Исследование Камчатки Головиным. В плену у японцев

Исследование Камчатки Головиным. В плену у японцев

Исследование Камчатки Головиным. В плену у Японцев

Две зимовки провел Василий Михайлович на далекой окраине России. Поначалу у него сложилось неблагоприятное впечатление о Камчатке. Головнин говорит далее, что хотя трудно найти страну уединеннее, скучнее, голоднее Камчатки, но эти недостатки (кроме последнего) не могут быть чувствительными для любопытного путешественника. А Камчатка “представит любопытству много интересных, совершенно новых предметов...”.

И русский мореплаватель с присущей ему энергией и увлечением отдался изучению Камчатки. Он собрал обильный материал о флоре и фауне края, населяющих его народностях, их быте и нравах. В отличие от многих западноевропейских путешественников, презиравших “туземцев”, Василий Михайлович с симпатией относился к местному населению.

25 апреля “Диана”, после того как моряки прорубили лед в Петропавловской гавани, вышла в Авачинский залив, а 4 мая шлюп взял курс к Курильским островам. Достигнув 13 мая острова Матуа, Головнин, продвигаясь на юг, начал описание Курильских островов. Он отмечал, что острова эти вулканического происхождения и гористы, берега их круты, растительность скудная, тундровая, лишь на островах Уруп, Итуруп и Кунашир есть леса; здесь много пушных зверей и птиц; население занимается охотой и рыболовством.

Головнин обратил внимание на большое влияние русской культуры в этих местах. Курильцы (айны) восприняли у русских бытовые навыки, многие знали русский язык. “...Наши курильцы носят всякого покроя русское платье”,— заметил Василий Михайлович.

После исследований В. М. Головнина стало известно, что Курильская гряда состоит не из 21, как считалось ранее, а из 24 островов.

Время шло, запасы продовольствия и пресной воды на “Диане” подходили к концу. Головнин решил идти к острову Кунашир, где, по имевшимся сведениям, была удобная гавань и селение.

Постоянные ветры и густые туманы заставили “Диану” более двух недель лавировать у островов Итуруп, Кунашир и Шикотан, которые то открывались перед взором моряков, то вновь заволакивались туманом.

Головнин знал, что на юге Курильской гряды японцы незаконно устроили свои фактории. Поэтому он действовал с большой осторожностью. 17 июня “Диана” вошла в бухту северной части острова Итуруп, где действительно встретили не только айнов, но и японцев. Японскому начальнику Исидзака Такэхейму Василий Михайлович объяснил, что зашел сюда за дровами и продовольствием. Чувствовалось, что японцы сомневались в мирных целях экспедиции. И все же беседа закончилась хорошо. Исидзака Такэхейм дал письмо к японскому начальнику селения Урбитич (Фурубэцу) на западном побережье Итурупа. В письме якобы извещалось, что русские идут с добрыми намерениями и что они нуждаются в воде и продовольствии. К вечеру моряки возвратились на шлюп. 18 июня состоялась новая встреча с курильцами. Русские узнали об их тяжелой участи. Считая, что они действуют заодно с русскими, японцы стали еще больше притеснять айнов, угрожая им смертью. Головнин убеждал курильцев, что русские ни малейшего зла не причинят японцам и, следовательно, и “они нашим [курильцам] вредить не захотят”.

При расставании Василий Михайлович взял лишь курильца Алексея Максимовича, чтобы тот показал гавань в западной части острова и был переводчиком при переговорах с японцами.

5 июля “Диана”, облитая лучами утреннего солнца, двинулась в гавань Кэмурай на южном побережье Кунаширского залива. Вдруг японские батареи открыли пальбу по шлюпу. Видимо, подумал Головнин, японцы не получили сообщения с Итурупа о миролюбивых целях прихода русского корабля. Корабль продолжал идти в глубь залива. На берегу открылось селение и небольшая крепость. Японские суда, заметившие “Диану”, поспешно отошли к крепости, а батареи опять стали палить, но ядра не достигали цели. Шлюп бросил якорь в трех милях от крепости. Желая выяснить причины такого поведения японцев, Головнин, захватив с собой подштурманского помощника Среднего, четырех матросов и курильца, под градом ядер устремляется на шлюпке к крепости. Однако добраться до крепости не удалось. Ядра не подпускали шлюпку к берегу.

