Григорий Александрович - князь Потемкин-Таврический

Григорий Александрович - князь Потемкин-Таврический

Гимназия № 12

Экзаменационный реферат

по истории

на тему:

"Григорий Александрович-князь

Потемкин-Таврический"

Выполнила: ученица 10 "В" класса

Свиридова Лидия

Преподаватель:

Ефимова Ирина Вилорьевна

Белгород - 2000 г.

Содержание:

Вступление 3
Глава I. Детство Светлейшего 5
Глава II. Студент Ея Величества 8
Глава III. Как я попал на царский бал" 11
Глава IV. В промежутках 19
Глава V. Смерть князя-куколки 22
Глава VI. На новом поприще 31
Глава VII. Великая Таврида 34
Глава VIII Полководец 38
Глава IX. "Разве мы кому спать помешали?" Греческий проект Потемкина и
Екатерины. 40
Глава X. Лебединая песня Потемкина 51
Заключение 56
Список литературы: 58

Вступление

Григорий Александрович Потёмкин вполне может быть назван самой спорной личностью в русской истории 18в.

Быть может ,сын небогатого смоленского помещика ,род которого ничем не прославился, так бы и остался безвестной для истории персоной ,дослужившись до чина заурядного полковника или в лучшем случае генерал-майора ,если бы не попал в "случай" ,обеспечивший ему карьеру, славу и богатство. Самые противоречивые личности всегда вызывают наибольший интерес. Незаурядность привлекла и меня. Всё началось с того ,что ко мне в руки попала книга В.
Пикуля "ФАВОРИТ". Некоторые факты показались мне довольно сказочными ,и захотелось прочесть что-нибудь более достоверное, научно обоснованное. Мои искания привели меня к очень противоречивым, различным мнениям историков.
Такая двойственность мнений притягивала всё больше, а сам характер героя влюблял в себя всё сильнее.С тех пор Григорий Александрович стал моим историческим идеалом, независимо от того что я потом о нём читала. Потёмкин до сих пор остаётся всё же загадочной фигурой. Удивительно, но в нашей исторической науке спустя 200 с лишним лет после его смерти так и не создано. Ни одной научной биографии князя .К своему большому сожалению, я открыла, что самое интересное скрыто от глаз читателя. Интересующимся приходится довольствоваться в основном сочинениями Казимира Валишевского и
Валентина Пикуля, во многом основанными на сплетнях и легендах. А между тем, в архивах хранятся огромные массивы источников -переписка Потёмкина с
Екатериной2 и Румянцевым, Безбородко и Репниным, Станиславом Августом
Понятовским и Иосифом2.В советские времена деятельность Екатерины и
Потёмкина научной темой не считалась. И только в 1997г. в серии
"Литературные памятники" увидело свет капитальное издание переписки
Потёмкина с Екатериной, подготовленное В.С.Лопатиным. В своё реферате я старалась опираться более всего на труды Лопатина, его статьи ,книги, заметки. Также я прибегала к помощи изданий некоторых учёных -историков, докторов исторических наук. Надеюсь, что моя работа небезынтересна и понравится читающему её.

Мне твой интересен был мир,

Тяжёлою поступью славный;

Твой дивный потёмкинский пир,

Что век осьмнадцать возглавил.

Балы и сраженья былые,

Портьера, за коей интриги.

Деянья твои удалые

И очерки долгие в книге.

Ты южной ль поэт географии?

Ленивый ль шедевров творец?

Всклокоченный ли император,

Так смело принявший венец?

Так кто же был тот расточитель,

За ночь воздвигавший дворец,

Скончавшийся славой бесславною

Великий имперский боец?…

Глава I.

Детство Светлейшего

Итак, с чего же начиналась жизнь великого Потёмкина, глава , окрещённая мною "Детство Светлейшего"? В 1734 г. возвращался майор армии российской ,Потёмкин Александр Васильевич, со службы долгой, на которую забрали его прямо из-под венца .Шёл ему уже седьмой десяток; под Азовом из лука татарского он в бок был стрелян, под Нарвою прикладом шведским по черепу шарахнут, у Риги порохом обожжён изрядно, под Полтавою палашом зверски рублен, а в несчастном Прутском походе рука колесом мортиры помята.
Были владенья его дворянские невелики: на Смоленщине деревенька Чижово, да возле Пензы убогое именьишко Маншино. Собирался он домой в Смоленск, а свернул на Пензу, подальше от жены-старухи. Полюбилась ему вдова молодая у соседей Скуратовых,

Дарья Васильевна, и женился он при жене живой. Повёз жену свою новую в
Чижово, что побогаче было. Его суженая первая, беззубая и чуть живая, тут же была отправлена в монастырь, потому как, хоть перечь, хоть не перечь , а нрав у Потёмкина был суров и не терпел ни малейшего возражения. Вскоре пошли у Потёмкиных дети-дочери Марфинька и Марьюшка, а уж третьим был единственный сын Григорий…Историки называют три предположительных даты рождения Потёмкина-(24 сентября) 1736, 1739 и1742, но всё же большее количество их склоняется к году 1739-ому, поэтому считаю разумным принять эту дату и в дальнейшем исходить из неё. Но продолжим. Муж, изводивший
Дарью Васильевну жестокой ревностью, довёл её побоями до полусумасшествия.
Она часто жаловалась сыну на то, что она, правнучка боярина Кондырёва, знатного и богатого, никак не заслужила грубости потёмкинской шляхты порубежной, чей род более всего к монашеской жизни прилежание имели. Коли не драться, так молиться любили. Появление сына доставило много хлопот чете
Потёмкиных. Гриц (так звали его родители) раньше всех сроков покинул колыбель, и не унизившись ползаньем по полу, сразу же встал на ноги и забегал. С тех пор уследить за барчуком никто не мог, и он то и дело пропадал куда-то. Зато говорить он долго не умели даже не плакал. С невиданным проворством Гриц поедал дары садов и огородов. Большую часть времени он проводил на деревьях, строил там себе гнёзда и искусно прятался от отцовского гнева .Но говорить ещё не умел. Наконец, когда ему было лет пять, однажды утром он выпалил без запинки: "Сейчас на речку сбегаю, да искупаюсь, потом на кузню пойду глядеть , как дядька Герасим лошадей подковывает"[1]… Тогда решил отец , что пора сыну его обучение начать . И появился пономарь с часословом., коему за успешное обучение недоросля было обещано жалованье в пуд муки и меру овса. Обучение не пошло сразу. Мальчик не желал заниматься тем, что ему не по нраву было. С пономарём расстались , грозная плеть отца не помогла , и было решено выписать из соседнего села
Дятьково отставного штык-юнкера артиллерии Оболмасова, который за 10 рублей с харчами брался любого в науки вывести. Лохматый зверь Оболмасов, с деревянной ногой оставил неизгладимое впечатление в душе юного Гриши.
Штык-юнкер предупредил , что за любое неповиновение и нежелание постигать науки, он будет нещадно бит этою ногою, коя перед занятиями отстёгивалась и клалась на стол специально для профилактических мер. Прыткий Гриц при первом же намёке на опасность, выбросил ногу за окно и сам был таков.
Забравшись на дерево, молодой дворянин наблюдал за отъездом грозного педагога , награждённого пятью рублями (" за посрамление чести").Только слёзные увещевания матери заставили Грица спуститься на землю. Отец даже бить не стал, а впал в мрачную меланхолию, так как по закону Российской империи всех дворянских недорослей надобно было являть на осмотр в герольдию в возрасте семи лет, причём дитё обязательно должно было уметь читать и писать. Нагрузивши телегу всяческими припасами из погреба и курятника, отец и сын отправились в Смоленскую герольдию. Старания родителей не прошли даром, -Гриц благополучно возвратился домой до следующего осмотра в 12 лет. Неожиданно навестил Потёмкиных московский родственник Г.М.Кисловский, барин сановитый и умный. Он был президентом
Камер-коллегии и родственником Дарьи Васильевны. Он-то и посоветовал отдать
Грица в монастырь Серпейский на обучение к игуменье Фамари. Здесь будущий
Светлейший легко постиг то, что с таким трудом пытались вбить ему в голову дома. Мать Фамарь, сама из шляхты , стала обучать мальчика польскому языку.
Здесь же обучались и сверстники Гриши из числа его родственников Каховских и Энгельгардтов.

Вскоре умер отец , и Гриц вернулся домой. Положение матери было тяжёлым. После смерти мужа осмелевшие соседи и сородичи стали претендовать на чижовские земли. Бестолковая вдова совсем запуталась в тяжбах судейских, горевала часто , что свои же- Потёмкины-! -оказались хуже соседей. Они наезжали в Чижово как разбойники, без стыда радовались:

-Ты, дура московская, сколи ни пихай сала в конторы разные, всё равно лучше нашего суды не умаслишь…[2]

Дарья Васильевна списалась с Кисловским и своим родным дядей , генерал- поручиком Загряжским,[3] который согласился пристроить Григория в Москве.
Он стал жить в доме дяди ,где с первых же дней стал получать от родственника выговоры за плохое знание родного языка. Да, язык Потёмкина не был чистым. Общение с порубежной шляхтой засорило его речь польскими словесами( которые лишь позднее сделались русскими).Оттого и срывались в его разговоре: балясы, грубиян, забияка, каналья, шуровать , забобоны, шкодить, завзятый , заядлый, смак и прочие. Кисловский устроил Потёмкина, как и своего сына, в пансион Иоганна Литке. В пансионе Потёмкин хватал знания на лету, поражая педагогов то варварской ленью , то гениальной смекалкой. Он влюбился в геометрию и рисование , импровизировал музыку, хорошо фехтовал на шпагах. Кое-как Потёмкин начал болтать по-французски, однако, на зло герру Литке , делал вид , что немецкий ему недоступен.
Вскоре он обнаружил в себе дар актёрского перевоплощения. Точно подражал чужим манерам , искусно копировал голоса. Мог живо представить переполох на птичьем дворе или драку кошки с собакой. Такое поведение быстро вывело
Литке из себя, и Потёмкин был вынужден покинуть пансион. К удивлению дяди
, он ничуть не расстроился и заявил о желании стать митрополитом (по всей видимости , тяга к церкви была семейной чертой, как говорилось ранее).Потёмкин днями просиживал с дворнею на кухнях, слушал сказки бабок- ведуний , гонял голубей или(с явной придурью) становился на запятки дядиной кареты вроде выездного лакея .А по ночам прокрадывался в кабинет
Кисловского , где читал, засыпая под утро на бильярде. Скоро он настолько привык к зелёному сукну, что уже пренебрегал постелью. Гриша надевал нагольный тулупчик и слонялся по Москве, пока кривые дороги безделья не привели его в церковь св. Дионисия в переулке Леонтьевском - он сделался певчим! Однажды, после заутрени один вельможа обратил внимание на голос
Потёмкина и, узнав , что это пришлый дворянин смоленский, нигде не состоящий на службе, пожаловал "певцу" место в Конной гвардии. Иначе говоря, в 1755 г. он стал рядовым солдатом кавалерии. В 1756г. вышел указ императрицы Елизаветы Петровны, в котором сказано было об основании университета с гимназиями- для дворян и разночинцев. Место для университета выбрали у Курятных ворот Китай-города, где расположились Главная аптека и буйная остерия "Казанка", куда в годы минувшие сам Пётр1 заглядывал, чтобы перцовой ахнуть и грибочками закусить. Трактир этот разломали , а пьяниц выгнали .На старой почве поселялась новая жизнь.

Итак, в жизни Светлейшего началось новое время- в 1757 г. он стал студентом первого московского университета.

Глава II.

Студент Ея Величества

В студенческие годы таланты Потёмкина раскрылись более ярко(впрочем , как и безудержная праздность).Здесь он находит новых друзей, знакомится с
Василием Рубаном , Денисом Фонвизиным, Яковом Булгаковым и другими персонами, по-своему заполнившими страницы истории русской. Друзей этих
Григорий Александрович уже никогда не забывал, многим помогал на протяжении всей жизни.

Занимались с утра до вечера , а каникул мало было отпущено, всего дважды в году (с 18 декабря до 6 января и с 10 июня до 1 июля). Страшно писано, да зато жилось не страшно: многие как зачислились в студенты, так и начались у них сплошные каникулы(не это ли прототип современного студента?)…Потёмкин лекции посещал, но в бегах бывал неоднократно. В балаганах смотрел как заезжая девка с Мальты силу показывала. После таких чудес кому охота сидеть в аудитории , где темно от двух окошек, изо всех щелок дует, а под ногами крысы с крысятками так и шныряют!

Как говорили в те времена, "нерадивую младость положено сечь", и свято следовали этому правилу: дворян секли , портков с них не снимая, дабы не бесчестить, а разночинцев пороли без порток, о чести уже не помышляя.
Практика воспитания благородных мужей отечества допускала ношение ими на груди дощечки с изображением осла. Зато педагогам запрещалось бить студентов палкой по голове. Прохожие на всякий случай обходили университет стороной, - здоровущие , как телята, псы охраняли "питалище наук". Потёмкин неизменно имел охоту лишь к тому, что ему нравилось, и не терпел, если в него вдалбливали то, что в голове никак не умещалось. От этого-то он и не мог похвастать блестящими результатами учёбы. Ему было завидно , когда ректор Мелиссино выделил лучших на "акте", то есть , говоря современным языком, на доске почёта. Он делал вид , что его нисколь не задевает положение вещей , но когда дядя подарил ему книгу знаменитого полководца
Монтекукколи, у Потёмкина разыгралось воображение о собственных военных успехах и тот учебный год он закончил с медалью.

Неожиданно скончался благодетель дядя Кисловский. На похороны , ради утешения вдовы , пришла игуменья Сусанна. Это предположительно была красивая женщина лет сорока, к которой молодой Григорий Александрович сразу почувствовал влечение. Да и игуменья сразу приметила высокого юношу с красивыми вьющимися волосами. Говорят , что некоторое время спустя , как- то ночью , Потёмкин пробрался в келью Сусанны. Что было дальше, думаю, можно не продолжать. Хотя этот эпизод жизни светлейшего не имеет подтверждения из достоверных источников, поэтому данный факт имеет скорее характер сплетни. А вот красота его пышных локонов известна. Часто, на вопрос о том , где он взял такой чудесный парик, Потёмкин нагло врал, что в Дании.[4]

Немного спустя после смерти дяди, Потёмкин познакомился со служкой
Греческого монастыря, сказавшим , что благочинный иеродиакон Дорофей возымел интерес к так дивно поющему Григорию. Скоро Гриша имел честь познакомиться с Дорофеем лично. У него он нашёл множество книг на разных языках, к чтению и изучению которых пристрастился. На Пасху познакомил
Потёмкина Дорофей с Амвросием Зертис - Каменским, митрополитом крутицким и можайским. В разговоре он свободно цитировал Златоуста , Цицерона и
Вольтера. Удостоверившись в отличнейшем знании Потёмкиным Священного
Писания, Амвросий похвалил юношу. Конец встречи с митрополитом оказался совсем неожиданным - Потёмкин не покинул монастыря, пока не выучил греческий язык.

Гриша продолжал пропускать занятия в университете и заниматься вещами
, совсем далёкими от того. Что преподавали в стенах Московского
Университета. Мелиссино вдруг вызвал его в канцелярию и спросил строго, отчего сударь манкировал лекциями так долго. Ответ был ошеломляющим: "И рад бы присутствовать, да некогда"[5] Мелиссино покачал головой , но отправил всё же Потёмкина в Петербург в числе примерных учеников университета.

В это время началась война с Пруссией. Московский университет отправил на войну студентов-разночинцев - переводчиками, и они разъехались по штабам уже дворянами при офицерских шпагах! Это была первая лепта университета стране.

В Петербурге Потёмкину негде было остановиться, в отличие от своих спутников Д. Фонвизина, Д. Боборыкина, Я. Булгакова Его приютил , по- приятельски, дядя Фонвизина. Здесь, в столице , прошла встреча студентов с
М.В. Ломоносовым и императрицей Елизаветой Петровной. Впечатление студенты произвели самое благоприятное. Теперь предстояло появиться при "малом дворе" в Ораниенбауме. Этой встречи Потёмкин боялся меньше всего, но именно на ней опростоволосился, промямлив что-то невнятное , при ответе на вопрос великой княгине. Но Екатерина, похоже, больше всех заметила именно его, хотя тогда ей было вовсе не до студентов, так как она была в очередной раз беременна, а Понятовский незадолго до этого был со скандалом отозван в
Варшаву.

Елизавета не забыла Потёмкина и произвела его в капралы. Сам же он вернулся в Москву чернее тучи, сильно переживая по поводу своего нелепого поведения перед великой княгиней, которая понравилась ему более всего увиденного им за время пребывания в столице. Последующие два года для
Потёмкина не были ознаменованы ничем, кроме лени и чтения книг. За это время он приобрёл дурную привычку грызть ногти, отпустил длинные волосы
.Однако летом 1759 года Григорий совсем скрылся - уехал к дальним сородичам в деревню Татево Бельского уезда. Татевская библиотека тогда славилась
, и через полгода он вернулся в Москву совсем обновлённым. За эти полгода , проведённые в сельской глуши, он обрёл универсальность знаний , а его мнение редко совпадало с общепринятым. Потёмкин решил стать военным и ехать на службу в Петербург . Но его затею никто не воспринимал всерьёз.
Судьба сама решила за него. 28 апреля 1760г. вышел № 34 "МОСКОВСКИХ
ВЕДОМОСТЕЙ"; скучая , развернул он газету и увидел своё имя- исключён из университета : "ЗА ЛЕНОСТЬ И НЕХОЖДЕНИЕ В КЛАССЫ"[6].

