и жены к своим кораблям.

               Вызванный из Переяславля цари­цей Натальей в Москву, Петр в июле 1689 года запретил Софье участво­вать в крестном ходе, а когда она не послушалась, сам уехал из процес­сии. Разрыв отношений Петра и Софьи произошел 7 августа. Со­фью напугал слух о том, что Петр с потешными явится в Москву и ли­шит ее власти. Приверженцы Петра дали ему знать, что стрельцы «идут бунтом» и замышляют «убийство» на него с матерью. Петр ускакал в лес, а оттуда к Троице, бросив мать и беременную жену. С 8 августа съе­хались в Лавру все Нарышкины, и пришли потешные и Сухарев стре­лецкий полк, в память которого Петр впоследствии построил Суха­реву башню в Москве.

               Софья, под предлогом гибели отечества, уговорила брата Петра -Иоанна, оставшегося в Москве, -дать стрельцам приказ, чтобы ни­кто из них, под страхом смертной казни, не отлучался из Москвы, но Иоанн, узнав всю ложь наговора царевны Софьи, принял сторону Петра. Шакловитов был выдан и казнён, а князь В.В. Голицын добровольно  явился в лавру и был сослан в Каргополь. Софья же, как ”третье зазорное лицо”, но словам письма Петра к брату, была заключена в Новодевичий монастырь.

                 Задумав совершить поездку за границу, Петр снарядил посольство в составе 250 человек, во главе которого были поставлены Лефорт, сибир­ский наместник Головин и думный дьяк Возницын, а сам Петр остался в свите инкогнито под именем Петра Михайлова. Открытой целью по­сольства, отправлявшегося в Европу по поводу шедшей тогда коалиционной борьбы с Турцией,  было желание скрепить прежние или завязать новые дружественные отношения с западноевропейскими государствами, а негласная    состояла в том, чтобы найти в морскую  службу добрых капитанов, “которые  бы сами в матросах бывали  и службою дошли до чина, а не  по иным  причинам “.

            Посольство выехало из Москвы в марте 1697 года в Лифляндию; из Риги двинулось в Курляндию, где Пётр оставил его и поспешил вперёд чтобы отделаться от торжественных приёмов. В Пруссии, в Кенигсберге, царь обучался артиллерийскому делу, и учитель его, полковник, дал ему аттестат, в котором высказывал удивление  быстрым успехам ученика, свидетельствует, что Петр Михайлов всюду за осторожного, благоискустного, мужественного и бесстрашного огнестрельного мастера и художника признаваем и почитаем быть может. Изучать кораблестроение Петр отправился в Голландию, где он сперва 8 дней пробыл в приморском городе Заандаме, а потом в Амстердаме поступил работником на Ост-индскую верфь. Для Петра нарочно был заложен корабль, чтобы он с самого начала мог проследить весь ход работы. Интересуясь кораблестроением, Петр ездил по городам, осматривал фабрики, слушал лекции профессора анатомии Рюйша, присутствовал при операциях и увидав в его анатомическом кабинете превосходно препарированный труп ребенка, который улыбался, как живой, не утерпел и поцеловал его. В Лейпциге Петр заглянул также в анатомический театр доктора Боэргаева, медицинского светилы того времени, и , заметя, что некоторые лица его свиты выказывали отвращение к мертвому телу, заставил их зубами разрывать мускулы трупа.

              Бывший экипаж-мейстер в Ам­стердаме Крюйс вступил и царскую службу в качестве вице-адмирала, пригласив по приказанию Петра не­малое число морских офицеров, преимущественно голландцев и датчан, и повёз их с собой в Москву и Воронеж. Из Голландии Петр проехал в Англию, где был радушно принят королём Вильгельмом III и проработал два месяца на верфи в Дептфорте. Петр посетил также Оксфорд и Вулич, где в лаборатории наблюдал приготовление артиллерийских снарядов. В Портсмуте осматривал военные корабли, замечая число пушек и калибры снарядов.