Головнин рассудил, что без воли правительства начинать военные действия не годится, и решил объясниться с японцами посредством знаков. Но такое объяснение не дало никаких результатов.

Головнин полагал, что японцы не желают вступать в переговоры с русскими и откроют огонь по шлюпке, если она подойдет к крепости. Поэтому шлюп направился к небольшой речке на западном берегу залива, где стал на якорь. Вскоре заметили человека. Это был курилец Кузьма с русского острова Расшуа. По поведению Кузьмы было видно, что японцы боятся нападения русских. Объясняться с Кузьмой было очень трудно, но все же посредством знаков и жестов можно было догадаться, что начальник города желает встретиться с командиром “Дианы” на лодке в сопровождении такого же количества матросов, какое будет у Головнина. Василий Михайлович принял приглашение японского начальника. Кузьма с подарками отправился в крепость.

Поутру 11 июля Головнин поехал на берег на четырехвесельной шлюпке. С ним находились мичман Мур, штурман Хлебников, курилец Алексей, матросы Макаров, Симанов, Шкаев, Васильев.

Начальник крепости Насасэ Саэмон донимал русских разными вопросами о России, ее правительстве. Будто бы в целях определения количества продовольствия, необходимого для экипажа корабля, японцы пытались узнать о его численности. Головнин, разгадав смысл этого вопроса, увеличил цифры вдвое против настоящего, сказав, что команда состоит из 102 человек.

Во время беседы, протекавшей, в общем, в корректной форме, Мур сообщил, что солдатам, разместившимся на площади, раздают обнаженные сабли. Головнин не придал этому значения, но вскоре пришлось убедиться в недобрых намерениях японцев.

Вскоре Головнин сказал, что у него нет времени и пора возвращаться на корабль. На это последовал ответ начальника: без повеления матсмайского губернатора, которому он должен донести о происшедшем, он не сможет снабдить шлюп ничем. А до получения решения губернатора он хочет, чтобы один из русских остался в качестве заложника. Ответ из Матсмая надо было ожидать не менее 15 дней. Головнин с чувством собственного достоинства ответил, что “без совета оставшихся на шлюпе офицеров так долго ждать решиться не могу, а также и офицера оставить не хочу”. После этого моряки встали и собирались идти. Это вызвало раздражение начальника. И, наконец, заявил, что ни одного из русских он не сможет отпустить, в противном случае ему распорят брюхо. “Мы в ту же секунду бросились бежать из крепости, а японцы с чрезвычайным криком вскочили со своих мест... бросали нам под ноги весла и поленья...”

Когда русские моряки вырвались из крепости, японцы открыли стрельбу, но никому не причинили вреда. Мичмана Мура, матроса Макарова и курильца Алексея задержали. Остальные добрались до шлюпки, но из-за отлива она оказалась на мели и ставить ее на воду было невозможно. Японцы окружили моряков, сопротивляться было бесполезно. Головнина, штурмана Хлебникова и матросов Симанова, Шкаева и Васильева привели опять в палатку, там уже находились ранее захваченные. Крепко связав пленников, японцы под сильным конвоем отправили их на лодках в Хакодаде (Хакодате), на южное побережье острова Хоккайдо. Здесь русских поместили в большом темном сарае, в клетки из толстых деревянных брусьев.

Тем временем капитан-лейтенант Рикорд, принявший командование “Дианой”, делал все возможное, чтобы вызволить товарищей из плена. Намереваясь повести переговоры об их освобождении, он направился к японскому берегу. Но как только “Диана” приблизилась на расстояние пушечного выстрела, японцы открыли огонь по кораблю из береговых батарей. Метким ответным огнем с “Дианы” одна японская батарея была подавлена.