Глава III.

"Как я попал на царский бал"

Поскольку помочь молодому Светлейшему никто из числа его родственников не желал, поддержки пришлось просить " со стороны". Митрополит Амвросий дал ему 500 рублей , зная , что деньги никогда не будут ему возвращены.
Так Потёмкин получил путёвку в жизнь- купил обмундирование и отправился в столицу, в гвардию. После московской сыти жизнь в столице показалась накладной. После обмундировки у Потёмкина осталось всего 30 рублей, да и те вскоре украли ночью из-под подушки. Служил он в Лейб- Гвардии Конном полку, располагавшемся на отшибе столицы, близ Смольной деревни , за Невою виднелись хатки убогой Охтенской слободки. Потёмкин исходил все полки и коллегии в столице, дабы сыскать кого-нибудь из родственников, но таковых, увы, не нашлось, пришлось обратиться к секретарю полка Елгозину , с просьбой о повышении жалованья. Однако в просьбе ему было отказано , и вновь приходилось хлебать из солдатского котелка. Он поселился на берегу
Невы, где ютились семейные служаки. Здесь жили рейтары с жёнами, бабками и детишками. Обычно солдаты из дворян платили солдатам из мужиков, чтобы те за них службу несли. Но Потёмкин сам впрягся в службу , тянул лямку - без вдохновения, но исполнительно.

В это время государство Российское обнищало и жило впроголодь.
Елизаветинское время ещё долго отдавалось горьким эхом в казне русской.
Последние годы жизни императрицы оставались балом , да только уже не весёлым и роскошным, а печальным воспоминанием былой мощи. Летом 1761г.
Елизавета приняла Растрелли, который желал получить плату за строительство
Зимнего дворца. Он требовал 380 000 тысяч рублей, кои отсутствовали в казне напрочь. Нужную сумму наскребли однако по сусекам, но тут случился пожар, истребивший на складах Петербурга колоссальные залежи пеньки и парусины для флота, -Елизавета распорядилась отдать все деньги погорельцам, печально констатировав факт, что в новом дворце ей , видно , уже не удасться пожить.
Победоносная русская армия , поставив Фридриха 11 на колени, целый год не получала жалованья. Елизавета просила два миллиона в долг у купцов
Голландии , но ей не дали, сочтя императрицу некредитоспособной: один только личный долг её простирался до 8 147 924 рублей. Богатейшая страна
-Россия - пребывала в унизительной бедности.

24-го декабря Елизавета, пребывая всё ещё в сознании ( здоровье её было давно и бесповоротно подорвано) , простилась в предчувствии приближающейся кончины, с близкими , придворными, генералами, лакеями, башмачниками, ювелирами и портнихами. Агония длилась всю ночь , а под утро она преставилась. И началась новая эпоха в истории российской, названная "
ЗОЛОТЫМ ВЕКОМ ЕКАТЕРИНЫ". Но началась не сразу , а лишь спустя долгий муторный год, в который России император великий "простил" стране её прусские завоевания, ничем другим не прославясь. Хотя я намеренно говорю о последовавшей за эпохой Елизаветы эпохе Екатерины, так как недолгое время правления Петра III-го даже и назвать никак по- научному не решаюсь. Это была испорченная страница отечественной истории и ничего больше. Однако всё же следует сделать краткий обзор этой самой испорченной страницы. Пётр, по вступлении на престол, практически сразу стал ломать дрова, щепки от которых " выкололи не один глаз". Мало того, что победившей русской армии пришлось отказаться от своих блестящих побед над Пруссией, так ещё теперь подражать надо было прусским войскам во всём, так как император новоиспечённый с малых лет завёл себе непререкаемого идола в лице Фридриха
II. Кроме того, скоро стало известно, что из ссылки возвращаются курляндский герцог Бирон и фельдмаршал Миних, небезызвестные своими вкладами в развитие России. Всё русское подвергалось поруганию и глумлению, даже русские слова преследовались. Отныне всё должно было быть по-другому: стража-караул , отряд- деташмент, исполнение - экзекуция, объявление - публикация, действие - акция и т. п.

А 28 июня случилось то , что должно было случиться- на престол императорский взошла Екатерина…

В этот день началось царство Екатерины и в какой-то степени,
Потёмкина.

Его конный полк тоже принимал участие в свержении Павлушки , хотя и не самое непосредственное .Однако случай распоряжается как ему угодно и Григорий Александрович оказался практически в самой гуще событий. Он сопровождал карету Павла к месту его ссылки , а немного позже был совсем рядом с Орловыми, когда они расправлялись с императором. Каков поворот фортуны : Потёмкин не рвался в первые ряды восстания, а Екатерина его всё ж приметила рослого юношу с непропорциональной фигурой и одарила его 400 крепостными и 10 000 рублей .Тогда же в 1762 году он лишился глаза. Эта история весьма интересна . Так как до сих пор доподлинно неизвестно, что стало причиной потери его. По этому поводу существует множество версий . Самой распространённой из них является та, что якобы увидевший в Потёмкине опасного соперника , Григорий Орлов и его братья( главная поддержка и фавориты Екатерины) выбили глаз неугодному. Но граф
Самойлов А. Н., племянник Потёмкина и очевидец событий, сообщил наиболее достоверные сведения: Григорий Александрович окривел не в результате прокола глаза шпагой на дуэли и не вследствие удара кулаком по голове , нанесённого Г. Орловым, а от примочки какого-то знахаря , которого
Потёмкину отрекомендовал в качестве отличного лекаря, когда он ему был необходим. Примочка притянула пресильный жар к голове , а более к обвязанному глазу, отчего болезнь усилилась до нестерпимости . Потёмкин снял повязку и обнаружил нарост, который попытался снять булавкой.
Рискованная манипуляция обернулась потерей глаза. История с глазом расстроила Потёмкина настолько , что он на долгих 18 месяцев похоронил себя в тёмной спальне, погружённый в мрачные мысли. Но в 1763г. императрица вспомнила о нём и , он был призван ко двору. Далее, Г. Орлов , ранее не плохо относившийся к нему , увидел в нём более чем опасного соперника , уговорил императрицу отправить Потёмкина курьером в Швецию. Все эти сведения не опираются на достоверные источники. Первым внушающим доверие документом , освещающим карьеру Потёмкина до того, как он стал фаворитом, является составленная императрицей во второй половине 1763 года инструкция об его обязанностях помощника обер-прокурора Синода. Однако главной для него оставалась служба придворная- в 1768 году он стал камергером.

В 1769 году, в разгар войны с Турцией, Григорий Александрович обратился к императрице с прошением, в котором умолял отправить его на театр военных действий. По словам Потемкина, покровительство Екатерины
«тогда только объявится в своей силе, когда мне для славы вашего величества удастся кровь пролить». Воевал он храбро и вполне заслужил благожелательный отзыв главнокомандующего П. А. Румянцева. 4 декабря 1773 года Екатерина круто изменила судьбу подававшего надежды полководца, обратившись к нему с многообещающим письмом. Императрица выразила желание «ревностных, храбрых и умных людей сохранить» и советовала Потемкину «не вдаваться в опасности».
Послание заканчивалось интригующе. На риторический вопрос: «К чему оно
(письмо -прим. ред)писано?» — следовал такой ответ: «На сие вам имею ответствовать: к тому, чтобы вы имели подтверждение моего образа жизни об вас, ибо я всегда к вам доброжелательна была» .[7]

На крыльях радужных надежд в январе 1774 года Григорий Александрович явился в Петербург и был незамедлительно обласкан — уже в марте он получил вожделенный чин генерал-адъютанта. Потемкин, отличавшийся неуемной энергией и способностью все схватывать на лету, быстро приобрел громадное влияние на государственные дела. В письмах к Гримму Екатерина не могла нарадоваться на нового фаворита, называя его «самым смешным, забавным и оригинальным человеком, забавным как дьявол». Императрица, привыкшая без удержу хвалить всех без исключения фаворитов, на этот раз была совершенно права. Не ошиблись и наблюдательные дипломаты, быстро распознавшие в Потемкине даровитого политика. Среди столичных иностранцев ходил такой анекдот:
Григорий Потемкин поднимался по дворцовой лестнице и повстречал бредущего вниз Григория Орлова. «Что нового при дворе?» — спрашивал Потемкин. Орлов холодно отвечал: «Ничего, только вы подымаетесь, а я иду вниз».

4 марта 1774 года английский дипломат Гуннинг предрекал новому фавориту блестящее будущее: «Васильчиков заменен человеком, обладающим всеми задатками для того, чтобы обрести влияние на дела и доверие государыни. Это Потемкин, прибывший сюда с месяц тому назад из армии, где он находился во все время продолжения войны и где, как я слышал, его терпеть не могли... Он громадного роста, непропорционального сложения и в наружности его нет ничего привлекательного. Судя по тому, что я об нем слышал, он, кажется, знаток человеческой природы... и хотя распущенность его известна, тем не менее он единственное лицо, имеющее сношения с духовенством».

Прошло чуть более месяца, и в конце апреля тот же Гуннинг доносил в
Лондон о выросшем влиянии Потемкина: «Весь образ действия Потемкина доказывает совершенную прочность его положения. Он приобрел сравнительно со всеми своими предшественниками гораздо большую степень власти и не пропускает никакого случая объявить это. Недавно он собственной властью и вопреки Сенату распорядился винными откупами невы годным для казны образом».

В июне 1774 года Екатерина сделала Потемкина вице-президентом Военной коллегии, что вызвало крайнее раздражение ее президента Захара Чернышева.
В связи с этим Гуннинг заметил: «Принимая в соображение характер человека, которого императрица так возвышает и в чьи руки она, как кажется, намеревается передать бразды правления, можно опасаться, что она сама для себя изготовит цепи, от которых ей впоследствии будет нелегко освободиться».

Как известно, императрица многократно называла Потемкина своим учеником. Надо полагать, что два года пребывания при дворе и были той школой, в которой талантливый и прилежный фаворит постигал начала державной мудрости. За это время Григорий Александрович успел стать заметной фигурой в государственных делах. Отметим его совет Екатерине отказаться от мелочной опеки П. А. Румянцева, что, несомненно, способствовало раскрытию полководческих дарований фельдмаршала. Влиянию Потемкина приписывают решение императрицы ликвидировать Запорожскую Сечь, он активно участвовал в заседаниях Государственного совета и не стеснялся высказывать собственное мнение.

Надо полагать, Екатерина испытывала полную удовлетворенность
Потемкиным и как фаворитом, и как «учеником». Награды и пожалования лились дождем. По случаю заключения Кючук-Кайнарджийского мира (1774) Григорий
Александрович был возведен в графское достоинство, получил осыпанную алмазами золотую шпагу, орден св. Андрея Первозванного и 100 тысяч рублей.
У Фридриха II императрица исхлопотала для него орден Черного Орла, у
Станислава Августа — ордена Белого Орла и св. Станислава, у Густава III — орден Серафима, у короля датского — орден Слона. Фавориту очень хотелось получить ордена Золотого Руна, св. Духа и Голубой Подвязки. Однако в Вене,
Версале и Лондоне Екатерине отказали. Впрочем, Иосиф II благосклонно отнесся к другой просьбе императрицы, и в 1776 году «Гришенок бесценный» был возведен в княжеское достоинство Священной Римской империи и стал отныне именоваться светлейшим.

Потемкин заслуживает того, чтобы на его «службе» фаворитом остановиться подробнее. Во-первых, Потемкин был тайно обвенчан с императрицей. Мысль о том, что между ними существовали брачные отношения, высказана давно, но она имела форму догадки. После опубликования писем императрицы к Потемкину Н. Я. Эйдельманом догадки обрели статус бесспорного факта, ибо подтверждены самой императрицей, называвшей Григория
Александровича «муженком дарагим», «дорогим супругом», «нежным мужем».

Во-вторых, историки располагают таким бесценным источником, как переписка императрицы с любовником, ставшим супругом, точнее ее к нему письмами и записочками: письма фаворита Потемкина к Екатерине практически не сохранились, ибо она предавала их огню. Тем не менее даже письма императрицы без ответных посланий возлюбленного позволяют проследить перипетии их отношений от задушевных и нежных до холодных и полуофициальных, лишенных ласковых слов и клятв в верности, которыми так богаты письма и записочки императрицы 1774— 1775 годов.

У обоих корреспондентов были общие черты: они обладали сильными характерами, недюжинным честолюбием, обоюдным желанием подчинить своей воле корреспондента. Но были и существенные различия, оказывавшие огромное влияние на отношения между ними. Императрица предстает темпераментной, но уравновешенной и рассудительной женщиной. Ее признание, что она «не хочет быть ни на час охотно без любви», не превращало ее в жертву страсти.
Обладая огромной выдержкой, она, конечно же, возводила на себя напраслину, когда писала, что глупела от любви, и заявляла:

«Стыдно, дурно, грех Екатерине Второй давать властвовать над собой безумной страсти». В другом письме: «...как это дурно любить чрезвычайно».
На ее возлюбленном, напротив, лежала печать человека неуравновешенного, со взрывным характером, с непредсказуемыми поступками в минуты гнева, которому он часто поддавался.

Роман Екатерины и Потемкина протекал чрезвычайно бурно: нежности сменялись кратковременными размолвками и даже ссорами, последние столь же внезапно оборачивались горячими клятвами в любви и преданности. Интимные письма и записочки императрицы второй половины 1774 года давали основание считать, что она никогда не исчерпает всего запаса ласковых слов. Ее изобретательность беспредельна: «Гришенька не милей, потому что милой»,
«Милая милюшечка, Гришенька», «Милая милюша», «Миленький милюшечка»,
«Миленький голубчик», «Миленький, душа моя, любименький мой», «Милуша»,
«Сердце мое» и др.

В июне 1774 года в письмах 45-летней Екатерины впервые встречается слово «муж». Обычно им заканчивались послания императрицы: «муж дорогой»,
«нежный муж», «дорогой супруг», «мой дорогой друг и супруг», «остаюсь вам верной женой», «мой дражайший супруг», «муж родной». Некоторые письма заканчивались иными словами, выражавшими ее недовольство. Но здесь перед нами не обычная ругань, стремление дать обидную и унизительную кличку, как это может показаться на первый взгляд, а та же нежность с оттенком недовольства, отраженного нарочито грубыми словами. Самый пространный набор кличек содержит послание, относящееся, видимо, ко второй половине 1775 года: «Гяур, москов, козак яицкий, Пугачев, индейский петух, павлин, кот заморский, фазан золотой, лев в тростнике».

Клятвенных заверений в нерушимой верности в письмах и записочках столь много, что они вызывают подозрение относительно истинности постоянства чувств — скорее всего, некоторые выражения навеяны упреками фаворита и супруга в утрате либо ослаблении интереса к «милому милюшечке Гришеньке».
Уже в апреле 1774 года в одном из писем она усиленно стремилась развеять подозрения ревнивца: «Признаться надобно, что и в самом твоем опасеньи тебе причины никакой нету. Равного тебе нету».

Приведем лишь малую толику заверений императрицы: «Я тебя более люблю, нежели ты меня любишь», «Я вас чрезвычайно люблю», «Гришенок бесценный, беспримерный и милейший в свете, я тебя чрезвычайно и без памяти люблю, целую и обнимаю душою и телом, муж дорогой», «Я тебя люблю сердцем, умом, душою и телом... и вечно любить буду», «Милая душа, верь, что я тебя люблю до бесконечности», «Милая душа, знай, что тебя нет милей на свете» и т. д.

Многие записочки императрицы отражают ее чувственную любовь, горячее желание встретиться с любимым: «Я тебя жду в спальне, душа моя, желаю жадно тебя видеть», «Сударынька, могу ли прийти к тебе и когда», «Гришенька, друг мой, когда захочешь, чтоб я пришла, пришли сказать», «Я умираю от скуки, когда я вас снова увижу».

Если бы историки располагали только письмами Екатерины к Потемкину, то у них были бы веские основания высоко оценить нравственные качества императрицы, поверить ее клятвенным обещаниям блюсти верность, вечную любовь и т. д. Но в том-то и дело, что аналогичные заверения и клятвы можно обнаружить в письмах к новому фавориту, сменившему Потемкина, — П. В.
Завадовскому: «Я тебя люблю всей душой», «право, я тебя не обманываю» и т. д.

Из писем императрицы явствует, что между влюбленными часто случались размолвки, причем инициатором их выступал Потемкин, а миротворцем — императрица. Чем ближе к 1776 году, тем меньше императрица использует примирительные слова, уговоры заменяются выговорами, появляется раздражительность: «Я не сердита и прошу вас также не гневаться и не грустить», «Я, душенька, буду уступчива, и ты, душа моя, будь также снисходителен, красавец умненький», «Я не зла и на тебя не сердита...
Мучить тебя я не намерена», «Мир, друг мой, я протягиваю вам руку», «Душа в душу жить готова». Среди суждений на эту тему есть и такое: «Мы ссоримся о власти, а не о любви». Приведенные слова дают основания полагать, что
Потемкин претендовал на более обширную власть, чем та, которую ему соглашалась уступить императрица. Похоже, что она постигла характер супруга и знала истоки его раздражительности: «Холодности не заслуживаю, а приписываю ее моей злодейке проклятой хандре». В другом письме: «...и ведомо, пора жить душа в душу. Не мучь меня несносным обхождением, не увидишь холодность». И далее угроза: «Платить же ласкою за грубость не буду».