У острова Вайта для него было дано примерное морское сражение. В Лон­доне посетил парламент и сказал своим спутникам: «Весело слушать, когда подданные открыто говорят своему государю правду!» Из Анг­лии через Голландию Петр проехал в Вену, где старался убедить гер­манского императора Леопольда не заключать мир с Турцией.

                  Дальнейшее путешествие царя в Ве­нецию не состоялось, так как он по­лучил известие о новом заговоре се­стры и стрелецком бунте. Истратив 2,5 миллиона рублей на свою загра­ничную поездку, Петр повернул об­ратно. Но пути посетил польского короля Августа и подружился с ним. 25 августа 1698 года Петр возвратился в Москву, где казнил до 2000 стрельцов, сестру Софью постриг под именем Сусанны, а жену Евдо­кию под именем Елены сослал в Суз­дальский монастырь. Все это делал Петр потому, что он отлично по­мнил картины своего детства, ког­да, например, любимец цари Федо­ра Максим Языков потребовал, что­бы мать его, Наталья Кирилловна, вместе с сыном выехала из царских палат в другие хоромы, и своими дерзостями допел царицу до слез. Горячий, вспыльчивым царевич Петр не стерпел обиды, пошел жа­ловаться к брату-царю, причем ска­зал: “Или я не сын царя Алексея Михайловича, что мне нет и угла уж в отцовском доме?” Никто не нашёлся возразить ему; изумлённые и пристыженные словами ребенка, молчали бояре, пока царь не успокоил меньшого брата. Языкова удалили от царя под страхом смертной казни, воспретив чинить обиды царице и царевичу, но Милославские не дремали: они оклеветали даже любимого Петром его любимого учителя Зотова, и в 1680 году он был послан в Крым. Завистники боялись царственного ребенка и опасались утратить власть и выгоды, которые давала им родственная близость к царю. Среди этих козней бояр, а позже сестры рос Петр, у которо­го детский страх, само собой разу­меется, должен был смениться не­навистью.

             Профессор Ключевский говорит, что «черты детства, и юности Петра дают возможность восстановить ран­ние моменты его духовного роста. До десяти лет он прошел совершен­но древнерусскую выучку мастерства церковной грамоты. Но эта выучка шла среди толков и явлений совсем не древнерусского характера. С де­сяти лет кровавые события, раздра­жающие впечатления вытолкнули Петра из Кремля, сбили его с при­вычной колеи древнерусской жиз­ни, связали для него старый житей­ский порядок с самыми горьким и воспоминаниями и дурными чув­ствами, рано оставили его одного с военными игрушками и Зотовскими кунштами. Во что он играл в крем­левской своей детской, это теперь он разыгрывал на дворах и в ро­щах села Преображенского уже не с заморскими куклами, а с живыми людьми и с настоящими пушками, без плана н руководства, окружен­ный своими спальниками и конюха­ми. И так продолжалось до 17 лет. Он оторвался от понятий, преданий Кремлевского дворца, которые со­ставляли политическое миросозер­цание старорусского царя, его госу­дарственную науку, а новых на их места не являлось, взять их было негде и выработать было не из чего. Обучение, начатое с Зотовской указкой и рано прерванное по об­стоятельствам, потом возобнови­лось. но уже под другим руководст­вом и в ином направлении. Старшие братья Петра переходили от подьячих, обучавших их церковной гра­моте, к воспитателю, который кое-как все же знакомил воспитанников с политическими и нравственными  понятиями, шедшими далее обычного московского кругозора, говорил им о гражданстве, о правлении, о государе и его обязанностях к подданным. Петру не досталось такого учителя: место Симеона По­лоцкого или Ртищева занял "ир­ландский мастер со своими математическими и военными науками, с выучкой столь же мастеровой, тех­нической, как Зотовская, только с другим содержанием. Прежде, при Зотове, была занята преимущест­венно память, теперь вовлечены были в занятия еще глаз, сноровка, сообразительность; разум, сердце оставались праздными по-прежне­му. Понятия и наклонности Петра получали крайне одностороннее на­правление. Вся политическая мысль его была поглощена борьбой с сестрой и Милославскими; все граждан­ское настроение его сложилось из ненависти к боярству, стрельцам, раскольникам; солдаты, пушки, ко­рабли заняли в его уме место людей, политических учреждений, народ­ных нужд, гражданских отношений. Необходимая для каждого человека область понятий об обществе и об­щественных обязанностях, граж­данская этика долго, очень долго оставалась заброшенным углом в духовном хозяйстве Петра. Он пере­стал думать об обществе раньше, нежели успел сообразить, чем мог быть для него». Действительно. Петр не имел привычки систематически размышлять, но у него зато всегда были наготове две основы образа мыслей - это чувство долга и вечная мысль об общем благе оте­чества, в служении которому и состоит этот долг.