Попытка начать переговоры и узнать о судьбе товарищей не удалась. На “Диане” находились смелые, полные решимости русские моряки, но их было только пятьдесят один; не приходилось и думать, чтобы с таким маленьким отрядом идти на штурм японской крепости, защищенной с моря высоким земляным валом. Неудачный исход штурма неминуемо повел бы к гибели “Дианы” или захвату корабля японцами, а тогда собранные моряками сведения о южных Курильских островах - “много времени и трудов стоящее описание географического положения сих мест не принесли бы также никакой ожидаемой от этого пользы”, писал Рикорд.

Отойдя от берега, “Диана” бросила якорь на таком расстоянии, чтобы ядра с крепости не могли достать ее. Офицеры написали письмо Головнину, в котором выражали свое возмущение действиями кунаширского начальника, извещали своего командира о возвращении в Охотск и обещали товарищам “положить жизнь свою, если не будет Других средств к их освобождению”.

14 июля “Диана” покинула Кунаширский залив, названный офицерами шлюпа “заливом Измены”. Весь экипаж корабля переживал участь своих друзей и командира, томящихся на чужой земле в неволе.

В конце июля шлюп прибыл в Охотск. Рикорд хотел отправиться в Петербург для доклада морскому министру о пленении Головнина. Но в Иркутске гражданский губернатор Н. И. Трескин сообщил Рикорду, что ему следует ждать решения правительства здесь. Тем временем Рикорд и губернатор разработали план экспедиции по освобождению пленников. Не дождавшись ответа правительства8, иркутский губернатор предложил Рикорду возвратиться в Охотск и отправиться на “Диане” для продолжения неоконченной описи Курильских островов и подойти к Кунаширу “для узнания об участи наших соотечественников, захваченных японцами”.

Н. И. Трескин снабдил Рикорда письмом на имя губернатора Эдзо (Хоккайдо). В письме говорилось о дружественном отношении России к Японии, осуждались самовольные действия Хвостова и Давыдова. Трескин писал, что русские придут в японские гавани с целью добиться освобождения пленных. Вместе с Рикордом в Охотск отправился Накагава Городзи (Головнин и Рикорд называют его Леонзаймо) и шесть других японцев, которые в 1810 г. потерпели кораблекрушение у берегов Камчатки. Японцев решили возвратить на родину и использовать их в качестве переводчиков во время переговоров с японскими властями.

22 июля 1812 г. “Диана” под командой Рикорда и транспорт “Зотик” под командой Филатова вышли из Охотска, взяв курс к острову Кунашир. Почти в течение месяца моряки занимались описанием Курильских островов. 28 августа вошли в залив Измены и сейчас же японские батареи открыли огонь по русским судам.

Рикорд послал Леонзаймо на берег, поскольку он мог объяснить начальнику крепости об обстоятельствах, заставивших русское судно вновь появиться у Кунашира. Вернувшись, Леонзаймо сообщил: “Капитан Головнин и все прочие убиты”. Это было ложное известие. По расчетам японских чиновников, оно должно было заставить русский корабль уйти обратно. Все моряки были опечалены, но идти в Охотск, не получив точных данных о судьбе своих товарищей, они не собирались.

8 сентября русские моряки задержали японское судно “Кансэ-Мару”, его капитана доставили на “Диану”. На нем было шелковое платье, сабля и другие знаки, что свидетельствовало о его знатности. Звали капитана Такатай-Кахи (Такадай Кахэей). Он был судовладельцем и купцом. Чтобы Такатай-Кахи понял цель прихода русского судна к Кунаширу, Рикорд дал ему письмо Леонзаймо, адресованное начальнику острова. Прочитав письмо, Такатай-Кахи воскликнул: “Капитан Мур и пять человек находятся в Матсмае!” Он подробно рассказал, когда пленников вывезли из Кунашира, через какие города их вели, сколько времени они проживали в том или ином месте. При этом он точно описал внешний вид Мура, но имени Головнина не упоминал. Это встревожило Рикорда и других офицеров.