Екатерина не без основания считала, что напряженность, создаваемая
Потемкиным в их отношениях, является нормальным его состоянием. Она писала:

«Спокойствие есть для тебя чрезвычайное и несносное положение». В другой раз императрица заклинала: «Я хочу ласки, да и ласки нежной, самой лучшей. А холодность глупая с глупой хандрой ничего не произведут, кроме гнева и досады».

В цитированных письмах от февраля—марта 1776 года уже нет ни прежней теплоты, ни бесконечных клятв в верности, ни нежных обращений.

Первое, что приходит в голову, когда читаешь письма императрицы, так это вывод о том, что не она, а Потемкин являлся виновником назревавшего разрыва супружеских отношений. Что касается Екатерины, то она выступала женщиной кроткой, ничего так не желавшей, как спокойствия, снисходительности к недостаткам друг друга. Много позже после разрыва
Екатерина жаловалась Гримму: «О, как он меня мучил, как я его бранила, как на него сердилась». Но этой версии противоречит письмо Потемкина Екатерине от июня 1776 года, когда кризис завершился формальной отставкой одного фаворита и заменой его другим: «Я для вас хотя в огонь, но не отрекусь. Но ежели, наконец, мне определено быть от вас изгнану, то пусть это будет не на большой публике. Не замешкаю я удалиться, хотя мне сил и наравне с жизнью». Из письма следует, что Потемкин «изгнан» императрицей и что не он, а она являлась виновницей разрыва.

Думается, что разрыв вполне устраивал обе стороны. Медики полагают, что Екатерина страдала нимфоманией (нарушением гормонального баланса, выражавшимся в превалировании гормонов, усиливавших желание близости с мужчиной). Признание этого факта, правда косвенное, находим у придворного врача Мельхиора Адама Вейкарда, заметившего: «Жениться на ней потребовало бы чрезвычайной смелости». Свидетельство самой императрицы тоже подтверждает диагноз. В декабре 1775 года она писала Потемкину: «Я твоей ласкою чрезвычайно довольна... моя бездонная чувствительность сама собою уймется».

Однако «бездонная чувствительность» все никак не унималась, и
Потемкину скоро стало невмоготу совершать каждодневные подвиги на ложе императрицы. Из ее записочек явствует, что он иногда уклонялся от выполнения супружеских обязанностей. Положение светлейшего при дворе было настолько прочным, что остается загадкой осуществленное им намерение покинуть столицу и возлюбленную и отправиться в захолустье управлять наместничеством. Потемкин, конечно же, знал, что с его отъездом Екатерина немедля обретет утешение в новом фаворите. Риск остаться навсегда покинутым был настолько велик, что только крайняя необходимость вынудила его совершить этот шаг. Анонимный автор официальной биографии Потемкина, вероятно его современник, тоже удивлялся поступку князя. «В 1776 годе князь
Потемкин к общему изумлению просил у императрицы позволения отправиться на несколько времени в свое наместничество для поправления расстроенного здоровья» '(Жизнь князя Григория Александровича Потемкина-Таврического. Т.
I. M., 1808. С. 57). «Несколько времени» превратилось в десять с лишним лет, проведенных светлейшим в Новороссии.

Решение Потемкина невозможно объяснить однозначно. Скорее всего, светлейший уже не рассчитывал на прежнее совмещение обязанностей фаворита и державного мужа. Отчасти он, видимо, уповал на закрепленные церковным обрядом брачные узы с императрицей, что давало хотя и слабую, но все же надежду сохранить ее доверие и свое на нее влияние. Но более всего князь надеялся на то, что в Новороссии он сможет полностью проявить себя на службе государству — ему, надо полагать, опостылела косная и однообразная жизнь двора, мелкие интриги и бесконечные плотские удовольствия.

Потемкин приобрел новое качество и отправился из столицы не отверженным фаворитом, а блестящим вельможей, облеченным доверием императрицы и повсюду принимаемым едва ли не с царскими почестями.
Екатерина не ошиблась в Потемкине, когда считала его верным слугой, а тот, в свою очередь, обрел в ней покровительницу Дружба и привязанность сохранились, но от былого чувственного увлечения не осталось и следа.

Глава IV.

В промежутках

На императрицыном ложе, оставленном светлейшим без боя, один за другим отметились случайные счастливчики Потемкина сменил Петр Завадовский, унаследовавший от предшественника пылкие письменные излияния государыни
Рука Екатерины к тому времени поднаторела в начертании клятвенных обещаний
«Сударушка Петруша» получил свою порцию «Любовь наша равна, обещаю тебе охотно, пока жива, с тобою не разлучаться» Угрюмый малороссиянин
Завадовский наскучил императрице почти сразу же Он не только искренне влюбился в Екатерину, но и чаще закатывал ей сцены ревности Хорошо знавший
Завадовского А. А. Безбородко объяснял его скорую отставку тем, что «его меланхолический нрав и молчаливый характер не нравились пылкой государыне, и он тихо удалился в свое имение Ляличи, где жил некоторое время в уединении, затем женился» Управитель дел Потемкина М. Гарновский тоже отметил дурной характер Завадовского «Говорят, — записал он в дневнике в июле 1776 года, — что жена раскаивается, что вышла замуж за злого, ревнивого, подстерегающего и застенчивого меланхолика и мизантропа.»[8]

Подлинные причины падения Завадовского в другом — он был сторонником братьев Орловых и попытался было удалить Потемкина от двора Сам светлейший поначалу наделал глупостей и из ревности. Ревнивец вскоре осознал свои ошибки, объявился в Петербурге, и все стало на свои места — 8 июня 1777 года Завадовский получил отставку и принужден был удалиться в свое украинское имение Печалиться экс-фавориту было особенно не о чем за год пребывания «в случае» он получил 6000 душ на Украине, 2000 — в бывших владениях Речи Посполитой, 1800 — в русских губерниях, кроме того, 150 тысяч рублей деньгами, 80 тысяч драгоценностями, 30 тысяч посудой, не считая пенсиона в 5000 рублей Желчный князь Щербатов отметил слабость
Завадовского к землякам — «он ввел в чины подлых малороссиян» Заводовского сменил Семен Гаврилович Зорич, серб по национальности, ослепивший всех своей красотой В фаворе он пробыл одиннадцать месяцев Этот гусар, адъютант
Потемкина, стал флигель-адъютантом императрицы Зорич отличался остроумием, неиссякаемой веселостью и добродушием Он явно переоценил свои возможности будучи рекомендован Екатерине Потемкиным, осмелился перечить ему, поссорился со светлейшим и даже вызвал его на дуэль Потемкин вызова не принял и настоял на отставке фаворита, щедро награжденного, как и его предшественник. Зорич получил город Шклов, где завел свой двор и основал на свои средства кадетский корпус Кроме Шклова ему было выдано 500 тысяч рублей, из коих 120 тысяч предназначались для уплаты долгов, на 120 тысяч рублей ему было куплено поместий в Лифляндии . Пожалованные бриллианты оценивались в 200 тысяч рублей . Зорич ввел в обычай непомерно великую игру
, потому-то и коротал бесшабашный серб остаток своих дней в нищете.

Мемуарист С. А. Тучков нарисовал любопытный портрет Зорича, расходящийся с приведенными выше сведениями о нем «Он был приятного вида при посредственном воспитании и способностях ума, однако ж ловок, расторопен, любил богато одеваться. Пристроил его к императрице якобы не
Потемкин, а Григорий Орлов, решивший таким образом отомстить своему недругу
Тучков не подтверждал сведений о том, что Зорич спустил все свое состояние за карточным столом Не отрицая того, что Зорич был заядлым картежником, мемуарист считал причиной его разорения нерасчетливую благотворительность В
Шклове был учрежден кадетский корпус на 400 человек из небогатых дворян
Зорич выстроил для него огромное здание, выпускникам давал от себя мундир, офицерский экипаж, деньги на проезд к месту службы и 100 рублей на расходы
Дорого стоили Семену Гавриловичу и прочие его филантропические затеи бесплатная больница, театр, вспомоществования многочисленной родне и открытый стол [9]

Сменивший Зорича Иван Николаевич Корсаков тоже пользовался фавором недолго, причем по собственной оплошности по свидетельству К Масона, «Екате рина лично застала его на своей кровати державшим в своих объятиях прелестную графиню Брюс, ее фрейлину и доверенное лицо. Она удалилась в оцепенении и не пожелала видеть ни своего любовника, ни свою подругу»
.Корсаков удалился в Москву, где продолжал распутствовать. Щербатов отметил, что он «приумножил бесстыдство любострастия в женах», вступив в связь с графиней Е П Строгановой, урожденной княгиней Трубецкой. [10]

Косвенное подтверждение случившемуся находим в письме Екатерины к
Гримму от марта 1785 года, в котором она сообщала о смерти графини Брюс
«Нельзя не пожалеть о ней всякому, кто знал ее близко, потому что она стоила того, чтобы ее любили, лет шесть или семь тому назад это огорчило бы меня еще более, но с тех пор мы несколько более прежнего поотдалились одна от другой ».[11] Кажется, это единственный фаворит, чьи услуги императрица не оплатила пожалованиями

Последним из калифов на час был Александр Петрович Ермолов Любопытные сведения о его фаворе сообщает М М Щербатов Оказывается, императрица готовила из него «ученика» и фаворита с младых ногтей еще в 1767 году
Екатерина, возвращаясь из путешествия по Волге в Москву, остановилась в доме прапорщика Петра Леонтьевича Ермолова, где ей приглянулся тринадцатилетний сын его Александр Обняв его и поцеловав, Екатерина сказала
«Поздравляю тебя, дружок, с чином капрала конной гвардии» — и взяла его в
Петербург Долго Екатерина пестовала Ермолова — фаворитом он стал в 31 год, но чем-то не угодил ей и был отставлен «Он не понравился, однако, Потемкину прежде, чем перестал нравиться Екатерине», — записал Масон Это была, надо полагать, ничем не примечательная личность, ибо о нем, как и о
Васильчикове, отозвался кратко, но выразительно «Не успел сделать ничего».[12]

В промежутке между фавором Зорича и Ермолова «в случае» оказался
Александр Дмитриевич Ланской, самый несчастный из фаворитов, скончавшийся
«при исполнении служебных обязанностей».

Глава V.

Смерть князя-куколки

Об этой истории впервые упомянул Пушкин в «Замечаниях о бунте», представленных императору Николаю I в 1835 году.

«Князь Голицын, нанесший первый удар Пугачеву, был молодой человек и красавец. Императрица заметила его в Москве на бале (в 1775) и сказала: как он хорош! настоящая куколка. Это слово его погубило. Шепелев (впоследствии женатый на одной из племянниц Потемкина) вызвал Голицына на поединок и заколол его, сказывают, «изменнически». Молва обвиняла Потемкина».

Генерал-майор князь Петр Михайлович Голицын был среди наиболее отличившихся в борьбе с пугачевцами. Его победа 22 марта 1774 года под крепостью Татищевой привела к разгрому армии самозванца и снятию блокады с губернского города Оренбурга. Пережившие шестимесячную осаду оренбуржцы называли князя своим спасителем.

Поведав о роли Потемкина в гибели Голицына, Пушкин бросил на
Светлейшего тень. Сделал он это довольно осторожно, но все же обязан был проверить ходивший по Москве слух.. Не составляло большого труда посмотреть в Донском монастыре надгробие П. М. Голицына. Из эпитафии, кончавшейся словами «Благополучие человека не состоит ни в животе, ни в смерти, но в том, чтоб жить и умереть со славою», можно было узнать, что несчастливый князь родился 15 декабря 1738 года. Следовательно, был годом старше
Потемкина. Видавший виды 36-летний генерал, к тому же вдовец, не соответствовал образу молодого соперника всесильного Потемкина. Пушкин этого не знал.

Не знал он и того, что императрица заметила «князя-куколку» не на балу, а на официальном приеме. Приехав из Петербурга в Москву вместе с
Потемкиным (находившимся при ней безотлучно), Екатерина остановилась сначала в селе Всехсвятском. Здесь 23 января 1775 года она дала прием генералитету. Как сообщает Камер-фурьерский церемониальный журнал, отмечавший официальные события при дворе, «во внутренние комнаты по
Высочайшему повелению позван был генерал-майор князь Петр Михайлович
Голицын, на которого Ее Императорское Величество соизволила возложить орден святого Александра Невского». Том журнала за 1775 год был издан в 1874 году. Пушкин читать его не мог. Зато люди, читавшие Пушкина, приняли легенду на веру

В 1864 году основатель и издатель журнала «Русский архив» П. И.
Бартенев, обожавший великую государыню, опубликовал письма императрицы московскому обер-полицмейстеру Н. П. Архарову. «Николай Петрович, — говорилось в первом письме. — Князь Петр Михайлович Голицын просит у меня сатисфакцию на майора Лаврова, и как сей человек вам отдан, то не освободите его прежде моего приезда; но как судить можно по его поступкам, что он сумасшедший, то дозволяю вам его отдать на Рязанское подворье, о чем
Генерал-Прокурору можете дать знать. Пребываю доброжелательна.

Екатерина. Ераполча. 17ч. 1775 г. Завтра к вечеру буду в городе[13].

В примечаниях к письму Бартенев сообщил, что Ераполча (Ярополец) — большое поместье графа 3. Г. Чернышева в Волоколамском уезде, в 115 верстах от Москвы; что на Рязанском подворье, в начале Мясницкой улицы, содержались лица, находившиеся под следствием. О князе П. М. Голицыне было сказано, что он «только что прославился тем, что нанес первый решительный удар по
Пугачеву. Он известен также своею красотою и несчастною кончиною на поединке с Петром Амплеевичем Шепелевым, который потом женился на одной из девиц Энгельгардт, племяннице князя Потемкина. Какую он имел ссору с майором Лавровым, мы не знаем».

Бартенев осторожнее Пушкина. Он совсем опустил слова о том, что
Голицын был заколот, «сказывают, изменнически» и что «молва обвиняла
Потемкина». Можно только удивляться, как талантливый исследователь (а
Бартеневу в это же время стало известно о венчании Екатерины II с
Потемкиным) не заметил в словах императрицы Архарову важного указания. выводящего к истине. Ссора Голицына с Лавровым настолько серьезна, что привлекла внимание обер-полицмейстера, генерал-прокурора и самой государыни. Бартенева подвела неправильная датировка письма. Он отнес его к январю 1775 года и ошибся. 17 января Екатерина со свитой находилась в
Новгороде, направляясь из Петербурга в Москву А вот 15 сентября того же года государыня вместе с Потемкиным навестила графа Захара Григорьевича
Чернышева в его роскошном имении Ярополец. На другой день она совершила
«шествие чрез с. Ярополч, в дом Его Высокопревосходительства генерал-аншефа и кавалера Александра Артемьевича Загряжского». Почтенный генерал был родственником матери Потемкина. По просьбе своего тайного мужа императрица оказала Загряжскому великую честь. 17 сентября она покинула «Ераполчу» и на другой день вечером, как и обещала Архарову, вернулась в Москву

Вывод напрашивается сам собою: майор Лавров не последнее лицо в истории «князя-куколки», умершего 11 ноября 1775 года.

В 1865 году М. Н. Лонгинов, блестящий знаток екатерининского времени, издал свой перевод сочинения саксонского дипломата Георга фон Гельбига
«Случайные люди в России». Гельбиг служил в Петербурге в последние годы царствования Екатерины II. Императрица даже хлопотала через барона Гримма об отзыве Гельбига из России за его, с позволения сказать, занятия русской историей. Автор первой научной биографии Потемкина А. Г. Брикнер, разбирая
«труд» Гельбига о князе Таврическом, писал: «Автор далеко не беспристрастен. Он сильно предубежден против императрицы и ее друга и сотрудника. Так как главным источником при составлении сочинения Гельбига служили сплетни в среде иностранных дипломатов, то нужно пользоваться этим трудом с крайней осторожностью. Местами встречаются фактические неточности и промахи. Тон раздражения, в котором i сверится о Потемкине, придает этим статьям Гельбига характер памфлета или, по крайней мере, скорее публицистического, нежели серьезно-исторического труда».

Разберем только одну из заметок Гельбига. Она посвящена Дмитрию
Андреевичу Шепелеву, ставшему при Елизавете Петровне обер-гофмаршалом
(главным распорядителем при императорском дворе). Саксонец утверждает, что этот Шепелев был сыном русского простолюдина и начинал свою карьеру смазчиком колес придворных карет. Петр I якобы заметил его и в 1716 году сделал своим дорожным маршалом. «Шепелева все ненавидели за его грубость, — безапелляционно заявляет Гельбиг. — Его сын, майор гвардии, на которого рассчитывали мятежники в день восшествия на престол Екатерины II и который по ошибке не явился вовремя, первый почувствовал на себе верховную власть новой императрицы. Он был арестован и уже не скоро мог опять добиться милости государыни. Сын его женился на племяннице кн. Потемкина-
Таврического, урожденной Энгельгардт. Уже это одно доказывает, что молодой
Шепелев имел значительный чин и немалое состояние...»

Лонгинов вынужден поправлять Гельбига на каждом шагу: у Д. А. Шепелева не было сына. Речь может идти о его племяннике Амплее Степановиче. Не удалось отыскать сведений о майоре гвардии Шепелеве, якобы арестованном в самый день восшествия Екатерины II на престол. Зато о Шепелеве, женатом на племяннице Потемкина, Лонгинов разразился целой статьей[14].

Маленькая история, осторожно рассказанная Пушкиным, разрослась у
Лонгинова до невероятных размеров, хотя никаких новых данных о поединке он не привел.