2.Время правления Петра Великого.

             Единодержавие Петра началось с 1696 года.  Солдаты, пушки и корабли по-прежнему занимали ум Петра, и он продолжал увлекаться военными и судостроительными затеями. Петр особенно сблизился с Францем Яковлевичем Лефортом, авантюристом из Женевы, веселым говоруном, неутомимым кавалером в танцевальном зале и неизменным товарищем за бутылкой вина. В компании Петра из Немецкой слободы иногда появлялся степен­ный шотландец, осторожный и аккуратный Патрик Гордон, а также видные роли играли русские: князь Ф.Ю. Ромодановскнй, носивший имя Фридриха,  главнокомандующий новой солдатской армией, король Пресбургский, начальник розыскного Преображенского прика­за, “собою видом как монстра, нравом злой тиран, превеликий нежелатель добра никому, пьян по вся дни” и И.И. Бутурлин, король польский или но своей столице царь Семеновскнй, командир старой стрелецкой армии, ”человек злорадный, пьяный и мздонмливый”.

             Между тем личная жизнь самого Петра складывалась непросто. В 1712 году он официально женился на своей фаворитке, от которой к этому време­ни у него уже были дети. Этот брак, как и все, что делал Петр, означал вызов русским традициям. Лифляндская пленница простого происхожде­ния, служанка в доме А.Ц.Меншикова Екатерина Алексеевна (до принятия православия она звалась Мартой Скавронской) стала постоянной и необходимой спутницей Петра. Пони­мая сердцем устремления супруга, раз­деляя с ним все тяготы походного быта, наделенная завидным здоровьем и жизнелюбием, Екатерина умела под­держать Петра в трудные минуты. По свидетельствам современников, лишь ей удавалось успокоить царя в минуты бешеного гнева, сильной головной боли, судорог. Новая семья стала для него  опорой  и тихой пристанью. Однако огочения Петру приносил старший  сын от    первого брака царевич  Алексеи,  натура слабая, бездеятельная не  воспринимавшая отцовских замыслов и свершений Конфликт,  назревавший годами, вылился в бегство Алексея в  Австрию, где он просил императора Карла VI о защите и прибежище. Уговорами, посулами и обманом царевича удалось вернуть в Россию Начатое следствие над людьми подстрекавшими его к побегу, выявило открытую оппозицию, а в глазах  Петра - серьезный заговор. Алексея, подвергли заключению, допросам и пыткам, в которых принимал участие и сам царь. Результатом розыска стал смертный приговор, вынесенный ца­ревичу судом из высших сановников государства, по сути воплотивших в жизнь слова Петра, обращенные к сыну: «Я за мое отечество и людей, и живота своего не жалею, то како тебя, непотребного, жалеть». В июне 1718 го­да нравственно и физически сломлен­ный Алексей погиб в камере Петро­павловской крепости. Была ли его кончина естественной или насильст­венной, неизвестно. Царь, не показы­вая признаков скорби, уже на следую­щий день после смерти сына пил и веселился, празднуя годовщину Пол­тавской виктории. У него оставалась надежда на малолетнего царевича Петра Петровича, сына Екатерины, но вскоре ребенок умер.

