Исторический очерк Г.Е.Львов (1861-1925)

Исторический очерк Г.Е.Львов (1861-1925)

 1. Краткая справка.                                     

ЛЬВОВ ГЕОРГИЙ ЕВГЕНЬЕВИЧ (1861-1925) Родился в Дрездене. Рюрикович потомки князей Ярославских. Прародитель: Князь Лев Данилович Ярославский- Зубатый. Дворянский род происходит от литовского выходца МАРКА ДЕМИДОВИЧА, выехавшего на службу к великому князю Ивану Михайловичу Тверскому.

2. Краткая биография Г. Е. Львова.

 

Львов Георгий Евгеньевич - полит, деятель. Происходил из древнего княжеского рода. Окончил Поливановскую гимназию в Москве и юридический ф-т Московского ун-та. Успешно сочетал хозяйственную деятельность в своем имении с судебной в Тульском окружном суде. Относившийся с восторгом к АлександруII, Львов не принял реакционной политики АлександраIII. Находясь с 1891 в должности непременного члена губернского присутствия в Туле, Львов вступился за жестоко наказанных начальником крестьян, что привело его к разрыву с местными административными властями и выходу в отставку. Принял активное участие в земском движении и в 1900 был избран председателем Тульской земской управы. Львов стал широко известен во время русско-японской войны 1904 - 1905, когда он возглавил уполномоченных земских организаций по оказанию помощи раненым на полях сражений. В 1905 Львов был избран в 1 Гос. думу. Убежденный толстовец, Львов полагал, что главная человеческая задача - содействовать "постепенному обновлению общественного строя в целях устранения из него господства насилия и установления условий, благоприятных доброжелательному единству людей". Львов участвовал в борьбе с голодом, пытался оказать помощь переселенцам во время аграрной реформы П. А. Столыпина, ездил изучать переселенческое дело в Канаду и США. В 1913 Львов был избран городским головой Москвы, но его кандидатура была отклонена правительством. С началом первой мировой войны Львов, проявив себя как человек недюжинных организаторских способностей, возглавил Земский и Городской союзы, которые занимались оборудованием госпиталей и санитарных поездов, поставляли одежду и обувь для армии. После Февральской рев. 1917 Львов стал главой Временного правительства и министром внутренних дел. В условиях двоевластия, в распадающемся государстве попытка Львова реорганизовать органы местного самоуправления привела к ослаблению правительственного аппарата, не могла помешать аграрным беспорядкам, классовой розни, посягательствам против личности и делала самого Львов лишь символом "зачатой, но не рождённой власти". Когда в июле 1917 министры-социалисты опубликовали правительственную декларацию с обещанием объявить Россию республикой, созвать Учредительное собрание, приступить к разработке законов о земле и др., Львов заявил о своей отставке, полагая, что министры узурпировали права Учредительного собрания, а их выступление носит демагогический характер. Секретарь Львова записал его слова: "Я ушел потому, что мне ничего не оставалось делать. Для того чтобы спасти положение, надо было разогнать Советы и стрелять в народ. Я не мог этого сделать. А Керенский может". Львов удалился в Оптину пустынь. Узнав об Октябрьском перевороте, изменил фамилию и бежал в Тюмень, где в феврале. 1918 был арестован ЧК, но сумел бежать в Омск, а оттуда уехал в США, где безуспешно пытался получить оружие и деньги для белой армии. Львов переехал в Париж, где им было создано "Русское политическое совещание", пытавшееся стать центром "белого дела". Львов страдал от ностальгии, надеялся на скорое падение большевиков и оказывал помощь беженцам из России.                                                                                                   

 3. Родители князя Г. Е. Львова.