Отметим важную подробность: ненавидевший Потемкина Гельбиг знает о женитьбе Шепелева на племяннице князя Таврического, но ничего не говорит об убийстве князя Голицына. Очевидно, легенда о «злодействе Шепелева» еще не сложилась к тому времени, когда Гельбиг впервые выпустил в свет свою книжку
(1809). Вот бы Лонгинову и заняться этим, но он предпочел выдумать подробности козней Потемкина против «князя-куколки».

Измышления Лонгинова подверглись справедливой критике. В 1867 году
Бартенев предоставил страницы «Русского архива» некоему Дмоховскому, приславшему «Заметки о роде Шепелевых».

Дмоховский приводит замечательные подробности: «Амплей Степанович
Шепелев, отец Петра, женившегося на Энгельгардт, был сам женат на графине
Матвеевой, принадлежавшей, как известно, к знаменитому роду». Лонгинов «не заметил», что «готовый на злодейство ради разных выгод и покровительства»
Петр Амплеевич Шепелев был правнуком знаменитого государственного деятеля и дипломата боярина Артамона Сергеевича Матвеева. Царь-преобразователь пожаловал сыну Матвеева Андрею Артамоновичу графский титул. На дочери последнего император женил своего любимца Александра Румянцева.
Следовательно, фельдмаршал Румянцев-Задунайский приходился «злодею»
Шепелеву двоюродным братом!

Этот факт не оставляет камня на камне от легенды о причастности к
«злодейству» Потемкина. После смерти «князя-куколки» прошло четыре года.
Племянница Потемкина стала госпожой Измайловой и, лишь овдовев, вышла замуж за Шепелева.

В 1901 году во Франции были изданы дневники барона Мари Даниеля Бурре де Корберона, где сообщалось, что князь Голицын был заколот на дуэли не
Шепелевым, а другим офицером.

Корберон (тогда еще маркиз) прибыл в Москву летом 1775 года на должность поверенного в делах. Под 13/24 ноября 1775 года он записал:

«Обедал я у графа Ласси, а вечером был у князя Волконского. Это отец невесты того князя Голицына, который был убит неким Лавровым и которого завтра хоронят[15]. История весьма запутанная и необыкновенная. Несколько времени тому назад князь Голицын ударил палкой офицера Шепелева. Тот оставался спокоен, но через несколько месяцев покинул полк, в котором служил, и, приехав в дом князя Голицына в Москве, потребовал у него удовлетворения и тут же дал ему пощечину. Князь велел его вывести, и дело как будто этим кончилось. Все были удивлены тем, что князь Голицын не захотел драться. Но он возражал, что ему не подобает выходить на поединок со своим подчиненным.

Наряжен суд. Шепелеву ведено оставить двор, а Голицыну выходить в отставку. Пущен был слух, что князь Голицын будет драться с Лавровым, который якобы настроил Шепелева. Лавров обратился к нему с вопросом: с какой стати он про него это выдумал? Князь резко отвечал ему и вызвал его драться на пистолетах. Но на месте поединка пистолеты заряжаемы были медленно, и Лавров, пользуясь этим, стал оправдываться и отрицать все, в чем его обвинял князь Голицын, который раздраженный замечаниями напал на своего противника со шпагою в руке. Лавров также нанес ему две раны шпагою, от которых он умер через несколько времени».

Корберон получил сведения из первых рук и уловил главное: и о каком изменническом убийстве нет и речи. Голицын стал жертвой собственной грубости и вспыльчивого нрава.

Именно о ссоре Голицына с Лавровым императрица писала Архарову за два месяца до поединка. Поначалу государыня сочла Лаврова сумасшедшим, но вскоре ее мнение изменилось. «Прочитав допрос майора Лаврова и сличая оный с письмом Ген[ерал]-Пор[учика] Кн[язя] Голицына, — писала Екатерина
Потемкину, — нахожу я тут разнствующие обстоятельства. Признаюсь, что вина
Лаврова уменьшается в моих глазах, ибо Лавров, пришел в дом Князя Голицына с тем, чтоб требовать за старую обиду, офицерской чести противную, сатисфакцию, не изъясняя, однако, какую, и быв отозван в другую комнату, получил от Князя отпирательства, слова и побои горше прежних: вместо удовольствия и удовлетворения был посажен в погреб, потом в избу и, наконец, в полицию, где и теперь сидит под строгим арестом». Письмо не датировано. Его следует отнести ко времени возвращения Екатерины в Москву — после 18 сентября 1775 года.

В РГАДе (Российский государственный архив древних актов) сохранил допроса Ф. Лаврова.

«Отставной секунд-майор Федор Лавров спрашивай и показал. С начала моей службы находился я в кадецком корпусе, из которого в 1767 году выпущен в офицеры, и определен карнетом в Санкт-Петербургский карабинерный полк, в коем и находился по 1768 год, когда в там полку был полковникам (который ныне генерал-поручик и кавалер) князь Петр Михайлович Голицын, и в Санкт-
Петербурге во время полкового строя означенным полковником князем Голицыным ударен я, Лавров, был палкою, после чего, не могши быть у него более в команде, просился я в другой полк и написан был в Новогородский карабинерный в бытность полковника князя Волконского. И с того времени положил намерение искать с ним свидание, надеясь при том должного от него признания, для чего и отпросился у Главнокомандующего генерала Князь
Михаила Никитича Волконского на дватцатъ на девять дней, в кое время писал к нему письмо, но ответу на оное не имел. После ж, находясь с ним всегда розно, кроме Ченстоховской крепости, где он, князь Голицын, был корпусной командир, не имел случая изъяснитца. Ныне ж в проезд мой чрез Москву и остановясь для нужды, кою имел я по банковой канторе, узнав, что он, князь
Голицын, в Москве, разсудил от него, следуя давно положенному намерению, взять удовольствие моей обиды, и потому 15 числа сего месяца поехал я в дом к нему и по приезде моем начал тем, что я тот Лавров, кой был некогда в ево палку, и надеюсь, что Вашему Сиятельству не трудно узнать притчину моего приезда. Он, взяв меня за руку, повел в особливый покой, где, кроме нас двух, никого не было, и на вопрос ево, чтоб я говорил, какая нужда, ответствовал, что он должен мне тем безчес-тием, кое причинил мне ударам палкою, и требовал от него, чем он может за cue удовольствовать. Но в ответ получил, что я повеса и что я пришел с ним в дам ево дратца, и, толкнув меня в грудь, принимался за лацкан. В cue время почел себя должным защищаться по возможности и отвечал ему тем же После чего один другова вывели ис того покоя, держав за волосы, где первое было от него, князя
Голицына, слово, чтоб меня как бешенова били, по которому приказу в сей комнате находящиеся офицеры и другие, кто был, не выключая и ево лакеев, бросились ко мне и оттащил и меня за косу, а другие держали за руки, и в то время уже я должен был уступить силе, будучи один Тогда ж не упустил князь
Голицын покуситца ударить меня в щоку, когда за руки меня несколько людей держали, а за косу держал лакей ево Я, по счастию имея на то время одни только ноги вольными, от того избавился чрез удар ево по брюху, после чего и избавляться надлежало мне одним необычайным криком, по которому уже и кричал князь Голицын: не бей ево, отвести надобно тебя к Князь Михаиле
Никитичу.

Я охотно был готов куда б ни было, только б мог избавиться от такова насильства. Потом было послал он к господину полицмейстеру, но и то, не знаю почему, отменил, а, приказав отнять мою шпагу и втащить в находящийся против даму ево погреб, где и заперт я был больше получаса, а в отъезд ево к Князю Волконскому я уже переведен был в избу, а ис той в другую, откудова отвезен был майором от полиции к господину бригадиру Архарову, который, уповательно по повелению, отослал меня под караул в полицию. В протчем чистосердечно с клятвою утверждаю, что, кроме собственной моей выше объявленной претензии, не имел и никем подвигнут не был и в сем допросе показал сущую правду, К сему допросу отставной секунд майор Федор Степанов сын Лавров руку приложил»

Поражает смелость Лаврова. Он не мог не знать, что Петр Голицын недавно получил чин генерал-поручика и собирается жениться на дочери московского главнокомандующего. Не случайно, что сразу после драки с
Лавровым Голицын по совету родственников и друзей подал прошение на высочайшее имя, рассчитывая на благоприятное решение без суда и огласки. Но государыня не стала на сторону сильного и приказала получить от него объяснения.

«Записка для памяти, — так начинает свои оправдания «князь-куколка». —
По Всемилостивейшей отменной Ея Императорского Величества ко мне милости показан мне был допрос отставного секунд-майора Лаврова. Я, читая, нашол оной ложью наполнен. Того ради сим изъясняю, каким образам дело cue происходило: 1) показал он, что, будучи в моем палку офицерам, во время онаго палку в конном строю его ударил я палкою. То неправда, ибо я никогда из себя так не выходил, чтобы непристойным штрафам офицера наказывать, а как он худой офицер, часто репремендован был, и, сколько мне помнится, будучи в строю, я замахнулся на него шпагою. 2) Упоминает он, что ко мне письмо писал. Я никакого письма от него не получал и чрез восемь лет никакой жалобы от него не слыхал, хотя во все продолжение моей службы при войсках в Польше, как и он тут же находился, в карабинерном Новогородском полку. 3) Наконец, он, Лавров, изъясняет в своем допросе, что, пришед ко мне в дом, объявил, что он тот Лавров, который некогда был в моем полку офицером и надеется, что нетрудно мне узнать притчину ево ко мне приезду. И то он сказал неправду, а он, взошед ко мне в комнату, сказал, что имеет со мною нужду переговорить о старых делах. Я ево отвел в другую горницу и, быв с ним один на едине, стал он мне говорить об своей мнимой обиде, я не успел еще зделатъ никакова размышления и со удивлением глядя на нево, а он, не дождавшись от меня никакого ответа, кинувшись на меня, ухватил за горло. Я, видев столь дерзкого человека противу себя, ударил правою рукою ево в шоку, а левою, схватя его за волосы, отдернул ево от себя. Между тем, офицеры, находящиеся в другой комнате, услышали стук, взошли и взяли ево. Все cue происшествие происходило по утру, будучи я не одет. А что он пишет, будто бы я выговаривал предстоящим офицерам, чтоб его били, как бешенова, я того не говаривал. Напротив того, офицерам приказывал, когда они его держали, чтобы не били, а после приказал его арестовать. В протчем показании от него были все ложны, а только было, как выше от меня изъяснено».

Сбивчивый тон записки вызвал у государыни недоверие. Она поделилась сомнениями с Потемкиным. Тот отнюдь не собирался мстить своему мнимому сопернику Голицыну, а, напротив, стремился предать Лаврова суду.

8 октября 1775 года вице-президент Военной коллегии Потемкин подал на
Высочайшее имя доклад. Три генерал-фельдмаршала (К. Г. Разумовский, П. А.
Румянцев и 3. Г. Чернышев) и три полных генерала (вице-президент
Адмиралтейств-коллегий И. Г. Чернышев, Я. А. Брюс и М. В. Берг) вместе с
Потемкиным собрались в Военной коллегии и «слушали предложенное им к решению дело уволенного от службы секунд-майора Федора Лаврова». Поступок офицера был назван «неприличным и дерзновенным». Высший генералитет не захотел создавать особого прецедента и предложил передать дело обычному военному суду.

Какое решение приняла Екатерина, мы не знаем. Никаких других документов в деле нет. В глазах императрицы виновными были оба драчуна. 27 октября Голицын обратился к Потемкину с письмом: «Удален будучи от всего того мщения, которое по военным регулам влечет за собою военный суд, и будучи уже тем доволен, что он над отставным секунд-майором Лавровым назначен, прошу покорнейше Ваше Сиятельство мою всеподданнейшую прозьбу у
Ея Императорского Величества подкрепить, дабы сей Лавров освобожден был от онаго суда. Тем Вы мне окажете особливую милость».

Пока князь ждал решения, состоялась дуэль. 11 ноября Петр Михайлович скончался.

С кем же дрался на поединке генерал-поручик? Корберон утверждает: с Лавровым. Это неправдоподобно. После ареста и назначения военного суда Лавров вряд ли был бы допущен до поединка. Тем более что сам обидчик ходатайствовал о прекращении суда и как бы просил у Лаврова прощения.
Похоже, что Корберон перепутал имена. Если в его рассказе поменять Лаврова и Шепелева местами, то все приходит в соответствие с допросом Лаврова.
Именно Лаврова, а не Шепелева ударил палкою Голицын. Лавров, а не Шепелев покинул полк и долго искал встречи с обидчиком. Лавров, а не Шепелев пришел в дом князя требовать удовлетворения. Дело дошло до рукопашной. Голицын не счел возможным драться на поединке со своим бывшим офицером, подал на него жалобу императрице.

Другое дело Петр Амплеевич Шепелев, двоюродный брат прославленного
Задунайского. Он начинал службу в лейб-гвардии Измайловском полку. За участие в перевороте 1762 года получил чин гвардии капитан-поручика.
Подполковником был переведен в Санкт-Петербургский карабинерный полк, где судьба свела его с Голицыным и на короткое время с Лавровым. Возможно, он подружился с молодым корнетом — Шепелевы и Лавровы принадлежали к калужскому дворянству Лавров после оскорбления перевелся в другой полк.
Шепелев и Голицын вместе воевали против польских конфедератов и Пугачева.

Вспыльчивый князь подозревал своего боевого товарища в том, что он настроил Лаврова. Попытка Шепелева оправдаться закончилась вызовом на поединок, причем вызов сделал именно Голицын. Секунданты умышленно медленно заряжали пистолеты, чтобы дать возможность дуэлянтам помириться. Шепелев попытался пойти на мировую. В ответ Голицын, нарушая все законы поединков, кинулся на него с обнаженной шпагой. Защищаясь, Шепелев нанес князю смертельную рану. История этой дуэли настолько не в пользу Голицына, что становится понятным, почему Шепелев не понес никакого наказания. Он получил отпуск на год (возможно, тоже был ранен) и уже в 1777 году во главе
Рязанского карабинерного полка принял участие в походе князя Н. В. Репнина к западным границам. 22 сентября 1778 года Шепелев получил чин генерал- майора с назначением в Финляндскую дивизию. В 1783-м женился на овдовевшей племяннице Потемкина Измайловой и вскоре отправился в Крым к войскам ее дяди. Шепелев участвовал в русско-турецкой войне 1787—1791 годов, а затем служил в Белоруссии и Литве. Павел I, обрушивший гонения на потемкинцев, перевел его в статскую службу, но с повышением (генерал-поручик стал действительным тайным советником, то есть полным генералом, и сенатором). В
1816 году 78-летний Шепелев уволился по прошению и получил в награду за службу орден св. Александра Невского. Он умер в 1828 году и похоронен в
Невской обители. Жена пережила его на 4 года (по другим сведениям, на 6 лет). Имя Федора Степановича Лаврова после событий осени 1775 года исчезло из армейских списков.

Легенда об убийстве князя Голицына возникла, скорее всего, после смерти Петра Амплеевича, причем родилась она не в семейном кругу князей
Голицыных. И до смерти князя Петра Михайловича, и после нее Голицыны оказывали Потемкину знаки уважения, породнились с ним. Живучести легенды способствовала прежде всего тайна, окружавшая поединок Голицына с
Шепелевым. Императрица, щадя честь голицынской фамилии, решила не предавать дело огласке...

Глава VI.

На новом поприще

Новый этап во взаимоотношениях Екатерины и Потемкина наступил в первой половине 1776 года. Из человека, утешавшего ее в ночные часы и дававшего ей дельные советы, Григорий Александрович превратился в вельможу первой величины, фактического владыку огромной территории, которой он управлял и фактически распоряжался по своему усмотрению.

Как мы помним, в своей «Чистосердечной исповеди» Екатерина называла
Потемкина богатырем. На поверку оказалось, что он обладал отнюдь не богатырским здоровьем: то ли подорвал его, будучи фаворитом, то ли от общения с многочисленными дамами, окружавшими его в Новороссии, то ли из-за непривычного климата и утомительных путешествий, но Григорий Александрович часто и продолжительно болел, что крайне беспокоило Екатерину. «Береги себя для меня». «Ты знаешь, что ты мне очень, очень нужен». «Унимать тебя некому... при первом свидании за уши подеру», — грозила Екатерина, узнав от
Потемкина, что тот за три дня преодолел расстояние от Кременчуга до
Могилева. 31 августа 1783 года императрица выговаривала: «Браниться с тобою и за то хочу, для чего в лихорадке и горячке скачешь повсюду».

Императрица была вполне уверена и в преданности Потемкина, и в готовности выполнить самое сложное и деликатное поручение. «Вижу, что ты летал повсюду на сухом пути и на воде и распорядил все нужное». «Видит Бог, что я тебя люблю и чту, яко умнейшего и вернейшего друга», — писала императрица в конце 1782 года.

Деятельность Потемкина на юге России охватывала четыре сферы, в каждой из которых он оставил заметный след. Главнейшей из них надлежит считать хозяйственное освоение Северного Причерноморья (заселение края, основание новых городов, развитие земледелия на некогда пустынных землях); три другие
— присоединение Крыма к России, создание военно-морского флота на Черном море и, наконец, руководство военными операциями в годы русско-турецкой войны 1787—1791 годов.

Потемкин был назначен губернатором Новороссийской губернии указом от
31 марта 1774 года еще до заключения Кючук-Кайнарджийского мира. По этому миру к России отошли крепости Керчь и Еникале в Крыму на побережье
Керченского пролива, крепость Кинбурн, охранявшая выход в Черное море из
Днепра, а также пространство между Днепром и Бугом и огромные территории к востоку от Азовского моря.