Заставляла задуматься и разноречивость в показаниях Леонзаймо, сообщившего о смерти русских, и Такатай-Кахи, утверждавшего совсем другое с такими подробностями, которых он не мог выдумать в один миг, оказавшись в положении пленника. Все же Рикорд пришел к заключению, что его соотечественники живы.

Когда Рикорд объявил Такатай-Кахи, что тот поедет в Россию, японец спокойно ответил: “Хорошо, я готов!” Петр Иванович добавил, что в будущем году его вернут в свое отечество.

Четырех японских матросов, не знавших по-русски ни одного слова, высадили на берег. Их снабдили всем необходимым. “Они,— писал Рикорд,— как я думал по своему простодушию, сохранят чувства благодарности за оказанные им нами благодеяния и распространят между своими соотечественниками лучшее о русских мнение, нежели какое имели они прежде”.

Вместо отпущенных Рикорд решил взять такое же число с японского судна “под видом, будто бы они нужны для услуг своему начальнику”, и попросил его, чтобы он сам выбрал себе тех матросов, которые ему будут более всего полезны. Однако Такатай-Кахи стал доказывать, что все матросы глупы и чрезвычайно боятся русских и будут много сокрушаться. Это посеяло сомнение в правдивости того, что рассказывал он о русских пленниках. Но Рикорд решительно заявил, что ему необходимо взять четырех матросов. Японский купец попросил командира “Дианы” поехать с ним на его судно. Прибыв на корабль, Такатай-Кахи собрал команду в свою каюту, из которой подобрал себе четырех матросов.

Затем Рикорд предложил Такатаю-Кахи написать письмо японскому начальнику об обстоятельствах пленения русских моряков и их судьбе, после чего Такатай-Кахи с матросами перебрался на шлюп. Рикорд всячески стремился подчеркнуть, что русские считают японцев не враждующим, а миролюбивым народом, с которым доброе согласие прервано только некоторыми неблагоприятными обстоятельствами.

В тот же день Рикорд пригласил на шлюп молодую японскую женщину - неразлучную спутницу Такатая-Кахи в его плаваниях от города Хакодате до Итурупа. На “Диане” японку приняла жена младшего лекаря. Японку угостили

чаем с пряниками, а затем проводили ее с подарками. Время пребывания японцев на русском корабле Рикорд старался использовать для того, чтобы ближе сойтись с Такатаем-Кахи. Он разрешил японским матросам осмотреть весь корабль, которым они очень интересовались. Внимательным оказался и Такатай-Кахи. Увидев пустые бочонки, он предложил наполнить их свежей водой со своего корабля. Его матросы немедленно взяли порожние бочонки и привезли их наполненными хорошей пресной водой. “Приятно,— пишет Рикорд,— было видеть людей, почитавшихся за несколько часов нашими врагами, в таком с нами дружестве. Эти добрые японцы, простившись с нами, поехали на свое судно с песнями”.

11 сентября русские корабли взяли курс на Камчатку. 3 октября “Диана” и бриг “Зотик” вошли в Авачинскую бухту. Вернувшихся радостно приветствовали моряки и жители Петропавловска. Грустным и опечаленным был только Такатай-Кахи. Вскоре выяснилась причина дурного его настроения. “Ему представлялось, по законам земли своей, что его, так же как наших в Японии, будут содержать в строгом заключении. Но как велико было его удивление, когда он увидел себя помещенным не только в одном со мною доме, но и в одних покоях”, — писал Рикорд.

Главным результатом похода Рикорда были сведения о том, что все русские, захваченные японцами в плен, живы. “Такое полезное и радостное для нас известие мы почли немалым для себя приобретением и наградою за труды свои”.

Слухи о пребывании “Дианы” под начальством Рикорда в Кунаширском заливе дошли до наших узников. Матросы с задержанного купеческого судна очень лестно рассказывали о поведении Рикорда. Стало известно, что Рикорд подарил японской женщине несколько европейских вещей общей стоимостью в 30 японских монет, потом позволил ее мужу написать письмо родственникам и уверить их, что он будет в будущем году возвращен в свое отечество. А пока он живет в каюте вместе с господином Рикордом и до самого возвращения будет жить с ним.