По некоторым свидетельствам, царь, еще в 1722 году издавший указ, по которому имел право сам назначать себе наследника, собирался оставить престол старшей дочери Анне, но не успел этого сделать. Незадолго до конца Петра постигла еще одна лич­ная трагедия - столь любимая им жена была уличена в неверности.

               Желая привить своим подданным навык  и любовь к светскому общению, 

гоударь учредил ассамблеи.   Устраиваться они должны были три раза в неделю в частных домах, и его величество приказал напечатать “Объявление, каким образом ассамблеи отправлять надлежит”, разъясняющее очередное царское нововведение: “Ассамблея — слово французское, которое в  русском языке одним словом выразить невозможно, но обстоятельно сказать – вольное, в котором доме собрание или съезд делается не только для забавы, но и для дела. Ибо тут может друг друга видеть и о всякой нужде переговорить, также слышать, что делается: при том же и забава”. Далее следовали пункты правил.

              Генерал-полицмейстер Петербурга Девиер обнародовал указ об ассамблеях 26 ноября 1718 года, и вскоре же состоялось первое такое собрание в доме генерал-ад­мирала Апраксина — владельца знамени­того оркестра, состоявшего из труб, вал­торн и литавр. Но впоследствии откры­вался и закрывался зимний сезон ассам­блеями у генерал-губернатора Меншикова. В списке лиц, проводивших ассам­блеи, часто фигурировало имя Петра Михайловича — самого царя, который устраивал их в Почтовом доме на Адми­ралтейской стороне. На вечерах полага­лось присутствовать “с высших чинов до обер-офицера и дворян, также знатным купцам и начальным мастеровым людям, также и знатным приказным”. И, конеч­но же, это нововведение пользовалось полным признанием у людей молодых, которых тянуло общаться (пусть даже под зоркими взглядами стариков), и они весь вечер охотно танцевали, не потому, что этого требовал регламент или любил государь.

        Сам Петр, когда бывал в ударе, танце­вал много. Начинались танцы, как прави­ло, польским, и первой парой выходил го­сударь с Екатериной; второй — часто ста­новились князь Кантемир и принцесса Анна, а третьей — пара с самой красивой молодой дамой — «царицей» нынешней ассамблеи. За польским следовал «миновет», а затем Петр объявлял придуманный им самим «гросфатер». В нем участвовало очень много пар (если позволял зал, то от 30 до 50), и руководил ими «маршал», из­бранный «царицей» ассамблеи. Под зву­ки печальной мелодии, напоминавшей похоронный марш, пары медленно дви­гались друг за другом. Вдруг, по взмаху «маршальского» жезла, оркестр перехо­дил на развеселый лад, и тогда дамы ос­тавляли своих кавалеров и выбирали себе новых из числа тех, кто не танцевал в этот момент. Брошенные кавалеры ло­вили убегающих дам, поднимался шум, гвалт, писк, причем и царь и все члены его семьи обязательно участвовали в этой кутерьме, прерывавшейся вдруг жезлом «маршала», и под звуки прежней унылой мелодии пары опять чинно выстраива­лись в ряд. Но те из кавалеров, кто ос­тался без дам, штрафовались кубком «Большого» или «Малого орла», и тогда вечер был для них окончательно потерян:

устоять на ногах после данного возлия­ния оказывалось невозможным. Особен­но охотно Петр вовлекал в свой люби­мый танец стариков, мучимых подагрой и одышкой, которые потом с трудом переводили дух.

Если ассамблеи устраивались в доме, где для «гросфатера» места было маловато, Петр заводил другой танец, называвшийся «кеттен-танц», то есть цепочка. Десять— двенадцать пар связывали себя носовыми платками и переходили из помещения в помещение, при этом ведущая пара при­думывала разные па, а все остальные по­вторяли. Танцующие могли забраться и на чердак и в погреб, откуда дамы иногда возвращались со сломанными каблучка­ми. В очень немногих комнатах петер­бургских домов были тогда хорошие полы. Как правило, между половицами зияли щели. Модные тонкие, высотой в полтора вершка, каблуки расшаливших­ся дам застревали в них и своим треском призывали к благоразумию, правда, слиш­ком поздно.