Задача Потемкина, ставшего с 1775 года наместником Новороссии, в состав которой вошла помимо Новороссийской губернии вновь образованная
Азовская, состояла в хозяйственном освоении обширной территории. Решать эту задачу надлежало с заселения ранее пустынного края.

С этой целью еще в 1764 году был разработан план земельных раздач всем переселенцам, за исключением помещичьих крестьян; вся территория разбивалась на участки в 26 десятин на земле с лесом и 30 десятин безлесных. Поселенцам предоставлялась существенная льгота: они освобождались от уплаты податей и прочих налогов на срок от 6 до 16 лет.
План 1764 года предусматривал и насаждение в крае помещичьего землевладения: если помещик брал обязательство заселить земельные дачи своими крепостными, то их размер мог достигать 1440 десятин.

Потемкин ввел новшества, которые должны были стимулировать поток переселенцев и повысить заинтересованность помещиков в переводе своих крестьян из центральных неплодородных уездов на тучный чернозем Северного
Причерноморья: он увеличил размер дач для крестьян и горожан вдвое — до 60 десятин, а размер дач для помещиков до 12 тысяч десятин. Вербовщики переселенцев получали денежное вознаграждение, а наиболее активные из них — дворянское звание: купцу Алексею Кунину за переселение 150 человек Потемкин в 1780 году пожаловал капитанский чин.

Результаты переселенческой политики Потемкина сказались довольно быстро: если к 1774 году население Новороссийской губернии составляло около
200 тысяч человек, то в 1793 году оно возросло более чем вчетверо — до 820 тысяч. Национальный состав поселенцев отличался крайней пестротой: большинство его составляли русские (отставные солдаты, государственные крестьяне, горожане); в Екатеринославском наместничестве было много болгар, молдаван, греков, переселившихся из Крыма и с территорий, подвластных
Османской империи.

О масштабности мышления Потемкина можно судить по его готовности ущемить интересы помещиков в угоду интересам государственным: в 1787 году он выступил с предложением не возвращать беглых из наместничества.
«Противно было бы пользе государственной запретить здесь принятие беглецов,
— рассуждал князь. — Тогда Польша всеми бы ими воспользовалась». Помимо вольной колонизации осуществлялась и правительственная: в 1783— 1785 годах в Екатеринославское наместничество было переселено 20 тысяч экономических крестьян.

С именем Потемкина связано возникновение новых городов. Основанный в
1778 году Херсон должен был стать главной базой строившегося Черноморского флота, а также портом, связывавшим Россию с Османской империей и странами
Средиземноморья. Верфь начала действовать уже через год — в 1779 году. На ней был заложен первенец Черноморского флота — 60-пу-шечный корабль «Слава
Екатерины».

На строительстве крепости, верфи, адмиралтейства, административных зданий было занято до 10 тысяч работников, среди которых большинство составляли солдаты, а специалисты (плотники, каменщики, кузнецы) были доставлены из внутренних губерний.

В том же 1778 году на берегу реки Кильчени Потемкин заложил
Екатеринослав — город, призванный закрепить славу императрицы в освоении края. Уже через четыре года в нем насчитывалось более 2200 жителей обоего пола, созданы два училища: одно для детей дворян, другое для разночинцев, основаны два предприятия — кожевенное и свечное. Вскоре, однако, было обнаружено, что место для города избрали неудачно, и его перенесли на
Днепр. Относительно Екатеринослава Потемкин вынашивал грандиозные планы. Он предполагал разместить там университет, обсерваторию и 12 промышленных предприятий, соорудить множество фундаментальных зданий, в том числе колоссальных размеров храм, подобный собору св. Петра в Риме, «судилище, наподобие древних базилик», огромные склады и магазины.

Все эти планы не были реализованы, хотя начали строиться даже дома для профессоров университета. Из предприятий Потемкин успел пустить только чулочную фабрику, на которой были изготовлены для поднесения Екатерине шелковые чулки — такие тонкие, что уместились в скорлупе грецкого ореха.
Детищем Потемкина явились также Никополь, Павлоград, Николаев и другие города.

Основным занятием населения наместничества было земледелие. Об его успехах можно судить по тому, что оно уже в 1790-х годах превратилось в экспортера пшеницы и пшеничной муки, правда пока еще в скромных размерах: в
1793 году было продано свыше 264 четвертей пшеницы и пшеничной муки.

Особым попечением Потемкина пользовались ремесло и промышленность. Он проводил покровительственную политику, полагая, что «всякое новое заведение, особливо в крае, никаких еще мастеров не имеющем, требует со стороны казенной поощрения и помощи». Успех здесь был невелик отчасти из-за отсутствия полезных ископаемых, отчасти из-за нехватки необходимых специалистов. Поэтому в наместничестве сосредоточивались промыслы, связанные с обработкой продуктов земледелия и скотоводства; винокурни и кожевенные предприятия, а также кирпичные заводы, которых в 1793 году насчитывалось 26, — новые города предъявляли большой спрос на кирпич и строительные материалы.

Глава VII.

Великая Таврида

Обстановка в Европе и Османской империи благоприятствовала намерениям
Екатерины Единственной страной, которая могла помешать России, была
Австрия, но с ней Россия находилась в союзе За день до обнародования
Манифеста о присоединении Крыма Екатерина писала Иосифу II "Я надеюсь, что на этот раз собственные силы моего государства будут достаточны для того, чтобы принудить Порту к миру надежному, выгодному и .соответствующему моему достоинству" (Брикиер А Г История Екатерины II Т ИМ 1991 С 402.).

Интерес Екатерины к присоединению Крыма искусно и энергично подогревал
Потемкин "Крым положением своим, - рассуждал князь в конце 1782 года, - разрывает наши границы Нужна ли осторожность с турками по Бугу или со стороны кубанской - в обоих сих случаях и Крым на руках Тут ясно видно, для чего хан нынешний туркам неприятен. для того, что он не допустит их чрез
Крым входить к нам, так сказать, в сердце. Положите же теперь, что Крым ваш и что нету уже сей бородавки на носу - вот вдруг положение границ прекрасное по Бугу турки граничат с нами непосредственно, потому и дело должны иметь с нами прямо сами, а не под именем других Всякий их шаг тут виден Со стороны Кубани сверх частных крепостей, снабженных войсками, многочисленное войско Донское всегда тут готово".

Под конец Григорий Александрович хорошо изучив натуру императрицы, пустил в ход еще один, едва ли не важнейший, аргумент: "Неограниченное мое усердие к вам заставляет меня говорить: презирайте зависть, которая вам препятствовать не в силах. Вы обязаны возвысить славу России. Поверьте, что вы сим приобретением бессмертную славу получите и такую, какой ни один государь в России еще не имел. Сия слава проложит дорогу еще к другой и большей славе: с Крымом достанется и господство в Черном море. От вас зависеть будет запирать ход туркам и кормить их или морить с голода".

Князь четко представлял себе, как сковать силы турок и удержать их от объявления войны. Он предлагал увеличить численность войск на западной границе с Турцией, а также на Кубани и Кавказе, а для экономической изоляции Османской империи рекомендовал отправить в архипелаг флот с задачей воспрепятствовать доставке продовольствия из Египта и островов.

Обычно действия Екатерины, продуманные и осторожные, отличались от импульсивных поступков князя. На этот раз роли поменялись: Потемкин затеял тонкую дипломатическую игру, а императрица, напротив, выражала нетерпение:
"Прошу тебя всячески: не мешкай занятием Крыма". Но князь "мешкал'', намереваясь организовать присоединение Крыма так, чтобы сами татары просили об этом императрицу . Это было веским поводом к добровольному отречению хана от престола. В июле 1783 года он извещал Екатерину: "Все знатные уже присягнули, теперь за ними последуют и все. Вам еще то приятнее и славнее, что все прибегли под державу вашу с радостию". Историческое значение этой акции князь вполне оценил. "Род татарский, - писал он Екатерине в августе,
-тиран России некогда, а в недавних временах стократный разоритель, коего силу подсек царь Иван Васильевич. Вы же истребили корень. Граница теперешняя обещает покой России, зависть Европе и страх Порте Оттоманской.
Взойди на трофей, не обагренный кровью, и прикажи историкам заготовить больше чернил И бумаги" (Екатерина и Г.А Потемкин..М 1997. с. 180).
Полуостров отошел к России без единого выстрела, без пролитой капли крови.
В декабре 1783 года Турция скрепя сердце признала этот факт. Екатерина вполне оценила труды своего супруга - он стал называться Потемкиным
Таврическим, а в 1784 году был пожалован чином фельдмаршала и должностью президента Военной коллегии.

Следующая забота Потемкина состояла в хозяйственном освоении
Таврической области, как стало отныне называться Крымское ханство. После
Кючук-Кайнарджийского мира там осталась только треть населения - примерно
50 тысяч человек. Секретный рескрипт Потемкину на сей предмет императрица отправила еще 14 декабря 1782 года, предоставив князю право опубликовать его, когда сочтет надобным. В нем дано обоснование необходимости присоединения полуострова: чтобы сохранить независимость Крыма, сказано в рескрипте, Россия должна изнурять себя содержанием близ границ значительной армии. "Бдение над крымскою независимостью принесло уже нам более семи миллионов чрезвычайных расходов, не считая непрерывного изнурения войск и потери в людях, кои превосходят всякую цену".

Потемкин воспользовался самым выездом части татар в Турцию и части христиан - в Россию. Задача состояла в том, чтобы численность жителей Крыма увеличить за счет переселения туда государственных крестьян, отставных солдат, рекрутов, старообрядцев, выходцев из Турции и Речи Посполитой, а также беглых крестьян.

Князь придавал огромное значение установлению дружеских контактов с местным населением. От командующего русскими войсками генерала Дебальмена он требовал, чтобы солдаты и офицеры "обращались с местными жителями как с собратьями своими", а у императрицы просил денег "на содержание некоторых мечетей, школ и фонтанов публичных".

Не забыты были интересы татарской верхушки. Хану, поселившемуся в
России, Екатерина пожаловала колоссальный по тем временам пенсион - 200 тысяч рублей в год. Татарской знати в количестве 354 человек в 1791 году были предоставлены права и привилегии российского дворянства.

Современники резко отрицательно отзывались об управлении Потемкиным
Военной коллегией. Граф С. Р. Воронцов писал своему брату: "Князь Потемкин даром, что он военный министр, ничуть не годится для этой должности: он вздумал сооружать крепости при помощи нехороших топографических карт; таким образом был построен Херсон, таким образом сооружена Моздокская линия укреплений, напрасно специалисты, люди знающие, старались убеждать князя в невозможности такого образа действий, он считал себя Вобаном и верил безусловно в свою способность в математике''.

Критика подобного рода содержала в себе зерна правды. Военная коллегия находилась в столице империи, а ее президент бывал в Петербурге лишь наездами. Кроме того, рутинная канцелярщина противоречила натуре князя, питавшего пристрастие к живому делу, результаты которого видны невооруженному глазу.

И все же Потемкин оставил о себе добрую память, прежде всего среди солдат, введением новой военной формы. Весной 1783 года он подал императрице записку с обоснованием необходимости избавить солдат от одежды, стеснявшей движения, плохо защищавшей тело от непогоды и требовавшей огромных усилий, чтобы содержать себя в надлежащем порядке. Речь шла о косах, шляпах, клапанах, обшлагах, ружейных приемах. "Словом, - заключал князь, - одежда войск наших и амуниции таковы, что подумать почти нельзя лучше к угнетению солдата, тем паче, что он, взят будучи из крестьян, в 30 почти лет возраста узнает узкие сапоги, множество подвязок, тесное нижнее платье и пропасть вещей, век сокращающих".

Потемкин изъяснялся вполне конкретно: шляпа негодна, ибо "головы не прикрывает и, торча во все стороны, озабочивает навсегда опасность, чтоб ее не измять"; лосиные штаны в коннице выдаются на такой длительный срок, что солдат, чтобы сохранить их, должен был приобретать суконные, расходуя собственные деньги; сапоги настолько узки, что их с трудом надевают и с еще большими трудностями снимают, в особенности если они в непогоду намокли.

''Завивать, пудриться, плесть косы, солдатское ли сие дело? У них камердинеров нет. На что же пукли? Всяк должен согласиться, что полезнее голову мыть и чесать, нежели отягощать пудрой, салом, мукою, шпильками, косами. Туалет солдатский должен быть таков, что встал, то готов". Новая форма одежды и туалет не должны изнурять солдат, вводить их в дополнительные расходы на приобретение пудры, помады, лент, краски и прочего. Все это привнесено в русскую армию иноземными офицерами, равно как и муштра, в результате солдаты, "занимая себя таковой дрянью, не знают самых важных вещей: разных построений и оборотов".

Потемкину принадлежит слава основателя Черноморского флота. Первый линейный корабль "Слава Екатерины" был спущен на воду в 1781 году. На верфях Херсона, Таганрога и Севастополя сооружались линейные корабли и фрегаты. Князь облюбовал бухту близ татарской деревни Ахтиар и превратил гавань, лучше которой не было, по его мнению, во всем свете, в стоянку
Черноморского флота, названную им Севастополем. Укреплять Севастополь
Потемкин начал сразу же после присоединения Крыма к России.

Глава VIII

Полководец

Кажется, менее всего Потемкин Таврический прославился в качестве полководца. Когда началась русско-турецкая война 1787-1791 годов, Григорию
Александровичу пришлось выполнять непривычные для него обязанности главнокомандующего. Если бы его не окружали блестящие полководцы, среди которых первенствовали А. В. Суворов и П. А. Румянцев, если бы князя не поддерживала и не воодушевляла императрица, то ход военных действий мог принять совсем иной оборот. В самом начале войны Екатерина заверила фельдмаршала о полном к нему доверии и готовности защищать его от нападок -
"чтоб тебе никто и ничем помеху не сделал, ниже единым словом. И будь уверен, что я тебя равномерно защищать и оберегать намерена, как ты меня от неприятеля..."

В самом начале войны Потемкин серьезно заболел. 16 сентября 1787 года он извещал Екатерину: "..я в слабости большой, забот миллионы, ипохондрия пресильна. Нет минуты покою. Право не уверен, надолго ли меня станет. Ни сна нету, ни аппетиту". Через три дня новая жалоба на здоровье и просьба об отставке. "Спазмы мучат, и, ей Богу, я ни на что не годен... Будьте милостивы, дайте мне хотя мало отдохнуть". 24 сентября, после получения известия, что буря уничтожила выпестованный Потемкиным Черноморский флот, ипохондрия достигла высшего накала. "Я при моей болезни поражен до крайности, нет ни ума, ни духу". Повторяет просьбу: "Хочу в уединении и неизвестности кончить жизнь, которая, думаю, и не продлится". Императрица отвечала: ''...ничего хуже не можешь делать, как лишить меня и империю низложением твоих достоинств человека самонужного, способного, верного, да при том и лутчего друга. Оставь унылую таковую мысль, ободри свой дух..."

Пребывая в состоянии депрессии, Потемкин просил разрешения вывести войска из Крыма. Екатерина оказалась мудрее и тверже характером: оставление
Крыма откроет туркам и татарам прямой путь ''в сердце империи, ибо в степи едва ли удобно концентрировать оборону".

В середине декабря Потемкин почувствовал некоторое облегчение и вернулся к своим полководческим трудам. Находясь в Елизаветграде, он решил овладеть Очаковом, возложив на себя руководство операцией. Однако эта акция не принесла ему лавров.

Суворов давал обязательство овладеть крепостью еще в апреле 1788 года, когда ее гарнизон насчитывал четыре тысячи человек, но Потемкин отказал, опасаясь значительных потерь во время штурма: "Я на всякую пользу тебе руки развязываю, но касательно Очакова попытка может быть вредна; я все употреблю, чтобы достался он дешево".

Неизвестно, сколь долго Потемкин зря терял бы солдат от небывалой в этих краях холодной зимы если бы 5 декабря ему не донесли, что осаждавшие лишены топлива, а хлеба не хватит даже на один день. Только после этого фельдмаршал решился на штурм Он был крайне кровопролитным.

Восторгу Екатерины не было конца. Поздравляя фельдмаршала, она писала:
"Всем, друг мои сердечный, ты рот закрыл, и сим благополучным случаем доставляется тебе еще способ оказать великодушие".

Она пожаловала Потемкину фельдмаршальский жезл осыпанный алмаза ми и драгоценными камнями, велела Сенату заготовить грамоту с перечислением заслуг князя выбить в ею честь медаль с надписью "Усердием и храбростью самолично вручила орден Александра Невского, подарила 100 тысяч рублей на достройку Таврического дворца и золотую шпагу, поднесенную на золотом же блюде.

Положение Потемкина после овладения Очаковом упрочилось настолько, что он не счет необходимым зимой когда военные действия затихли, отправиться в столицу для свидания со своей наставницей и благодетельницей Он остался в
Яссах, затем отправился в Бендеры, где его увлекла новая красавица -княгиня
Е Ф Долгорукова В Яссах и Вендорах пресыщенность роскошью не знала границ то он для полюбившейся дамы отправил в Париж специального курьера, чтобы тот доставил ей туфли к балу, то на празднике в ее честь велел наполнить хрустальные бокалы для дам не вином, а жемчугами.

Княгиня П. Ю. Гагарина рассказала об инциденте, случившемся в Яссах в
1790 году. Однажды в присутствии мужа Потемкин схватил ее за талию, за что публично получил звонкую пощечину Все были удивлены и ожидали скандала.