Жизнь пленников в Хакодате была тяжелой и тревожной. Допросы следовали за допросами; японцы, казалось, ничему не верили, принимали русских за шпионов, прибывших к Курильским островам с разведывательными целями.

В конце августа японцы показали Головнину вышеупомянутое письмо от Рикорда. Когда Василия Михайловича спросили, какой бы ответ он послал на шлюп, если бы ему это разрешили, Головнин ответил: чтобы корабль, ничего не предпринимая, шел скорее к русским берегам и донес о случившемся правительству.

После пятидесятидневного пребывания в Хакодате русских перевели в конце сентября в город Матсмай (Мацумаэ), находящийся в нескольких днях перехода восточнее Хакодате. Здесь их также заключили в тюрьму — сарай с клетками.

В этом городе состоялась первая встреча пленников с крупным японским начальником — матсмайским губернатором (бунио) Аррао Тадзи-мано (Арао Тадзима-но ками). Он спросил Головнина, где бы они хотели жить в Японии — оставаться на месте, в столице, или еще где-нибудь. Василий Михайлович твердо сказал: “У нас два только желания: первое состоит в том, чтобы возвратиться в свое отечество, а если это невозможно, то желаем умереть...”

Решительные слова русского офицера произвели на бунио большое впечатление, и он сказал, что если подтвердится своеволие Хвостова, то они будут отпущены. Затем у пленников взяли письменные показания с подробным описанием целей и маршрута плавания “Дианы”.

Губернатор поверил показаниям, послал их в столицу. А пока распорядился снять с пленников веревки, перевести их в более благоустроенное помещение, улучшить питание.

Но в феврале 1812 г. переводчики Теске (Тэй-сукэ) и Кумаджеро (Кумадзиро), хорошо относившиеся к русским, сообщили им, что в столице не согласились с мнением матсмайского губернатора и что с русскими надо обращаться как с шпионами, а приходящие русские корабли захватывать.

Это явилось последней каплей, переполнившей терпение русских моряков. Дума о побеге, владевшая ими с первых дней заточения, окончательно созрела. Было решено незаметно уйти из тюрьмы, добраться до берега, захватить парусник или шлюпку и идти к Камчатке.

Готовясь к бегству, пленники втайне запаслись кое-каким продовольствием, сшили из рубах два паруса, сплели веревки. Удалось раздобыть чайник, огниво, два кухонных ножа. Орудуя ими, храбрецы ночью 23 апреля 1812 г. прорыли под стеной тюрьмы узкий лаз и выбрались на свободу. При этом Головнин ушиб ногу, но боль почувствовал позже. Беглецы знали, что остров покрыт горами и заселена только его прибрежная часть. Учтя это, моряки пошли на север не берегом, а через горы. Но не зная как

следует ни гор, ни тропинок, они шли наугад, спотыкаясь и падая в темноте. К тому же у капитана при подъеме на гору сильно разболелась нога, он выбился из сил и нужно было беспрестанно останавливаться, чтобы дать ему отдохнуть. А надо было затемно достигнуть лесистых гор и укрыться от погони.

После блужданий беглецы выбрались на горную равнину, но она оказалась покрытой снегом. Путая след, делали зигзаги, выбирали бесснежные места. Вдруг матрос Васильев, оглянувшись, шепнул на ухо командиру: “За нами гонятся на лошадях с фонарями”, и прыгнул с дороги в лощину, за ним последовали остальные. Все обошлось благополучно. Осмотревшись, увидели в утесе пещеру, по дереву добрались до нее, день отдыхали. С наступлением сумерек двинулись к северу. Девять дней моряки укрывались в оврагах, лощинах и на покрытых лесом возвышенностях. Все были голодными и изнуренными. “Без ужаса не могу помыслить, на какие страшные утесы мы иногда поднимались и в какие пропасти часто принуждены были спускаться”,— вспоминал Головнин. В конце концов, беглецов выследили, схватили и возвратили в тюрьму. Японцы усилили охрану.