             Вскоре после введения нового лето­счисления на воротах, рыночных столбах и городских заборах появились указы, что со дня Богоявления Господня (6 января) всем русским, кроме духовных лиц и крес­тьян, зимою ходить в венгерских кафтанах или шубах, летом же носить немецкое пла­тье и башмаки. Вид многих московских жителей в необычных для них узких и ко­ротких одеждах был нелеп и смешон. Осо­бенно страдали женщины. «Так как формы московитских женщин не стеснены узким платьем, а могут свободно разрастаться, как им угодно, то у них не всегда можно встретить стройный и соразмерный стан», — вынесли бесстрастный приговор красави­цам того времени цесарские послы. Худоба .эля русской женщины в конце XVII века .читалась большим недостатком, и суще­ствовало несколько верных способов «об­рести тело*. Самым испытанным был сле­дующий: страждущую пополнеть укладывали на несколько дней в постель, поили хлебной водкой, обильно кормили и не разрешали двигаться

Одежда тоже помогала создать «мод­ный силуэт». Она состояла как бы из трех слоев. На нижнюю рубашку, которую в просторечье называли нижней срачицей, надевалась верхняя, «красная» сорочка, или по-теперешнему, платье. Шилось оно из тонкого полотна или другой более лег­кой хлопчатобумажной ткани типа кисеи. Носили его обязательно с поясом, и поскольку при этом обрисовывались все женские формы, то наряд этот считался

-стыдливым» и в нем ходили только дома. Для появления «на людях» поверх «крас­ной» сорочки надевалось верхнее платье. Это могла быть телогрея, шубка, охабень

или летник; они шились из тяжелых тка­ней: шерстяных или шелковых, а у более богатых — из бархата, тафты, камки. По верх верхних нарядах имелись прорези в      подмышках,                               куда обычно просовывались руки, а разной формы и длины рукава завязывались сзади. Предусматривался при том и определенный покрой; от плеч — колоколом, чтобы ни в коей мере одежда е облегала тела. Особого искусства и тре­нировки требовало ношение так называе­мого летника, рукава которого сшивались только у проймы, а дальше висели боль­шими полотнами, показывая дорогую под­кладку. Дополнял этот тяжелый теплый наряд (надеваемый и летом) головной убор, совершенно скрывавший у замужней женщины волосы. Не было большего сра­ма, как на людях «опростоволоситься». (Распущенные, неубранные волосы служи­ли признаком глубокой печали или трау­ра.) Обычно все волосы собирались в подубрусник — маленькую шапочку; затем повязывали убрус и на него надевали либо кику, либо шапку. По праздникам на лоб прикрепляли поднизь — сетку, плетеную из золотой или серебряной нити и укра­шенную жемчугом. По бокам от висков свисали рясы — нити из жемчуга и бус. Шею и плечи покрывали оплечья — ог­ромные воротники из дорогих тканей или бобрового меха, которые у самой шеи скрепляло стоячее ожерелье.  И вот теперь со всем этим предстояло расстаться. На «богатом» теле нужно было корсетом обозначить талию и выставить на­показ не только волосы, шею, плечи, но и... грудь! Москва пришла в страшное смятение. Заволновались не только женщины — еще больше негодовали мужчины: они ревност­но охраняли прелести своих жен, сестер и дочерей. Кроме того, новая мода коснулась их в первую очередь. Еще до указа одеться в «немецкое платье» им пришлось расстать­ся с обычным доселе признаком мужской красоты — бородой. «Пощажены были толь­ко патриарх, князь Михаил Алегукович Чер­касский и царский сберегатель Тихон Ни­китич Стрешнев». Остальные приближен­ные царя лишились бород еще до наступ­ления нового века, а за ними •— и вся Мос­ква. (Кстати, в октябре 1703 года должность патриарха была упразднена со смертью пос­леднего из них — Адриана.)