Потемкин удалился в свой кабинет, а через четверть часа вышел, делая вид, будто ничего не случилось, и, поцеловав руку княгини, поднес ей изящную бон боньерку с надписью "Temple de 1'Amitie" ("Храм дружбы")

Глава IX.

"Разве мы кому спать помешали?"

Греческий проект Потемкина и Екатерины.

В царствование Екатерины П появилось несколько масштабных политических проектов, заложивших основы внешней политики России на два столетия вперед.

Самым нашумевшим из них явился "Греческий проект", под которым принято понимать совместные планы России и Австрии начала 1780-х годов по разделу турецких земель. Петербург и Вена стремились, во-первых, полностью изгнать турок из Европы; во-вторых, восстановить Византийскую империю, корона которой предназначалась внуку Екатерины П великому князю Константину
Павловичу; в-третьих, образовать из Молдавии и Валахии буферное государство
Дакию; в-четвертых, передать западную часть Балканского полуострова
Австрии[16].

Само понятие "Греческий проект" взято историками из донесений английского посла в Петербурге сэра Джеймса Гарриса, близко общавшегося с
Григорием Александровичем Потемкиным. Прибыв в Россию в 1779 году, Гаррис вскоре сообщил своему двору, что Потемкин буквально "заразил" императрицу идеями об "учреждении новой Византийской империи"[17].

Именно это замечание Гарриса дало основание русскому историку А. Г.
Брикнеру считать Потемкина автором "Греческого проекта": "Уже в середине 70- х гг. Екатерина и Потемкин заняты так называемым "греческим проектом"...
Современники считали вероятным, что Потемкин мечтал о Крымском царстве для себя, или при поддержке императрицы получить греческую корону. Такие предположения не подтверждаются никакими документальными свидетельствами"[18].

Вопрос об авторстве "Греческого проекта" вызывал у русских дореволюционных историков серьезные разногласия. А. Ловягин и Н. Григорович склонялись к тому, что инициатива здесь принадлежала Александру Андреевичу
Безбородко. Григорович справедливо указывал на "Мемориал по делам политическим", составленный Безбородко для Екатерины II в 1780 году и заключавший в себе идеи будущего "Греческого проекта"[19]. Вопрос о
"Греческом проекте" в западной литературе в основном сводился к территориальной экспансии. К примеру, Марк Раев считал царствования Ивана
Грозного и Екатерины II двумя наивысшими пиками внешнеполитической активности России. Побудительными причинами экспансии, по его мнению, явились "поиски надежной защиты от буйных соседей, историческая память о прошлом политическом и духовном единстве, жажда выдающейся роли в мировой политике и экономике, желание внести вклад в распространение христианства и освобождение братьев по вере от власти нечестивцев...". Подобный
"авантюрный" стиль, по словам Раева, был привит русской внешней политике императорского периода Потемкиным и выразился в "Греческом проекте"[20].
Советская историография считала своим долгом не столько изучать вопрос, сколько всячески отрицать наличие у России каких бы то ни было завоевательных планов. Работа О. П. Марковой, специально посвященная истории "Греческого проекта", заканчивается выводами, противоречащими привлеченным автором источникам. Маркова отмечала, что "термин "Греческий проект" превратился в формулу завоевательных замыслов России, весьма удобную для политических спекуляций". Рассматривая письмо Екатерины II
Иосифу II, в котором излагается существо проекта, исследовательница утверждает, что "письмо лишено черт реальной политической программы, которую бы разрабатывали и собирались выполнить"[21]. Известная английская исследовательница Изабель де Мадарьяга скорее склонна согласиться с выводами Марковой. "Было бы преувеличением полагать, — пишет она о
"Греческом проекте", — что это была конкретная, хорошо продуманная политика... Это была цель, направление, мечта"[22]. А вот А. Б. Каменский, наоборот, считает идею восстановления Византийской империи вполне реальной.
"Так существовал ли все-таки греческий проект? — рассуждает историк. — В виде официального соглашения с Австрией он оформлен не был, но переписка
Екатерины II с Иосифом была не просто приятельской и даже не просто дипломатической. Очевидно и то, что в Санкт-Петербурге идея восстановления
Греческой империи занимала умы и воображение уже с конца 70-х годов. Нет оснований полагать, что Австрия пыталась как-либо воспрепятствовать планам
России"[23].

В 1991 году в "Родине" появилась обстоятельная статья греческого историка Яниса Тиктопуло "Мираж Царьграда". Идея завоевания
Константинополя, на взгляд автора, была вполне исполнима: "Планы Екатерины
— отнюдь не химера и мистификация. В конце XVIII столетия создание обширной
Греческой империи с центром в Константинополе было вполне реальным.
"Греческий проект" стоит воспринимать как серьезную, хорошо продуманную акцию русской и австрийской дипломатии, не реализованную по конкретным причинам"[24].

Как видим, разброс мнений довольно широк. Чтобы приблизиться к истине, обратимся к черновым материалам, легшим в основу переписки Екатерины II и
Иосифа II о "Греческом проекте". Тем более что эти документы, хранящиеся в фондах АВПРИ (Архив внешней политики Российской империи) до сих пор ускользали из поля зрения историков.

Союз вчерашних врагов

18 мая 1781 года состоялся обмен письмами между Екатериной II и
Иосифом II о заключении союзного договора. Обе империи стремились к разделу турецких земель в Европе. Во время первой русско-турецкой войны (1768—1774)
Австрия старалась помешать России всеми доступными дипломатическими средствами, видя в ней сильного соперника. В Петербурге попытались превратить активного недоброжелателя в друга и союзника.

Неожиданно к сближению стали склоняться и в Вене. В мае 1780 года состоялось свидание Иосифа II с Екатериной II в Могилеве, после чего началась разработка будущего союзного договора.

1 января 1781 года австрийский император направил Екатерине II официальное письмо, где просил указать условия, при которых Австрия и
Россия взаимно гарантировали бы друг другу целостность территорий обеих держав. В ответ Екатерина выразила желание включить в договор пункт о гарантиях тех завоеваний, которые Россия могла бы сделать в недалеком будущем[25]. Обоим корреспондентам было ясно, о чем именно идет речь. Еще во время могилевского свидания, совместного путешествия по России и
"доверительных" бесед в Царском Селе монархи несколько раз осторожно поднимали тему разделов турецких земель и возможного захвата
Константинополя. О содержании их разговоров известно из писем австрийского императора своей матери императрице-королеве Марии Терезии. 24 мая 1780 года будущие союзники уединились для личной беседы. Екатерина как бы в шутку осведомилась, не собирается ли Иосиф завладеть Римом, поскольку принадлежавшее Австрийской империи герцогство Тосканское располагалось неподалеку от Папской области. На это император, тоже шутя, отвечал, что ей гораздо легче занять "свой Рим", то есть Константинополь. Екатерина заверила собеседника в желании сохранить мир. Пробные камни были брошены. В дальнейшем Иосиф попытался уточнить позицию возможного партнера. Уже из
Царского Села он писал матери о Екатерине: "Однажды она мне сказала положительно, что если бы даже завладела Константинополем, то не оставила бы за собой этого города и распорядилась бы им иначе. Все это меня приводит к мысли, что она мечтает о разделе империи и хочет дать внуку своему,
Константину, империю Востока, разумеется после завоевания ее"10 Таким образом, у союзников к моменту размена письмами колких замечаниях. Так, напротив слов Безбородко, что Россия добивается "покоя Европы", Потемкин проставил: "Разве мы кому спать помешали?" А напротив предположения, что
"действия обоих дворов могут возбудить зависть у соседей", князь записал:
"Зависть во всех есть, но слава Богу, кроме французов, никто не решится, и те только шиканами". "Шиканом" в XVIII столетии именовался мелкий интриган, любитель действий исподтишка. Таким образом, князь не ожидал серьезного противодействия в разделе Турции даже от постоянного противника России —
Версальского двора. "Одним словом сказать, что турки не о заключении договора не было сомнений в целях друг друга. Меняться могли лишь сроки начала совместных действий. Для России они напрямую зависели от положения дел в Крыму Крымское ханство стало по Кючук-Кайнарджийскому договору 1774 года независимым от Оттоманской Порты. На престол вступил ставленник
Петербурга хан Шагин-Гирей. Борьба вельмож, ориентированных на Россию и
Турцию, превращала полуостров в пороховую бочку. В мае 1782 года турецкая партия избрала ханом брата Шагин-Гирея, Батыр-йфея, и обратилась к Порте за помощью. Россия ввела свои войска в Крым, стремясь вернуть союзника на ханский престол. Мятеж удалось подавить. Порта из-за собственных внутренних неурядиц на этот раз воздержалась от вооруженного вмешательства. Однако ситуация оставалась крайне взрывоопасной. В начале августа 1782 года
Потемкин возвратился из Крыма, где он руководил войсками, в столицу. Для петербургской публики его приезд был связан с желанием принять участие в открытии знаменитого памятника Петру Великому работы Фальконе. Однако после торжеств 7 августа князь задержался в столице еще на месяц. Он напряженно работал над важными бумагами, касавшимися секретного артикула русско- австрийского соглашения. В переписке между Екатериной и Иосифом оба монарха не раз касались вопроса о возможном разделе Турции. Императрица жаловалась на постоянные беспорядки в Крыму, подстрекаемые из Константинополя, а ее австрийский корреспондент изъявлял неизменную готовность содействовать прекращению этих смут, прося Екатерину точнее определить свои желания".
Наконец, 10 сентября 1782 года из Петербурга в Вену было направлено пространное письмо, в котором императрица говорила о необходимости заранее определить план совместных действий и оговорить приобретения обеих сторон в случае успеха. При этом Екатерина подчеркивала, что именно Оттоманская
Порта, уже начавшая подготовку к войне, должна выступить нападающей стороной.

После раздела турецких земель Россия хотела получить город Очаков с областью между Бугом и Днестром, а также один или два острова в Греческом архипелаге для безопасности и удобства торговли. Австрии предоставлялась возможность присоединить несколько провинций на Дунае и ряд островов в
Средиземном море. "Я думаю, что при тесном союзе между нашими государствами почти все возможно осуществить"[26], — заключила Екатерина. Это внешне конфиденциальное письмо готовилось чрезвычайно тщательно. Первоначальный вариант его был составлен по-русски и записан Безбородко в правой колонке разделенного надвое листа. Затем бумага поступила к Потемкину, который сделал в левой, более широкой, графе пространные пометы, обращенные к
Екатерине, и многочисленные исправления черными чернилами прямо в карандашном тексте Безбородко". Пометы светлейшего придавали тексту неуловимую приватность, выраженную в особом доверительном стиле и перестают всячески доказывать нам, сколь велико есть желание их разорвать мир, и что недостает им только сил и случая, чтобы обратить в ничто все, что мы приобрели войною. Страшно им мореплавание наше на Черном море; для того они начинают ворошиться, что видят херсонский флот готовым быть"[27], — писал
Потемкин. А. Г. Брикнер, познакомившись с посланием императрицы к Иосифу II
10 сентября 1782 года, заметил: "Нельзя не удивляться тому, что в записке
Екатерины ни слова не сказано о приобретении Крыма. В это время все было приготовлено к занятию полуострова"". Черновой вариант документа, который готовили Потемкин и Безбородко, показывает, что любые упоминания о Крыме были исключены по настоянию светлейшего князя: "Россия отрицается для себя от всякого приобретения кроме: 1) города Очакова с его уездом; 2) островов в архипелаге..." - писал Безбородко. "И так достанется, для того и должно о
Крыме ни слова не говорить, — отвечал Григорий Александрович, — а резон для чего изволите усмотреть в особой записке. Сказать просто: границы России —
Черное море. Островов не упоминать, а сказать один или два"[28]. Пометы
Потемкина, сделанные на тексте Безбородко, адресованы непосредственно
Екатерине.

Царьград или Херсонес — трудный выбор

Упомянутая Григорием Александровичем "особая записка", из которой императрица должна была "усмотреть резон" ни слова не говорить о Крыме в письме к союзнику, была вложена в предыдущий документ. Это и есть знаменитая записка Потемкина о необходимости присоединения Крыма к России, частично опубликованная С. М. Соловьевым''.

"Я все, всемилостивейшая Государыня, напоминаю о делах, как они есть... — предваряет свои рассуждения князь. — Ежели не захватить ныне, то будет время, когда все то, что ныне получили даром, станем доставать дорогою ценою... Крым положением своим разрывает наши границы. Нужна ли осторожность с турками по Бугу или с стороной Кубанской, в обоих сих случаях и Крым на руках... Презирайте зависть, которая Вам препятствовать не в силах. Вы обязаны возвышать славу России. Посмотрите, кому оспорили. кто что приобрел. Франция взяла Корсику. Цесарцы без войны у турков в
Молдавии взяли больше, нежели мы. Heт державы в Европе, чтобы не поделили между собою Азии, Африки, Америки. Приобретение Крыма ни усилить, ни обогатить Вас не может, а только покой доставить... С Крымом достанете и господство в Черном море. От Вас зависеть будет запирать ход туркам и кормить их или морить с голоду... Сколько славно приобретение, столько Вам будет стыда и укоризны от потомства, которое при каждых хлопотах так скажет: вот она могла, да не хотела или упустила"[29].

Брикнер ошибался, полагая, что в момент написания письма Екатерины 10 сентября Россия уже была готова к занятию Крыма. Как видно из приведенного документа, идея присоединения полуострова оформилась в ходе работы над черновиком послания австрийскому императору. До этого войска, вступавшие на земли ханства, предназначались для усмирения бунта подданных Шагин-Гирея.

15 сентября Потемкин вновь оставил столицу, после чего оставался на юге до восстановления спокойствия в Крыму. Только в конце октября 1782 года князь возвратился в Петербург. Современный исследователь В. С. Лопатин полагает, что свой меморандум о необходимости присоединения Крыма к России
Григорий Александрович обдумывал по дороге в Северную столицу, то есть в октябре[30]. Однако в действительности записка о Крыме — не что иное, как приложение к черновику письма Иосифу II от 10 сентября, она не могла возникнуть позднее этой даты. Возможно, Потемкин и обдумывал свой меморандум по дороге из Херсона в Петербург, но не в октябре, а в августе, еще до начала усмирения мятежников. В ордере генерал-поручику графу А. Б. де Бальмену от 27 сентября князь подчеркивал: "Вступая в Крым... обращайтесь, впрочем, с жителями ласково, наказывая оружием, когда нужда дойдет, сонмища упорных, но не касайтесь казнями частных людей... Если б паче чаяния жители отозвались, что они лучше желают войти в подданство Ее императорского величества, то отвечайте, что Вы, кроме спомоществования хану, другим ничем не уполномочены, однако ж мне о таком происшествии донесите"[31]. В этом документе уже заметно стремление Потемкина получить просьбу жителей ханства о переходе в русское подданство. В записке о Крыме звучит та же мысль. "Хану пожалуйте в Персии что хотите, он будет рад. Вам он Крым поднесет нынешнею зимою, и жители охотно принесут о сем просьбу"[32].

Возможно, к октябрю 1782 года относятся два других документа, составленных по мотивам сентябрьской записки Потемкина. Вероятно,
Екатерина, заинтересовавшись ею, попросила князя подать свои предложения, оформленные уже в отдельном документе.

"Татарское гнездо в сем полуострове от давних времен есть причиною войны, беспокойств, разорений границ наших, издержек несносных, которые уже в царствование Вашего величества перешли только для сего места более двенадцати миллионов, включая людей, коих цену положить трудно... — говорил
Потемкин в собственноручной записке — Порта знает уже Ваши виды, о коих с императором соглашались. . При всяком в Крыму замешательстве должно нам полное делать против самой Порты приготовление .. Представьте же сие место в своих руках. Граница не будет разорвана между двух вовеки с нами враждебных соседств еще третьим. Сколько проистечет от того выгодностей- спокойствие жителей, господство непрекословное Черным морем... Устье Дуная будет в Вашей воле. Не Вы от турков станете иметь дозволение ходить Воспор, но они будут просить о выпуске судов их из Дуная. Доходы сего полуострова в руках ваших возвысятся — одна соль уже важной артикул, а что хлеб и вино!"[33]

Второй документ под названием "Рассуждение одного российского патриота о бывших с татарами войнах и о способах, служащих к прекращению оных навсегда", был написан рукой секретаря и хранился в Тавельском архиве
Василия Степановича Попова, начальника канцелярии Потемкина. Светлейший князь предлагал оставить в Крыму "на вечное поселение для защиты... 20 000 пехоты и 10 000 конницы... И быть бы им навсегда военными государственными крестьянами... Живущим в Крыму татарам объявить, что которые из них пожелают быть в вечном российском подданстве, те могут остаться на прежних своих жилищах, а прочим дать на волю выехать вон из Крыма, и переселиться, куда кто пожелает... Спросить вольницу из донских казаков и из малороссиян, кто в Крыму жить пожелает... Дозволить селиться в Крыму прочим вольным христианам: грекам, армянам, валахам и булгарам... Крым назвать прежним его именем"[34]. Этот документ в сжатом виде излагает всю дальнейшую программу
Потемкина по заселению Тавриды и показывает, что основные черты будущей переселенческой политики были разработаны князем еще до присоединения
Крыма.