Пленников отправили снова в Матсмай под сильным конвоем. В городе беглецов поджидало множество японцев, которые с сочувствием смотрели на русских, не выражая никакой враждебности к ним. Моряков ввели в замок губернатора — судебный зал. Вскоре вошел губернатор Аррао-Тадзимано, он стал расспрашивать Головнина о причинах побега. Василий Михайлович ответил, что безнадежность положения пленников заставила предпринять попытку к побегу, что в этом только он один виноват и что японцы могут его убить, но они не должны причинять вреда остальным, которые лишь выполняли его повеление. После этого стали допрашивать Хлебникова и Мура. Пленников вновь заточили в тюрьму, она ничем не отличалась от прежней. Командир и Хлебников были помещены в особых маленьких клетушках, а остальные в одну большую камеру. Допрос следовал за допросом. Головнин и все его спутники, за исключением Мура, вели себя с достоинством.

29 июня в Матсмай прибыл новый губернатор Огасавар Исеноками, сменивший своего предшественника. Оба бунио посоветовали терпеливо ждать решения из столицы, не делать больше попыток к бегству, пообещали улучшить условия жизни пленников.

Прощаясь с русскими, старый губернатор заверил их, что теперь нужно надеяться на лучшее.

14 июля он вместе с Теске отправился в столицу. Теске обещал писать своим русским друзьям. Однако о скором ответе не приходилось думать, ибо только губернатору на проезд в столицу необходимо было затратить не менее 23—25 дней.

Медленно тянулось время. Моряки читали и перечитывали старые книги, заучивали японские слова, а “сверх того вздумал я записать на мелких лоскутках бумаги все случившиеся с нами происшествия и мои замечания”, замечает Головнин. Морякам разрешались прогулки. По приказанию Огасавара, который, как и его предшественник, благожелательно относился к русским морякам, им стали давать фрукты, а в один детский праздник губернатор угостил русских ужином из своей кухни.

18 марта 1813 г. в Матсмай прибыл новый губернатор. Его сопровождала многочисленная свита, в том числе чиновники, переводчик Теске, математик и астроном Адати Санай, а также переводчик с голландского языка Баба Садзюро.

Как объяснили Головнину помощники губернатора, у японского правительства был свой план: по прибытии каких-либо русских кораблей к японским берегам передать на корабли письмо (несколько позже с ним познакомили узников). В нем содержалась просьба к начальникам русских дальневосточных областей объяснить поступки Хвостова, а также были изложены претензии японских властей. Головнин поблагодарил чиновников за их добрые намерения, которые помогут избавить Японию и Россию от бесполезного кровопролития.

27 марта Головнина и его товарищей представили губернатору. Новый губернатор заверил русских моряков, что все кончится хорошо и их скоро освободят. Спросив о здоровье пленников, губернатор вышел.

Японский ученый Адати Санай (русские называли его академиком) с переводчиком Баба-Садзюро стал ежедневно навещать пленников, проводя с ними помногу часов. У переводчика были словари русского, французского и голландского языков. Зная грамматику голландского языка, он очень “скоро успевал в нашем, что заставило меня написать для него русскую грамматику, сколько я оной мог припомнить, т. е. наизусть”,— замечает Головнин.

Четыре месяца напряженного труда затратил Василий Михайлович на эту работу. Примечательна гуманистическая направленность этой рукописи. “Примеры же в ней,— писал Головнин,— я помещал приличные нашим обстоятельствам, клонящиеся к сближению и дружбе двух империй”. Например, грамматика русского языка заключала в себе идеи, осуждающие войну. “Война много препятствует купечеству”,— гласит одна из фраз.

Все содержание учебника импонировало прогрессивным взглядам японских ученых. Поэтому они, как отмечает Василий Михайлович, с величайшей охотой переводили его тетради на свой язык и скоро кончили их, хотя они составили все вместе добрую книгу.