Князь Евгений Владимирович (5.101817-1896), отец Георгия Евгеньевича, был одним из благороднейших и культурнейших представителей сороковых годов 19 века. "Отец наш был человек европейской культуры, свободных взглядов, высокого духовного благородства и высокой морали", - так пишет о нем в своих воспоминаниях Г.Е. Львов. Родился князь Евгений Владимирович в 1818 году и провел детство в Хорошовке - подмосковном родовом имении. Образование князь заканчивал в училище путей сообщения. Но работа по специальности не тянула его к себе. Не окончив курса, князь уезжает в Гейдельбург и там, под руководством профессора Рейхенбаха, занимается ботаникой, к которой всегда чувствовал особой влечение. Дар зарисовки растений передался ему от отца и впоследствии он выступает с научно-популярными статьями по ботанике, сопровождая их талантливыми рисунками.
По возвращении из-за границы, князь пытался служить и получил место помощника инспектора кадетского корпуса. Но прослужил он недолго.
Разделял идеи славянофилов.
В конце сороковых он женился на Варваре Алексеевне Мосоловой, принадлежавшей к помещичьей семье Моршанского уезда Тамбовской губернии. "Мать наша была удивительной доброты женщина, готовая перенести, и действительно переносившая, всякие лишения для нас. Она была сильно глуха. Я не помню ее иначе. К старости глухота ее усилилась, но она не отчуждала ее от жизни. Она трепетала в постоянных заботах о нас" - так тепло о ней пишет в своих воспоминаниях Г.Е. Львов.
Мать Варвары Алексеевны рано покинула семью и проживала, по большей части, за границей. Жена князя Евгения Владимировича принята была на воспитание богатой родственницей Прасковьей Ивановной Раевской. Раевская, по словам С.Т. Аксакова, была женщина богатая, благочестивая и бездетная. Зимою жила она в Москве, а на лето выезжала в Поповку - небольшое имение Алексинского уезда Тульской губернии, которое после своей смерти и завещала своей воспитаннице.
Варвара Алексеевна вступает в наследство, уже будучи замужем за Е.В. Львовым.
Семья переезжает на жительство в прекрасную усадьбу. Е.В. Львов избирается Алексинским уездным предводителем дворянства.
В 1859 году в Алексине учреждается женское (Львовское) училище 2 разряда "Попечителями: Князем Евгением Владимировичем и Княгинею Варварою Алексеевною Львовыми, со внесением в казну Тульской гимназии 4 тыс. руб. сер., пожертвованных на благотворительные цели покойною Алексинскою помешицею Прасковьею Ивановною Раевскою. Сверх 200 р. сер., получаемых с этого капитала, на содержание училища ежегодно доставляется попечителями по 245 р. сер.
Публичная библиотека, существующая с 1861 года, помещается при уездном училище. Библиотека находится в заведовании штатного смотрителя уездного училища.
В состав библиотеки вошли книги фундаментальной библиотеки уездного училища, а также и пожертвования разными лицами. Сумма, необходимая на выписывание журналов и других периодических изданий, собрана была при основании библиотеки с жителей города и уезда, по подписке" (Календарь Тульской губернии на 1868 год. - Тула, 1868 .- С. 198-200).
Старшие сыновья приближались к учебному возрасту, а воспитательных заведений, удовлетворявших князя, в России он не видел. Как раз в это время один из его братьев перебрался с семьею в Дрезден. Дети его учились в немецких заведениях, и князь не мог нахвалиться заграничными порядками. Семья Евгения Владимировича соблазнилась открывавшимися перспективами и выехала в Дрезден. Здесь старшие сыновья поступили один в гимназию, другой - в реальное училище. В конце третьего года пребывания за границей Варвара Алексеевна родила ему четвертого сына - Георгия. Как только княгиня поправилась после родов, Евгений Владимирович перевез всю семью на родину. Вскоре, благодаря содействию министра Зеленого, князь получил место управляющего Палатой государственных имуществ в Туле. Семья поселилась в обширном особняке на Дворянской улице, в котором радушно принимала всю местную знать.

Князь Евгений Владимирович Львов,                             Княгиня Варвара Александровна             

отец князя Г. Е. Львова.                                                     Львова, урождённая Мосолова,

                                                                                              мать князя Г. Е. Львова.