Отправившись в Крым 15 сентября, Григорий Александрович подробно извещал императрицу обо всем происходившем там. К концу октября спокойствие на полуострове было восстановлено. Боясь мести Шагин-Гирея, многие мурзы, участвовавшие "в разврате", как доносил Потемкину русский дипломатический агент Я. Рудзевич, кинулись к уполномоченным светлейшего князя просить о защите. "Хану никто бы не приклонился без русских войск", — сообщал дипломат Шагин-Пйрей после подавления мятежа казнил заговорщиков. Лишь вмешательство России спасло жизнь родным братьям хана — Батыр-Гирею и
Арслан-Гирею.

Обстановка в Крыму в любой момент грозила новыми волнениями. "Русская партия" среди татарских вельмож предложила светлейшему князю понудить хана к отречению от престола и организовать просьбу о принятии жителей Крыма в русское подданство. Сложилась ситуация, о неизбежности которой Потемкин писал Екатерине в своей знаменитой записке. 14 декабря 1782 года императрица подписала секретный рескрипт светлейшему князю о необходимости присоединить Крым к России "при первом к тому поводе". Небольшая татарская деревенька по соседству с великолепной бухтой была избрана для основания военного порта, который в 1784 году получил название Севастополя. "Настал наиболее удачный момент, чтобы осмелиться и для того надлежит начать занятием Ахтиарской гавани"[35], — писала Потемкину Екатерина. 20 января
Потемкин приказал де Бальмену занять берега Ахтиярской гавани, а вице- адмиралу Ф. А. Клокачеву собрать все русские суда, имеющиеся в Азовском и
Черном морях, и с началом навигации войти в бухту Первый шаг к присоединению Крыма был сделан.

Как Потемкин перехитрил Кауница

Зимой 1782/83 года Екатерина II продолжала переписку с Иосифом II по вопросу о возможном разделе турецких земель. Потемкин принимал деятельное участие в работе над текстом посланий императрицы. Венскому кабинету потребовалось более месяца, чтобы обдумать предложения Петербурга и выдвинуть собственный проект. 13 ноября Иосиф II направил русской корреспондентке обширное послание. Австрия готова была принять участие в разделе европейских территорий Оттоманской Порты. Присоединение к России
Очакова с небольшой областью не могло, как предполагал Иосиф, встретить серьезных затруднений. Однако образование государства Дакия и возведение на греческий престол великого князя Константина зависело только от успехов в предполагаемой войне. Иосиф подчеркивал, что Австрия не станет возражать против этих намерений союзницы, если Россия поможет приращению ее владений на Балканах. В Вене желали получить город Хотин с областью, прикрывающей
Галицию и Буковину; часть Валахии, оба берега вверх по Дунаю с городами
Видин, Оршова и Белград; Боснию, Черногорию, часть Сербии и Албании по линии от Белграда до Адриатического моря. Кроме того, к австрийской монархии должны были отойти все владения венецианцев "на твердой земле и на море", что позволило бы Иосифу II иметь свой флот. Венецианцев же император предлагал вознаградить полуостровом Морея (ныне Пелопоннес), а также островами Кандия и Кипр. В течение всего декабря петербургский кабинет готовил ответ. Только 4 января окончательный вариант послания был одобрен императрицей. Не позднее этой даты могла возникнуть записка Потемкина, посвященная письму Иосифа II от 13 ноября. "Ежели император обратит на турков сорок тысяч, сего будет довольно, - писал князь. - Пусть он вспомнит, с чем мы воевали за Тамань. Отделением много еще у нево останется против прусского короля... Что берет он в Валахии, это точно то, что Вы назначили... Венецианские земли могут быть его, но без замены Морей и
Кандии, а то что ж останется Греческой империи? При всем, что сказано, весьма осторожно смотреть надобно, чтоб Кауниц с французами, откровенностью о сем деле, не оборотили тем дела, чтоб через них (австрийцев. — О. Е.) утушить татарские беспокойства, а за сие от Порты получить часть Молдавии к
Сырете реке, на которую они целят очень. Но если они сие возьмут, умолчите им, да возьмите Крым"[36]. Потемкин угадал, кто является его оппонентом с австрийской стороны. Пока Григорий Александрович помогал советами
Екатерине, в Вене старый канцлер Венцель Антон Кауниц работал над черновиками посланий императора в Петербург.

При всей общности конечных стратегических целей России и Австрии на
Балканах существовала значительная разница тактических выгод обеих сторон.
Наиболее глубокое противоречие вскрылось во второстепенном на первый взгляд вопросе о владениях венецианцев. Россия не могла согласиться на уступку им
Пелопоннеса с прилежащими островами, ибо это фактически перечеркивало идею воссоздания Греческой империи. Для Австрии же все земельные приобретения не имели смысла без вытеснения венецианцев с берегов Адриатики, Окончательная редакция письма Екатерины Иосифу II от 4 января 1783 года содержала развернутое возражение по вопросу о венецианских землях. Императрица считала, что расположение Венецианской республики в пользу России и Австрии в случае войны с Турцией является слишком важным условием успеха, чтобы лишить ее владений на твердой земле.

Ответ из Петербурга вызвал негодование Иосифа II. Император с возмущением сказал Кауницу что императрица ведет двойную игру желая его обмануть. Он точно забыл, что в предыдущем письме в Петербург сам фактически отказал России во всех притязаниях, кроме Очакова с областью.
Бросается в глаза несоответствие между смелыми проектами союзников и теми скромными приобретениями, которые они соглашались позволить друг другу сделать в реальности. Кауницу с трудом удалось придать ответному посланию императора учтивый характер. Однако письмо все равно должно было, по мнению
Иосифа, доставить России неприятности. Император заявлял, что Турция не хочет разрыва и склонна к уступкам, поэтому о войне думать не следует.
После этого обмен письмами между Екатериной и Иосифом прекратился на несколько недель. Затем переписка возобновилась, но о "Греческом проекте" корреспонденты больше не упоминали ни слова. Однако и предсказанного прусским королем Фридрихом II разрыва между союзниками не произошло.

Мышеловка захлопнулась

Почему же подготовка присоединения Крыма проводилась Россией в глубокой тайне от Австрии? Создается впечатление, что союзники настроены были скорее препятствовать друг другу в приобретении новых земель за счет
Турции, чем совместно ее расчленять. Иосиф II во время своей второй поездки по России в 1787 году признался графу Сегюру, что Австрия не будет больше терпеть русскую экспансию, особенно оккупацию Константинополя, поскольку всегда считала "соседство тюрбанов менее опасным, чем соседство шляп". В декабре 1782 года Потемкин написал Екатерине записку о возможной экспедиции русского флота в Архипелаг, которая преследовала цель отвлечь турецкий флот от немногочисленной черноморской эскадры, которая 20 января должна была войти в Ахтиярскую гавань. "Отправление флота в Архипелаг (если будет с турками ныне война) последует не ради завоеваний на сухом берегу, но для разделения морских сил, — писал Потемкин. — Удержав их флот присутствием нашего, всю мы будем иметь свободу на Черном море. А если бы что турки туда и отделили, то уже будет по нашим силам".

Итак, в то самое время, когда император Иосиф полагал, что он остановил предприятие Екатерины по воссозданию Греческой монархии, в
Петербурге деятельно занимались другим, куда более прагматичным проектом. 8 апреля Екатерина подписала манифест о "принятии полуострова Крымского, острова Тамана и всей Кубанской стороны под Российскую державу". В тот же день, получив все необходимые ему бумаги, Потемкин спешно отбыл на юг. Судя по письму, отправленному Потемкину 14 апреля 1783 года, Екатерина не была особенно опечалена шаткой позицией союзника. Она пишет Григорию
Александровичу, что при осуществлении намеченного ими плана "твердо решилась ни на кого не рассчитывать, кроме самих себя". Если дело дойдет до дележа турецких земель, Австрия, да и другие государства не окажутся в стороне. "Когда пирог испечен, у каждого явится аппетит"[37]. Потемкин отвечал ей очень взвешенным письмом 22 апреля, где одобрял намерение императрицы твердо держаться намеченного плана действий в отношении союзников. "На императора не надейтесь много, но продолжать дружное с ним обхождение нужно. В протчем, права, и нужды большой нет в его помочи, лишь бы не мешал"[38]. К середине мая 1783 года в Вене осознали, что Петербург интересует отнюдь не "Очаков с областью". В письме Екатерине от 19 мая
Иосиф выразил готовность содействовать союзнице в случае войны с Турцией, надеясь на серьезные территориальные приобретения. В записке Кауницу Иосиф
II точно назвал земли, на которые в данном случае претендовала Австрия:
Молдавия и Валахия. Копию письма императора Екатерина приложила к своему посланию Потемкину 30 мая. "Твое пророчество, друг мой сердечный и умный, сбылось, — пишет она Григорию Александровичу об австрийцах, — аппетит у них явился во время еды"[39].

К августу 1783 года операция по присоединению Крыма была завершена.
Иосиф II, узнав о присоединении полуострова одновременно с остальной
Европой, вынужден был любезно поздравить свою союзницу. Так, отказавшись от желанных на словах совместных действий с Австрией, Екатерина II и Г. А.
Потемкин сумели реализовать план, силами одной России. Из приведенных нами документов, возникших в процессе подготовки писем Екатерины к австрийскому императору, видно, что "Греческий проект", создававшийся первоначально как самостоятельный политический план, превратился в прикрытие для другого, более скромного, но более реалистичного проекта присоединения Крыма.

Таким образом, взаимно сообщаемые Австрией и Россией друг другу проекты скорее скрывали, чем обнаруживали ближайшие цели союзников. Истории было угодно, чтобы в тот момент осуществились планы петербургского кабинета, а венский остался лишь сторонним наблюдателем чужого политического триумфа.

Глава X.

Лебединая песня Потемкина

Достойно удивления, что известный моралист Щербатов не упомянул о любострастии Потемкина. Между тем он влюблялся с легкостью то в одну, то в другую красавицу и с такой же легкостью расставался с нею. Он умел им вскружить голову, находил слова, отражавшие глубокие чувства, которые не могли не тронуть самое черствое сердце, тем более что распущенность нравов и при дворе и за его пределами нам известна из предшествующей главы.

Сохранилась переписка Потемкина с Варварой Васильевной Энгельгардт — его любовницей и племянницей одновременно. В одном из многочисленных писем она писала: «Я теперь вижу, что вы меня ничего не любите; когда бы вы знали, чего мне стоила эта ночь, душка злая моя, ангел мой, не взыщи, пожалуйста, мое сокровище бесценное, приди, жизнь моя, ко мне теперь, ей-
Богу, грустно, моя душа, напиши хоть строчку, утешь свою Вариньку».

Сохранились и любовные послания дяди-соблазнителя. Приведем одно из них: «Не забыл я тебя, Варинька, и не забуду никогда... Я целую всю тебя...
Как ни слаб, но приеду к тебе. Жизнь моя, ничто мне так не мило, как ты...
Целую тебя крепко... голубушка, друг бесценный. Прости мои губки сладкие, приходи обедать».

Накануне разрыва с Варинькой были отправлены письма других дам, оставшихся безвестными: «Как ты провел ночь, мой милый; желаю, чтоб для тебя она была покойнее, нежели для меня; я не могла глаз сомкнуть... Мысль о тебе единственная, которая меня одушевляет. Прощай, мой ангел, мне недосуг сказать тебе более... прощай; расстаюся с тобою; муж мой сейчас приедет ко мне».

Другая, тоже неизвестная, дама: «Я не понимаю, что у вас держало; неужели, что мои слова подавали повод, чтоб ранее все утихло, и я б вас и ранее увидеть могла, а вы тому испужавшись, и дабы меня не найти на постели и не пришли, но не извольте бояться; мы сами догадливы; лишь только что легла и люди вышли, то паки встала, оделась и пошла в вивлиофику
(библиотеку. —прим. ред..), чтоб вас дожидаться, где в сквозном ветре простояла два часа, и не прежде как уже до одиннадцатого часа в исходе и пошла с печали лечь в постель, где по милости вашей пятую ночь проводила без сна».

Во время второй русско-турецкой войны Потемкин влюбился в другую свою племянницу — Прасковью Андреевну Потемкину, до замужества Закревскую. Его письма к ней относятся к 1789—1790 годам:

«Жизнь моя, душа общая со мной! Как изъяснить словами мою к тебе любовь, когда меня влечет непонятная к тебе сила, и потому я заключаю, что наши души сродные. Нет минуты, чтобы ты, моя небесная красота, выходила у меня из мысли; сердце мое чувствует, как ты в нем присутствуешь. Суди же, как мне тяжело переносить твое отсутствие. Приезжай, сударыня, поранее, о мой друг, утеха моя и сокровище бесценное ты; ты дар Божий для меня...
Целую от души ручки и ножки твои прекрасные, моя радость! Моя любовь не безумною пылкостью означается, как бы буйное пьянство, но исполнена нежнейшим чувствованием. Из твоих прелестей неописанных состоит мой екстазис, который я вижу живо перед собою».

Знакомясь с делами Потемкина, читатель сам может убедиться, какими чувствами руководствовались мемуаристы, сообщая о нем неодобрительные отзывы: завистью, непроверенными слухами, кругами расходившимися от недоброжелателей из Петербурга, и т. д.

4 февраля 1789 года князь прибыл в Петербург, а лето провел в ставке в
Дубоссарах, которая, по свидетельству современника, "весьма похожа была великолепием на визирскую, даже полковник Боур посадил вокруг нее сад в английском вкусе" В столице Екатерина организовала фельдмаршалу пышную встречу дорога от Царского Села до Петербурга была иллюминована Императрица демонстрировала уважение к Потемкину тем, что первой нанесла ему визит
Двор, подражая Екатерине устраивал в честь героя пышные торжества.

Несомненное достоинство Потемкина состояло в отсутствии зависти к успехам подчиненных на поле брани. Именно при его содействии раскрылись дарования А В Суворова и Ф. Ф. Ушакова. Получив известие о победе при
Рымниках, Потемкин писал Суворову: "Объемлю тебя лобызанием искренним и крупными словами свидетельствую мою благодарность. Ты во мне возбуждаешь желание иметь тебя повсеместно". По представлению Потемкина императрица пожаловала Суворова графом и к его фамилии прибавила: "Рымникский".

Последний приезд Потемкина в столицу состоялся 28 февраля 1791 года.
Это было поистине триумфальное шествие. А. Т. Болотов описал прибытие
Потемкина в Лопасню, на пути в Москву:

''Мы нашли и тут великие приготовления к приезду княжескому и видели расставленные повсюду дегтярные бочки для освещения в ночное время пути сему вельможе. Словом, везде готовились принимать его как бы самого царя. А он, по тогдашнему своему полновластию, и был немногим ниже оного".

Потемкин находился на вершине славы и могущества. Никогда он не пользовался таким влиянием на Екатерину, как в этот последний приезд.

Самое впечатляющее происшествие, на долгие годы сохранившееся в памяти петербургской знати, состояло в приеме, устроенном князем в четверг 28 апреля в только что построенном Таврическом дворце. Об украшении дворца свидетельствуют грандиозные расходы -только в первые дни пребывания в
Петербурге Потемкин издержал 100 тысяч рублей. Из лавок напрокат было взято до 200 люстр и множество зеркал, завезено 400 пудов воска для изготовления
10 тысяч свечей и 20 тысяч стаканчиков для них Целую сотню слуг нарядили в новые роскошные ливреи. Зимний сад, эстрада, мраморная статуя императрицы, картины, гобелен, ковры, изготовленный из золота слон с механизмом, приводившим в движение хвост и уши, с часами на спине, - вся эта роскошь предназначалась, чтобы порадовать глаз императрицы и удивить гостей. Гостей обслуживали 80 лакеев, 12 гусар, 12 егерей и 4 великана-гайдука. Появление императрицы было встречено двумя кадрилями и знаменитой песней Державина
"Гром победы раздавайся".

Сам Потемкин стоял за креслом, на котором сидела императрица и прислуживал ей. Это был апофеоз карьеры князя и его лебединая песня. Надо полагать, он чувствовал, что дни его сочтены, и решил отметить вершину своей славы столь неординарным способом.

Жизнь Потемкина в Петербурге осуждалась современниками. Бывший фаворит
Екатерины, П. В. Завадовский, ставший после отставки статс-секретарем, писал 6 июня 1791 года С. Р. Воронцову в Лондон: "Князь, сюда заехавши, иным не занимается, как обществом женщин, ища им нравиться и их дурачить и обманывать. Влюбился он еще в армии в княгиню Долгорукову, дочь князя
Барятинского. Женщина превзошла нравы своего пола в нашем веке: пренебрегла его сердце. Он мечется как угорелый. Уязвленное честолюбие делает его смехотворным".

Аналогичное свидетельство обнаруживаем и в письме Ф. В. Ростопчина:

"Последней слабостью князя Потемкина было влюбляться во всех женщин и прослыть за повесу. Это желание, хотя и смешное, имело полный успех...
Женщины хлопотали о благосклонности князя, как мужчины хлопочут о чинах.
Бывали споры о материях на платья, о приглашениях и проч. Он был почти сослан, значение его упало; он уехал, истратив в четыре месяца 850 тысяч рублей, которые были выплачены из Кабинета, не считая частных долгов".

Движимый завистью Завадовский и желчный Ростопчин явно преувеличивали амурные похождения больного Потемкина. Надо полагать, это были платонические увлечения, очередные причуды князя. Занимался он и делами, часто встречаясь с Екатериной для обсуждения положения внутри страны, а главное - о внешнеполитической ситуации. Правда, в определении внешнеполитического курса между супругами обнаружились существенные разногласия, императрица враждебно относилась к Фридриху II, в то время как
Потемкин настаивал на сближении с ним.