Тем временем “академик” занимался переводом сокращенной арифметики, изданной в Петербурге на русском языке для народных училищ. (Эта книга попала в Японию в 1792 г. через посольство Лаксмана.) Японский ученый обнаружил обширные познания в математике и астрономии, но многое он не знал. Ему, например, не было известно о некоторых планетах, открытых в 1801—1804гг.

Шли дни, недели. Моряки с нетерпением ждали прибытия “Дианы” и других кораблей. По совету японского начальства была составлена записка в пяти экземплярах на русском языке следующего содержания: “Мы все, как офицеры, так и матросы, и курилец Алексей, живы и находимся в Матсмае. Мая 10-го дня 1813 г.”. Эта записка, утвержденная японским правительством, была разослана в пять портов для вручения командиру “Дианы”.

И вот 20 июня получили официальное сообщение о прибытии в Кунаширский залив “Дианы”. На следующий день переводчики от имени своего начальства спросили Головнина, кого из матросов он хотел бы послать на пришедший корабль. Не желая отдавать кому-либо предпочтения, чтобы никого не огорчать этим, он предложил бросить жребий. Счастливый жребий достался матросу Симанову, вместе с ним должен был поехать курилец Алексей. Сампей сказал Головнину, что он сам поедет на Кунашир для переговоров с Рикордом, чтобы способствовать их успешному завершению.

22 июня Головнина и Мура пригласили к начальнику крепости, где им были показаны два письма Рикорда: одно — адресованное кунаширскому начальнику, другое —Головнину. В первом из них Рикорд сообщал, что он прибыл в Японию с миролюбивыми предложениями и что Такатай-Кахи и два японских матроса находятся на судне, а два других матроса и курилец умерли на Камчатке от болезни.

Во втором письме Рикорд просил Головнина сообщить ему о своем и его товарищей здоровье. С обоих писем были сняты копии, а затем переводчики перевели их на японский язык и переводы отправили в японскую столицу.

24 июня Сампей и Кумаджеро отправились в Кунашир, захватив с собой Симанова и Алексея. Головнин дал обстоятельные инструкции Симанову о том, что он должен рассказать Рикорду, особенно на тот случай, если японцы начнут боевые действия.

19 июля в присутствии губернатора и многих чиновников Головнину и Муру было показано письмо Рикорда Сампею, Головнину и Муру. В первом письме Рикорд благодарил японцев за их желание начать переговоры и обещал немедленно отправиться в Охотск, чтобы к сентябрю возвратиться и доставить требуемое объяснение русских властей о поступке Хвостова. Но не зная входа в Хакодате, он прибудет в соседний порт и просил туда прислать лоцмана.

В письме к Головнину Рикорд сообщал о получении его записки и поздравлял своего друга со скорым освобождением.

Через несколько дней в Матсмай вернулись Сампей, Кумаджеро, Симанов и Алексей; последние вновь были помещены в камеру вместе с остальными.

Головнин и другие горели желанием узнать от прибывших как можно больше о родине, о событиях, происходящих в мире. Вот что писал он о своем настроении в эти дни: “Пусть читатель судит по собственному своему сердцу, что мы должны были чувствовать, встретив, так сказать, выходца из царства живых. Два года ничего мы не слыхали не токмо о России, но ниже о какой-либо просвещенной части света”.

Тем временем губернатор решил перевести пленников в Хакодате, а пока поместил их в дом, где они жили прежде. Теперь дом этот не походил на тюрьму: решетки были сняты, охрана стояла без оружия, кормить стали гораздо лучше. Обслуживали пленников хорошо одетые мальчики, кушанье подавалось в красивой лакированной посуде. Японские чиновники один за другим приходили к русским, чтобы проститься с ними. На листочках, которые они приносили с собой, были написаны по-русски слова, выражавшие добрые пожелания. Один купец прислал ящик конфет.

При подготовке данной работы были использованы материалы с сайта http://www.studentu.ru