4. Детство. Село Поповка – из воспоминаний Г. Е. Львова.

Я родился в 1861 году, 21 октября в городе Дрез­дене но вскоре после моего рождения родители мои переехали в Россию, и все мое детство протекло в деревне в Тульской губернии, с которой связана и вся последующая моя жизнь. Село Поповка было колыбе­лью всей нашей семьи Небольшое в четыреста с не большим десятин земли, имение что пришло к нам со стороны матери от ее тетки Прасковьи Ивановны Раев­ской у которой она воспитывалась Прасковья Ивановна была богатая помещица жила всегда в Москве большим открытым домом, слыла меценаткой и устраивала себе в Поповке летнюю резиденцию Она имела в виду основать в ней женский монастырь, но не успела выполнить своего намерения. Строилась ею усадьба в начале 18 века. Дом деревянный, двухэтажный в десять больших комнат с большими окнами и дверями из такого отборного мелкослойного красного леса которого теперь и не сыскать — его возили за сто верст из Калужских засек — в стиле московского ам­пира. Перед ним на востоке был большой овальный газон по бокам которого стояли два чудных малень­ких флигеля тоже в стиле ампир - с куполами и колоннами, а напротив дома, за газоном, большая белая каменная церковь, лёгкая, стройная, с каменной оградой — все постройки хорошего архитектора не помню его фамилии, кажется Жилярди, который строил Вознесенский женский монастырь в Московском Кремле, что стоит у Спасских ворот. По планировке и размерам усадьба не соответствовала имению. В ней было много широкобарского, а имение было в сущности мелкопоместным.

Поповка явилась для нас основным воспитательным фактором в те­чение всей нашей жизни. С землёй и деревней связано образование всего нашего мировоззрения, они опреде­лили весь наш жизненный путь. Я говорю мы — нас было у родителей пять детей. И все, не исключая и самих родителей, прошли в разных степенях это дере­венское воспитание.

Семья наша принадлежала к высшей аристократии. Род князей Львовых один из немногих не иссякших родов, ведущих свое происхождение от Рюрика, кажется их всего семь, да остались ли теперь эти семь. Мы, дети, представляли в нем тридцать первое коле­но. В Российской родословной книге князя Долгоруко­ва перечислены все наши предки. Многие из них сыг­рали крупную роль в истории России. Особо чтимым из них был благоверный князь Федор, удельный князь Ярославский, за свои заслуги по защите Ярославского княжества от татар. Так же как Св. Александр Нев­ский ограждал север от ливонских князей, так Св. князь Федор ограждал восток от татарской Золотой орды. В ярославском соборе, построенном во имя его и его двоих сыновей, покоятся в раке его мощи. Разветвле­ние рода князей Львовых связывает его с самыми родовитыми фамилиями в русской истории.

 Отец наш был человек европейской культуры, сво­бодных взглядов, высокого духовного благородства и высокой морали. Мудрый воспитатель, педагог, поло­живший все свои силы и средства, что называется до последнего, на наше воспитание и образование, он не был практическим человеком. В делах его преследова­ли неудачи, но он переживал их спокойно, не прихо­дил в отчаяние, не сваливал никогда вину в пониже­нии своего достатка на акт освобождения крестьян, ни­когда не жаловался и верил, что если ему удастся поставить нас, детей, на ноги для работы и вложить в нас основы морали, то мы не пропадем. В самые труд­ные времена, когда обсуждались на общих семейных советах дела, он всегда говорил, как няня в "Войне и мире" Толстого: "Ну, Бог даст, все образуется".

Мать наша была удивительной доброты женщина, готовая перенести, и действительно переносившая, вся­кие лишения для нас. Она была сильно глуха. Я не помню ее иначе. К старости глухота ее усилилась, но она не отчуждала ее от жизни. Она трепетала в посто­янных заботах о нас.