После указа о смене одежды несколько лет позволялось донашивать старую (на платья ставили казенное клеймо с помет­кой года и месяца), но с 1705 года уже никакие отговорки не принимались. Лишь к некоторым государь снизошел: вдова его сводного брата и мать будущей императ­рицы Анны Иоанновны Прасковья Федо­ровна добилась разрешения ходить в рус­ском платье и старинном головном уборе.

                  Всешутейший» (или «Всепьянейший») собор» — довольно сложное яв­ление жизни петровской России первой четверти XVIII века. Оно уходит корнями в традиции шутовской скоморошьей культуры, когда начиналось святочное веселье с его «передразниванием» реальной, вполне «серьезной» жизни, с ряжеными, шутками, частенько непристойными, разгулом, пьян­ством и издевательствами над людьми. Петр I сделал эти развлечения постоянными и ввел в «заседания» или, проще говоря, в попойки «Всешутейшего собора» вполне четкий порядок, где каждому участнику отво­дилась своя шутовская роль. Сам Петр был «протодьяконом», а главой Собора многие годы оставался Никита Зотов — некогда учитель царевича. Он носил титул «патриарха князь-папы», которому все на Соборе шутовски поклонялись. Ни одно из «заседаний» не обходилось без многочисленных придворных шутов, карлов, уродов. И в титулах и в церемониях Собора осмеивался не только католицизм, как считали многие, но и православие.

Душой Собора был сам царь, который мог бросить все дела, чтобы сочинить очередной шутовской «указ» или регламент шутовского обряда. Неясно, что заставляло Петра быть организатором этого сомнительного с точки зрения морали, веры и утомительного для многих «учреждения». Возможно, желание отдохнуть от сотен ответственейших государственных дел, расслабиться в компании соборян-собутыльников. Не исключено, что здесь, в неслужебной, вольной обстановке, царь мог лучше изучить людей, понять их стремления и характеры. Со смертью Петра Собор прекратил существование, оставив по себе дурную память как пример самовластия и самодурства великого реформатора России.

3.Последние годы жизни Петра.

В 1724 году Петр сильно страдал от нездоровья, но оно не заставило его отказаться от привычек кочевой жизни, что и ускорило его кончину. 29 октября 1724 г. Петр отправляется водой в Сестербек и, встретив по дороге севшую на мель шлюпку, по пояс в воде помогает снимать с неё солдат. Лихорадка и жар заставляют его 2-го ноября вернуться в Петербург, 5-го он сам себя приглашает на свадьбу булочника, 16-го казнит Монса, 24-го празднует обручение дочери Анны. Веселия возобновляются по поводу выбора нового князя-папы     3-го и 4-го января 1725 г. Суетливая жизнь идёт своим чередом до конца января, когда наконец, приходиться прибегать к помощи врачей, которых до этого времени Петр не хотел и слушать. Но время оказывается упущенным, а болезнь неисцелимой; 22-го января воздвигают алтарь возле комнаты больного и причащают его, 26-го "для здравия" выпускают из тюрем колодников, а 28-го января, в четверть шестого утра Петр умирает, не успев распорядиться судьбой государства. Из жизни ушел человек, сочетавший в себе несовместимое: стремление к просвещению и деспотизм, строивший и казнивший своими руками, сеявший среди соотечественников ужас и обожание, тот , кто во имя « общего блага», любя и служа Отечеству, « Россию поднял на дыбы»

Заключение

В годы петровского царствования важнейшей стала идея служения общему благу страны, чему подчинялись как сам государь, так и его подданные. Впервые происходит слияние представления о государстве и о носителе верховной власти, Отце Отечества и всего народа.

Память великого Петра жива не только в народе, но через всю нашу литературу красною нитью проходит культ Петра Великого, тайное сознание, что он стоял на верном пути, и поэт П.А. Вяземский справедливо сказал:

«Нам святы о Тебе преданья вековые,

Жизнь русская Тобой еще озарена,

И памяти твоей, Великий Петр, верна

Твоя великая Россия»