24 июля 1791 года князь по настоянию Екатерины оставил Петербург и отправился в действующую армию. Отправление на юг являлось не формой ссылки, как полагал Ростопчин, а крайней заинтересованностью Екатерины в заключении мира с Османской империей. Князю императрица отправила записочку: "Признаюсь, что ничего на свете так не хочу, как мира".
Потемкину, однако, не удалось довести "полезное дело" до конца.

В Киев князь прибыл тяжело больным, к нему была вызвана племянница
Браницкая. Немного оправившись, он продолжал путь и 30 июля прибыл в Яссы,
"замучась до крайности". Упадок сил сопровождался упадком духа.

24 августа он доносил Екатерине:

"Благодаря Бога опасность миновалась, и мне легче. Осталась слабость большая. День кризиса был жестокий". Преодолевая слабость, он стал заниматься делами.

1б сентября он извещал Безбородко из Ясс: "Когда дела много, тут сил нет, но верно себя не щажу... устал как собака Не прошло и пяти дней, как произошли новое обострение: "Третий день продожается у меня параксизм. Сил лишился не знаю, когда будет конец".

"Христа ради, - умоляла Екатерина, ежели нужно, прими, что тебе облегчение по рассуждению докторов дать может", просила "уже и беречь себя от пищи и питья, лекарству противных''. Но обреченному уже не могли помочь никакие лекарства. 4 октября Потемкин о правил императрице продиктованное им послание: "Нет сил более переноси мои мучения. Одно спасение оставить сей город, и я велел себя везти Николаев".

Последние дни жизни князя запечатлены в двух источниках, исходящих от фактотума светлейшего В. С. Попова, канцлера А. А. Безбородко.

"3 октября доктора уже не обнаруживали у него пульса, он не узнавал людей, pyки и ноги стали холодными и цвет лица изменился.

Несмотря на ухудшение состояния, Потемкин настаивал, "чтоб взяли его отсюда". В туманное утро 4 октября князь велел посадить себя в кресло и нести в шестиместную карету. В восемь утра тронулись в путь. Ехали тихо и за день преодолели 30 верст. Утром 5 октября он был совсем плох, "но приказывал скорее ехать" Не доезжая Большой горы, верстах в 40 от Ясс, "так ослабел, что принуждены были вынуть его из коляски и положить на степи"
Здесь он и испустил дух. Ночью того же 5 октября тело покойного привезли в
Яссы.

Безбородко поведал, что сам Потемкин ускорил свою кончину тем, что велел ночью открывать окна, чувствуя внутренний жар, требовал, чтобы его голову обливали холодной водой, не воздерживался в пище, отказывался принимать лекарства. Князь, по свидетельству князя М. М. Щербатова, отличался обжорством и, "приехав в Чердак близ Ясс, съел целого гуся и впал в рецидиву". Когда ему 4 октября после плохо перенесенной ночи стало полегче, он велел перенести себя в большую постельную коляску, чтобы продолжать путь. Проехав несколько верст, он потребовал, "чтобы ему не дали в коляске жизнь кончить" и положили на землю Там он сначала потерял зрение, а затем и испустил дух "По вскрытии тела его, найдено необычайное разлитие желчи, даже, что части ее, прильнув к неким внутренностям, затвердели".

Храповицкий регистрировал каждое донесение из Ясс о состоянии здоровья князя Они вызывали у Екатерины слезы. Наконец, курьер к пяти часам пополудни 12 октября поведал о кончине Потемкина. "Слезы и отчаяние", - записал Храповицкий Потрясение было столь глубоким, что "в 8 часов пустили кровь, к 10 часам легли в постель" На следующее утро "проснулись в огорчении и в слезах". 16 октября: "Продолжение слез". Всякое событие, связанное с именем Потемкина, вызывало у императрицы переживания и слезы. 4 декабря при чтении письма из Ясс "вдруг прыснули слезы" 6 января 1792 года был доставлен мирный трактат с Османской империей "За уборным столом слезы"
30 января племянник Потемкина Самойлов и граф Безбородко привезли ратифицированный Ясский договор "всех отпустили и с Самойловым плакали".

У императрицы был резон оплакивать уход из жизни Григория
Александровича Потемкина - фаворита, супруга, соратника, подобного которому она не имела за все годы своего царствования.

Заключение

Австрийский посол Де Линь писал: " Показывая вид ленивца, трудится беспрестанно; не имеет стола , кроме своих колен, другого гребня , кроме своих ногтей ; всегда лежит . но не предаётся сну ни днём , ни ночью; беспокоится прежде наступления опасности и веселится , когда она настала; унывает в удовольствиях; несчастлив оттого, что счастлив; нетерпеливо желает и скоро всем наскучивает; философ глубокомысленный. Искусный министр, тонкий политик и вместе с тем, избалованный девятилетний ребёнок; любит Бога, боится сатаны , которого почитает гораздо более и сильнее, чем самого себя; одною рукою крестится, а другою приветствует женщин; принимает бесчисленные награждения и тотчас их раздаёт; чрезвычайно богат , но никогда не имеет денег; говорит о богословии с генералами, а о военных делах с архиереями; по очереди имеет вид восточного сатрапа или любезного придворного Людовика 14 и вместе изнеженный сибарит. Какова же его магия?
Гений, потом и ещё гений; природный ум превосходная память , возвышенность души, коварство без злобы, хитрость без лукавства, счастливая смесь причуд, великая щедрость в раздавании наград, чрезвычайно тонкий дар угадывать то , что он сам не знает, и величайшее познание людей…"[40]

Характеристика Сегюра (французского посланника), более обстоятельна:
«Никогда еще ни при дворе, ни на поприще гражданском или военном не было царедворца более великолепного и дикого, министра более предприимчивого и менее трудолюбивого, полководца более храброго и вместе нерешительного. Он представлял собой самую своеобразную личность, потому что в нем непостижимо смешаны были величие и мелочность, лень и деятельность, храбрость и робость, честолюбие и беззаботность. Везде этот человек был бы замечателен своей странностью...»

Думается, оба мемуариста истинные свойства натуры Потемкина принесли в жертву литературной форме и яркости изложения.

Недоброжелатель Потемкина Массон оставил о нем язвительный отзыв: «Он создавал или уничтожал все, он приводил в беспорядок все. Когда его не было, все говорили лишь о нем; когда он находился в столице, никого не замечали, кроме него. Вельможи, его ненавидевшие и игравшие некоторую роль разве только в то время, когда князь находился при армии, обращались в ничто при его возвращении...» Тем не менее и Массон признавал: «Его кончина оставила громадный пробел в империи».

В своем отечестве Потемкина не любили. Панегирики Потемкину встречаются крайне редко (Мария Федоровна, супруга наследника Павла
Петровича, мемуарист А. М. Тургенев). Потемкин в изображении Тургенева блистателен: «Истинный и бескорыстный друг Екатерины, человек необразованный, но великий гений, человек выше предрассудков, выше своего века, желавший истинно славы отечества своего, прокладывавший пути к просвещению и благоденствию народа русского».

Прочие отзывы сплошь негативные, с налетом сарказма и откровенного злорадства в связи с его кончиной. А. Т. Болотов писал, что смерть князя
«поразила всю Россию не столько огорчением, сколько радостью». Чувство радости выразил и знаменитый новгородский наместник К. Е. Сивере: «Так его нет более в живых, этого ужасного человека, который шутил когда-то, что станет монахом и архиепископом. Он умер, но каким образом? Естественною ли смертью или, быть может. Провидение нашло орудие мести? Или это была молдаванская горячка? — дар страны, которую он поверг в несчастие и над которой он хотел царствовать».

Самым ярым ненавистником Потемкина был Ф. В. Растопчин, постоянно поминавший князя в письмах к своему приятелю, послу в Лондоне С. Р.
Воронцову. Растопчин изъяснялся совсем не в духе христианской морали:
«Смерть совершила свой удачный удар. Великий муж исчез; об нем сожалеют... разве только гренадеры его полка, которые, лишась его, лишились привилегии воровать безнаказанно. Что касается меня, то я восхищаюсь тем, что день его смерти положительно известен, тогда как никто не знает времени падения
Родосского колосса». По мнению князя Щербатова, Потемкину были присущи все возможные человеческие недостатки — «властолюбие, пышность, подобострастие ко всем своим хотениям, обжорливость и, следственно, роскошь в столе, лесть, сребролюбие, захватчивость и, можно сказать, все другие знаемые в свете пороки, которыми или сам преисполнен, и преисполняет окружающих его...».

…На единственном сохранившемся памятнике Екатерине Великой ( открытом в Петербурге в 1873г.) М. О. Микешин и его помощники изобразили государыню стоящей на высоком пьедестале. Пьедестал окружают фигуры Г. А. Потёмкина,
П. А. Румянцева, А. В. Суворова, А. Г. Орлова, А. А. Безбородко, И. И.
Бецкого , Е. Р. Дашковой, Г. Р. Державина. Центральное место занимает
Потёмкин, попирающий ногой символы османского могущества…

Список литературы:

1. Лопатин В.С. Потёмкин и Суворов. М.: Наука. 1992.- С. 288.
2. Савин А. Н. Фавориты Екатерины II. Ставрополь.: Кн. изд -во. 1990.-С.
42.
3. Шахмагонов Н. Ф. От Очакова до Измаила. М. : Знание. 1991. - С. 61.
4. Евгеньева М. Любовники Екатерины. Л. : Экслибрис. 1991. - С. 77.
5. Валишевский К. О привратной жизни Потёмкина. Потёмкинский праздник. М.:
Панорама. 1991.- С. 27.
6. Валишевский К. Роман императрицы Екатерины II. М. : СП "ИКПА". 1990.- С.
630.
7. Ганичев В. Н. Русский военно - морской флот. М.: Мол. Гвардия. 1990.-С.
462.
8. Екатерина 11. Записки императрицы. Под. Ред. Рудницкой Е. Л. М.: Наука.
1990.- С. 277.
9. Михнева Р. Россия и Османская Империя в середине 18 века. М.: Наука.
1985.- С. 183.
10. Сборник документов " Русские полководцы" . Под. Ред . Стырова В. Д. ,
Сухомлина А. В. М.: Воениздат. 1953.-С.687.
11. Пикуль В. Фаворит . В 2-х т. Рига.: Лиесма. 1985.
12. Павленко Н. "Екатерина Великая. Фавориты. Красавец умненькой" //Родина.
1998.№ 4. -С. 113.
13. Павленко Н. "Екатерина Великая. Вельможи. Алкивиад Таврический." //
Родина. 1998. № 9.- С. 113.
14. Павленко Н. "Екатерина Великая. Вельможи. Лебединая песня Потёмкина."
// Родина. 1999.№ 1.-С. 113.
15. Елисеева О. " Разве мы кому спать помешали?". Греческий проект
Потёмкина и Екатерины11.// Родина. 1999.№ 5.- С. 113.
16. Лопатин В. "Смерть князя - куколки."// Родина . 1999.№ 6.-С.97.
17. Елисеева О. "Любезный мой питомец" // Отечественная история. 1997. № 4.-
С. 80.
18. СБВИМ - Сборник военно-исторических материалов - СПб.: 1893-1895 гг.
Выпуск 4, 7, 8.

-----------------------
[1] Пикуль В.р."ФАВОРИТ" т.1 с.59-62
[2] Пикуль В. р. "ФАВОРИТ" т. 1 с.65

[3].А.А.Загряжский (1716-1786) был прадедом жены А.С. Пушкина
Н.Н.Гончаровой, и в этом заключалось дальнее не родство , а сродство поэта с Г.А.Потёмкиным, личностью которого Пушкин серьёзно заинтересовался.брат поэта Лев Пушкин был женат на Е.А.Загряжской
[4] Дания в те времена славилась изготовлением бесподобных париков и накладных локонов(прим. ред.)
[5] В. Пикуль "ФАВОРИТ" т. 1. стр. 79
[6] В исторической литературе бытует версия , согласно которой Потёмкин был удалён из университета за острую поэтическую сатиру, направленную против засилья немецкой профессуры . К сожалению , поэтическое и музыкальное наследие князя затерялось от потомства во времени.
[7] Лопатин В. Потёмкин и Суворов.М.: Наука. 1992. С.-287.
[8] Русская старина.1867. №5.С.-34.
[9] Здесь и далее:выдержки из док-тов. Мемуариста Тучкова.Тучков А. С.(1766-
1808).Записки.СПб.: 1908.С.-151.
[10]Здесь и далее: Русский Архив.1886.№3.Щербатов. М. М.Указ.соч..С-230.
[11] РА.1878.Записки Екатерины.С.-106.
[12] РА.1870.Массон.Записки.С.-208.(Здесь и далее)
[13] "Осьмнадцатый век" Исторический сборник, издаваемый П. Бартеневым. М.,
1868-1869. Кн. 1-4.
[14] Перечислив племянниц Светлейшего и их титулованных мужей, он сообщает, что Надежда Васильевна Энгельгардт «вышла за Петра Амплеевича Шепелева, бывшего впоследствии действительным тайным советником и сенатором. Когда он женился, он был не более как полковник, незначительное лицо в сравнении с мужьями сестер Надежды Васильевны, которые были красавицы, а сама она очень была некрасива лицом. Впрочем, не одно это обстоятельство было, как говорят, причиною этого сравнительно неблистательного брака. В 1775 году во время пребывания в Москве двора, прибывшего туда праздновать Кючук-
Кайнарджийский мир... появился там тридцатишестилетний Петр Михайлович
Голицын, меньшой сын генерал-адмирала кн. Михаила Михайловича... от второго брака его с Татьяной Кирилловной Нарышкиной... внучатой племянницей царицы
Натальи Кирилловны. Князь П. М. Голицын, вдовец, женатый прежде на княжне
Екатерине Александровне Долгорукой... родной внуке известного фельдмаршала кн. Михаила Владимировича Долгорукого, был первый, нанесший удары шайкам
Пугачева в 1774 году. Красота его произвела общее впечатление при дворе и в свете. Императрица не раз выражала громко похвалы его прекрасной наружности. Потемкин очень невзлюбил князя П. М. Голицына за его светские и придворные успехи и имел против него, кроме того, какие-то другие личные обиды. Предание гласит, что он решился во что бы то ни стало отделаться от
Голицына и нашел человека, готового на злодейство ради разных выгод и покровительства. Это был Петр Амплеевич Шепелев, который как-то придрался к кн. Петру Михайловичу, вышел с ним на поединок и убил его 11 ноября 1775, изменническим образом. После этого он получил в награду руку племянницы
Потемкина Надежды Васильевны Энгельгардт, а затем открылся ему путь к повышениям и богатству...».

[15] Дата похорон князя П. М. Голицына — 14 ноября — по ошибке превратилась в дату его смерти. Эта неверная дата помещена на его надгробии.

[16] История дипломатии. М. 1941. С. 290-291.
[17] Брикнер А. Г. Потемкин. СПб. 1991. С. 60-64.
[18] Григорович Н. Канцлер князь Александр Андреевич Безбородко в связи с событиями его вре-мени//Сб. РИО. 1881. Т. XXIX.
[19] . Raeff M. Catherine the Great. A profile. N. Y. 1972. P. 198; Idem.
D???????????????????????????????????????????????????????????????????????????
????????????????????????????????????????????????????????????????????????????
??????????????????[20]er Stil der russischen Reichpolitik und Furst G. A.
Potemkin//Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. 1968. Bd. 16. Hf. 2. S.
161,193.
[21] . Raeff M. Catherine the Great. A profile. N. Y. 1972. P. 198; Idem.
Der Stil der russischen Reichpolitik und Furst G. A. Potemkin//Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. 1968. Bd. 16. Hf. 2. S. 161,193.
[22] Маркова О. П. О происхождении так называемого греческого проекта (80—е годы XVIII в.)//Ис-тория СССР. 1958. № 4. С. 53-58.
[23] Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. New Haven -
L. 1990. P. 283.

[24] Каменский А. Б. "Под сению Екатерины". СПб.

[25] Тиктопуло Я. Мираж Царьграда//Родина. 1991. №11-12.060.

[26] Arneth A.-R. Jozef II und Katharina von Russland. Wien. 1869. S. 32;
Брикнер А. Г. История Екатерины Второй. М. 1991. С. 380.

[27] Arneth A.-R. Maria Theresia... S. 157.
[28] АВПРИ. Ф. 5. Д. 591. Ч. I. Л. 99-113 об.
[29] Брикнер А. Г. История... С. 396.

[30] АВПРИ. Ф. 5. Д. 591. Ч. I. Л. 105-106 об.
[31] Лопатин В. С. Потемкин и Суворов. М. 1992. С. 62.
[32] Дубровин Н. Ф Присоединение Крыма к России. СПб. 1889. Т. IV. С. 836-
838.
[33] АВПРИ. Ф. 5. Д. 591. Ч. I. Л. 106 об.

[34] Сб. РИО. Т. 26.1879. С. 444.

[35] Вернадский Г В. Записки о необходимости присоединения Крыма к России.
Б. м. Б. г. С. 9— 10.

[36] РГАДА. Ф. 5 Д. 85. Ч. I. Л. 37.
[37] АВПРИ. Ф. 5 Д. 588. Ч. II. Л. 37-37 об.

[38] РГАДА. Ф. 10. Он. 3. Д. 557. Л. 1-2.
[39] РГАДА. Ф. 10. Он. 3. Д. 557. Л. 440.
[40] РГАДА. Ф. 10. Он. 3. Д. 557. Л. 202.
[41] ГПБ С-Щ (Государственная Публичная библиотека Салтыкова-Щедрина) .
Отдел рукописей и редких книг.