Дети делились на три серии — двое старших брать­ев, Алексей и Владимир, и двое младших, Сергей и я, между этими сериями 10—12 лет разницы, и сестра Мария, моложе меня на четыре года. Старшие братья вкусили меньше от деревни и земли. Они родились за 10 лет до уничтожения крепостного права, первона­чальное учение получили за границей и кончали его в России, когда были еще кое-какие средства, и ко вре­мени нашего сознательного житья и работы в деревне поступили на государственную службу. Мы же, двое младших братьев и сестра, прошли жизненную школу в деревне, можно сказать, полностью. Нам достались в ней и детские годы и работа формировки новой жизни. Детские годы не лишены были сладости, годы юности не лишены были горечи, но мы увлекались творческой работой, которая доставляла нам и много утешения. Мы вытерпели многие тяжелые годы, когда на столе не появлялось ничего, кроме ржаного хлеба, картошек и щей из сушеных карасей, наловленных вершей в пру­ду, когда мы выбивались из сил для уплаты долгов и маломальского хозяйственного обзаведения. Все дол­ги по большей части были, что называется долгами совести, не оформленные.

Помню, каким всякий раз событием был приезд хох­ла с вырученными от продажи участков деньгами. Пом­ню даже, как раскладывались на столе деньги и счита­лись кучки серебра. Это действительно бывало круп­ным событием. В доме менялось настроение. Какая-то часть этих денег всегда шла на облегчение текущей жиз­ни, но главное — деньги эти освобождали от гнетущих долгов. Эти моменты оживления в доме незабываемы.

Все наше детство протекло в Поповке в дружест­венной и благожелательной атмосфере. Отец основа­тельно считал ее основным условием нашего воспита­ния. Он сам создавал ее своей жизнью, своим отноше­нием к людям. Не помню, чтобы он сердился на кого-либо. Со всеми он был ласков и добр. Ко всем относился с равным вниманием. К нему ходили за советом и за помощью со всех концов. За отсутствием в то время земской медицины он лечил и помогал, как мог, в болезнях. Всегда сенцы за кухней были полны народом — целыми днями он возился с ним.

Я не помню ни одной ссоры в доме или в усадьбе. Тон у нас был такой, что все боялись отца из уважения к нему, а он относился с равным уважением ко всем, без различия в положении, чувствовалось, что он ува­жал не положение, а человека. Никогда он никому не приказывал, а всегда всех просил. У него были острые карие глаза, удивительно добрые и проникновенные. Не только свои близкие, но и не знавшие его близко и даже дворяне, закоренелые крепостники, сторонившиеся от него и на­зывавшие его за либеральные взгляды и вольнодумст­во вольтерианцем, уважали его и считались с его мне­нием. Репутация его как человека, стоявшего выше об­щего уровня, была твердо установленная, незыблемая. Духовной культурой он был далеко впереди своего ве­ка. Он был камертоном окружающей его жизни, и мы жили и дышали мягкой, "желанной" атмосферой. Всю жизнь отец был для меня каким-то внутренним крите­рием дозволенного и недозволенного, что было можно и чего нельзя. Он был проверочным инструментом, ко­торый давал самые точные измерения в духовной и моральной области.

Атмосфера желанности и дружественных отноше­ний, созданная вокруг нас отцом, была, в сущности, более ценным капиталом, чем денежный, которого ему не удалось дать детям. Она помогла нам в дальнейшей жизненной борьбе, в хозяйственной работе и настави­ла нас на правильный путь. Деньги повернули бы нас в другую сторону, они не обогатили бы нас ни опытом, который мы приобрели в работе, ни тем жизнепонима­нием, который она дала нам.

  За эти детские годы в Поповке произошло у нас несколько крупных событий, которые широко раздви­нули рамки нашей жизни и поставили передо мной вопросы о Боге, жизни и смерти. В первый же год по переезде из Тулы родилась сестра Маня. Отчетливо помню крестины ее в кабинете отца, как батюшка оку­нал ее в воду в медной, высокой купели и, когда служ­ба кончилась, поздравил нас с сестричкой. Года два спустя скончалась Баба Софи, София Николаевна Мол­чанова, родная сестра матери нашей матери Прасковьи Николаевны Мосоловой.

Родная бабушка была невероятного характера и бес­покойного нрава. Она была что теперь называется ис­теричкой, неврастеничкой. Про нее рассказывали, что она дедушку нашего била палками. Иван Никитин рас­сказывал, как сам видел, что она на балконе чуть не убила его стулом и выгнала из дому. Она бросила сво­их детей — сына Федора и дочь Варвару. Вот малень­кую Варю, нашу мать, и приняла на воспитание ее те­тушка Прасковья Ивановна Раевская, а бабушка Со­фия Николаевна, девица, посвятила себя целиком своей племяннице, смотрела на нее как на свою дочь, и когда отец женился, она перешла жить в дом к нему.

Бабушка Прасковья Николаевна, будучи кругом ви­новатой перед своими детьми, не могла простить сест­ре, что она присвоила себе право матери, и отцу, что он принял к себе жить Софию Николаевну. Сама она жила всегда за границей, большей частью в Париже, и оттуда терзала письмами отца, требуя денег. Письма её — их накопилось целые стопы, полные упрёков, пре­тензий и обвинений, были всегда мучением, мама пла­кала, отец мучился, но высылал без конца денег, что и служило одной из причин накопления долгов. Бабуш­ка колесила по всей Европе, ненавидела Россию, как варварскую страну, и не хотела возвращаться в нее.

Баба Софи очень любила огород и проводила там много часов, наблюдая за работами. Однажды она ста­ла выдергивать из грядки не то хрен, не то редьку, сделала слишком большое усилие, корень оборвался, она упала навзничь, и у нее сделался заворот кишок. Она очень мучилась, посылала в Тулу за доктором Сне­гиревым, который привез с собою специальную маши­ну (она до последнего времени была наверху, в кладо­вой). Он не помог, и бабушка скончалась. Это была первая смерть и похороны в доме. Обедню служили три священника. Отец Терентий сказал прочувствован­ное слово, которое всех растрогало. На похоронах был весь приход, который угощали после обедни. Был по­ставлен против рабочей длинный стол, за которым обе­дали, сменяясь партия за партией. В доме у нас тоже был большой обед со всем священством и гостями. Ба­бушка была очень усердная до церкви, лучшие бога­тые ризы были её работы. Она всегда занималась чист­кой образов и подсвечников.

Особенно потрясающим было событие, происшед­шее, кажется, года за два до переезда в Москву. Это было весной. Снег уже сошел, прошла и полая вода, но дороги еще не просохли, не накатаны. Мы ждали брата Владимира из Москвы. За ним послали в Тулу коляску четверней. Поехал Федор Логачев как самый надежный человек. Был сильный дождик, и на другой день, когда мы ждали Володю, он не приехал. На сле­дующий день была чудная погода. Утром мы выходи­ли на двор и встретили Артема старосту, который про­шел быстрыми шагами по коридору в кабинет папа, и мы слышали, как, войдя в дверь, он сказал: "У нас несчастье". Дверь закрылась, и в чем дело, мы не уз­нали. Ляенес уселся на балконе правого флигеля, а мы стали искать по газону и выкапывать корни только что тронувшегося цикория, одуванчика. Вдруг папа позвал домой Ляенеса. Выходя из дому вместе с Артемом, он крикнул нам, чтобы мы никуда не уходили, что он ско­ро вернется. Он пошел с Артемом на скотный двор, и мы увидели, как он поехал на прошпекты верхом. Мы догадались, что что-то случилось, пошли домой, но па­па послал нас опять на двор. Нас забыли, и мы, чувст­вуя что-то недоброе, шептались в догадках и ждали с тревогой, чтобы кто-нибудь сказал нам, куда поехал Ляенес. За завтраком папа сказал, что он просил Ляе­неса съездить в Першино. Во второй половине дня толь­ко он вернулся, и тогда все разъяснилось.

Артем пришел сказать отцу, что, возвращаясь из Тулы, Федор Догачев подъехал к першинскому мосту через Упу, мост оказался залитым водою, он направил лошадей на мост, наугад, не попал на мост, а мимо. Лошадей и коляску утянуло водою, а Федор по лоша­дям как-то выбрался на берег и еле живой сидит в ка­баке, и неизвестно, был ли в коляске Владимир Евгень­евич. Рассказ через людей со слов пьяного Федора был такой сбивчивый, что отец послал сейчас же Ляенеса узнать точно от Федора Логачева: вез он или нет Воло­дю. Можно представить себе состояние отца, который в ожидании верных известий никому не сказал ничего. Ляенес допросил Федора, он не был пьян, только пе­редрог в холодной воде и, отогревшись, обстоятельно рассказал, что брат Владимир не приезжал из Моск­вы, и, прождав несколько поездов, он решил, что доль­ше ждать нечего и поехал домой с вещами, которые было поручено ему привезти из Тулы. Проехал он в Тулу хорошо, а, как это часто бывает при спаде воды, ночью от дождя случился паводок, и когда он возвра­щался, мост оказался затопленным. Мост был низкий, без перил, на его краях был только навален камень, чтобы его не снесло водою. Федор попал на мост, но пристяжная оступилась и попала за край моста в воду и утянула за собою всю четверню, сам он успел соско­чить с козел, скинув кафтан, и выбраться по лошадям и вплавь на берег. К вечеру явился и сам Федор, кото­рый пришел в себя и подтвердил, что Владимир Ев­геньевич не приезжал из Москвы. Через два дня он приехал на ямских. Через неделю и лошадей и коля­ску вытащили из воды мужики в Павшине, куда всю четверню притащило водой в запряжке. Все вещи в коляске оказались целы, среди них и был как раз ясе­невый шкапчик для Мани к ее именинам, он и стал для нас историческим. Волнения, пережитые за это время, были, конечно, ужасные. Конечно, если бы брат Вла­димир был в коляске, он погиб бы. Федор соскочил с козел и спасся, а из глубокого сидения в коляске из-под кожаного фартука выскочить было бы нельзя.

Мне было десять лет, когда мы осенью 71-го года выехали из Поповки. Таинственными нитями душа была уже срощена с глубинами русского. Корни мои пере­плетались с корнями народной жизни. Штамб уже вы­тянулся - "Формуй жизнь крону как хочешь, штамба уже не переформируешь". Пикировка на десятом году жизни, пересадка с полевой земли в белокаменную Мо­скву, как в песне поется, "диким камнем выстланную, желтым песком сыпанную", не могла уже изменить серд­цевину. Всегда поминаю с благодарностью родителей за то, что выдержали они нас до юности в деревне, что там на вольном просторе первые корешки напитала мать российская земля.

- Когда нас повели к Янчину в Поливановскуго гим­назию, которая помещалась в доме Заливского в Все­воложском переулке, там меня смутил толстый госпо­дин, кажется актер, Рубцов. Узнав из рассказов брать­ев, что я обладаю талантом звукоподражания, он встал, подошел к окну и стал платком ловить на стекле пчелу и так искусно жужжал, что я был уверен, что взаправ­ду ловит пчелу. Я не мог так жужжать, и это было обидно и досадно.

У Янчина нас слегка проэкзаменовали и приняли обоих во 2-й класс. Я был слишком мал для 2-го клас­са, мне было всего десять лет, но приняли меня в него, чтобы не раздружать первое время с братом, с расче­том задержать меня на лишний год в одном из следую­щих классов. Так и сделали. В 3-м меня оставили на второй год, а брата перевели в 4-й. Но я догнал его. В 5-м он провалился на переходных экзаменах в 6-й. Два года мы провели вместе в 5-м и 6-м классах, но на экзаменах в 7-й провалился я. Родители не смогли боль­ше продолжать жить в Москве — это было выше средств, и они остались с сестрой в Поповке. Тогда брат решил бросить гимназию и заняться хозяйством и семейными делами, так как ясно было, что отцу с ними не справиться. Меня отдали в пансион Янчина, в котором я и пробыл 3 года, оставаясь один без семьи.

Гимназия, ведь это завод моря людского, вечно вол­нующегося. Большие волны открытого моря, правда, не достигают ее, но она живет его приливами и отлива­ми. Откатывается одна волна, прикатывается на ее ме­сто новая. Вода текучая; это не земля, в ней не укоре­нишься. Приедешь на лето в Поповку — там все на старом месте, на своем корню стоит: и старые березы, и коренастые дубы, и коренастые мужики, каждый на своей ниве работает, и Димитрия Евтеева и Ивана Са­фонова на той же полосе встретишь, померли Димит­рий Евтеев и Иван Сафонов — их сыновья по тем же бороздам ходят. А вернешься в город, в гимназию, там все переменилось, прошлогодняя волна откатилась, но­вая накатилась. Все под тобою зыблется, течет, и неку­да корней пустить. Со мной из второго класса до вось­мого дошел только один ученик, двое меня перегнали, а все остальные растеклись в разные стороны, так и не кончили гимназии, и никого из них я потом в жизни так и не встретил. А за восемь классов сколько было прибоя и отбоя таких волн.

Пока я был в младших классах, у меня было толь­ко два товарища, более или менее близких по настрое­нию, оба старше меня по классу, но тем не менее мы нашли друг друга. В их прошлом, наклонностях и вку­сах было кое-что общее со мной. Сатин, у которого в Пензенской губернии была своя Поповка, которую он страстно любил, и мы рассказывали друг другу каж­дый о своей. Но он был в гимназии недолго, дружба наша была очень мимолетна. Также мимолетна была и другая дружба — с Александровым. Он был сын ям­щика из Ярославля, содержателя ямского двора. Это был настоящий мужик, похожий на Пашу, добродуш­ный, здорово пел народные песни и "пронзительные" романсы и был необыкновенной силы. Он не кичился ею, не форсил, как Сухарев, хотя был несравненно сильнее его. Однажды Сухарев был привлечен к отве­ту за то, что сломал гимназический шест. Учитель гим­назии Павлов не поверил, что он сломал его нечаянно, пробуя свою силу, одной рукой, и усмотрел в этой поломке злую волю. В доказательство того, как легко можно сломать шест, Александров продемонстрировал свою силу. Кулаком без размаха он отбил три палки на гимназической лестнице. Никто не поверил бы, что их можно отломить сухими ударами кулака, если бы это / не было сделано на глазах у всех.

Между тем гимназия отнимала все силы и все вре­мя, читать было некогда. И в третьем и особенно в шестом классе я застрял исключительно от того, что стал читать, отнимая время от приготовления всегда непосильных уроков. Латинская и греческая грамма­тики прекрасно исполняли задание толстовской про­граммы. Всякая попытка выбиться из-под их гнета жес­токо наказывалась. Зачитал в 3-м классе, провалился на экзаменах, потерял год, добрался до 6-го класса почти без чтения, в 6-м не вытерпел, зачитал запоем русских классиков и провалился, потерял другой, но к этому времени у учеников и некоторых учителей выработа­лись методы обходного движения против натиска клас­сической программы, которыми достигались и формаль­ное удовлетворение ее требований и удовлетворение ду­ховных запросов юношества.  

Средняя молодежь, протестовавшая в душе против "классического" гнета, выбиралась на жизненную до­рогу, первые же ученики, ретивые и пунктуальные ис­полнители толстовской программы, были настоящими ее жертвами. Тут же на глазах, в гимназии, они пре­вращались в будущих образцовых чиновников. Выслу­живались перед учителями и обращались в сухостой, не годный на дело. Все живое в них вытравливалось. Беда усугублялась еще провалами на переходных эк­заменах.

Оба мы с трудом одолевали древние языки, т. е. не языки, а их грамматики, проваливались на экзаменах, и надо было держать переэкзаменовки осенью. Это бы­ло одно отчаяние. Все лето отравлялось. Вместо свобо­ды и отдыха — репетиторы и уроки. Это было какое-то преследование, и в Поповке не уйдешь от них, да и саму Поповку они портили. Первое лето был репети­тором Тарабаника — хохол, добродушный и ленивый, второе Цветков — Александр Евгеньевич, третье чех, не помню фамилию, четвертое Гиппиус, впоследствии небезызвестный детский врач в Москве. Один Цветков по человечески понял, что мучить нас лето граммати­ками нелепо, все же остальные репетиторы мучили нас не за страх, а за совесть, не считаясь ни с чем. Цветков был один из любимых студентов Цингера, профессора математики и ботаники. Цингер поручил своим студен­там, где бы они ни были за это лето, собирать герба­рии. Цветков увлекся этой задачей и привлек к делу нас. Отец как ботаник очень поощрял это. В поисках редких растений делали экскурсии, одну большую сде­лали на берега Оки. Это была чудесная прогулка, дав­шая блестящие результаты. Мы нашли в  близ Оки ка­кие-то редкие растения, не соответствующие флоре сред­ней полосы России, Цингер, когда Цветков привез ему наш гербарий, пришел в восторг и приезжал к папа благодарить за наши удачные находки. Мы были страш­но горды.  

  Выход брата Сергея из гимназии и мое поступление в пансион Янчина ставили передо мною определен­ные задачи. Надо было заняться самообразованием, обойти препятствия, которые ставила этому гимназия, получить диплом, выполнить долг семейный, помочь брату и самому стать на ноги.

С шестого класса завязались и более близкие отно­шения с некоторыми из товарищей одноклассников. Об­разовался кружок, который не рассыпался и после гим­назии, в университете: Трескин, Лопатин, два брата Олсуфьевы. Все они были в дружеских отношениях с Толстым, и так как моя семья издавна была знакома с Толстыми, то мне легко было присоединиться к ним. С Трескиным дружба началась еще раньше 6-го клас­са. Он жил с нами наискосок с угла на угол, на пере­крестке Дурновского и Трубниковского переулка. Наш дом Юрьевой, потом Баумгартен, увековечен Полено­вым, который тоже жил в нем, в его картине "Бабуш­кин сад". Старушка — это Юрьева, а ведет ее под ру­ку замужняя дочь ее Баумгартен. Угловое окно — это окно моей комнаты. Другое окно мое выходило в Труб­никовский переулок, и Трескии влезал всегда ко мне в комнату через это окно. Мы оба читали тогда "Войну и мир". Это был не только новый мир, это было объясне­ние всего окружающего прошлого и настоящего и бу­дущего. Это было как толковое Евангелие — толковое бытописание. Изображение жизни в нем живее самой действительной жизни. К действительной надо подхо­дить, разбираться в ней, постигать ее, а тут сама жизнь подходит к тебе, перед тобою, как сочный луг с пест­рыми цветами, и так захватывает, что живешь ею це­ликом, всем существом; сердце ширится, бьется и сле­зы льются сильнее, чем в переживаниях своей собственной жизни. Несравненная художественность и прав­дивость творения Толстого сразу заполнила пробелы понимания жизни, задернутой пеленой всяких услов­ностей и заглушенной творением другого Толстого, про­граммой классической гимназии. Это был своего рода выход из душного помещения на вольный простор, в чистое поле, которое сходилось межа с межой со сво­им, поповским полем. Трескин был страстный люби­тель поэзии. Он знал наизусть чуть ли не всего Пуш­кина, Лермонтова, А. Толстого, Майкова, Фета, Хомя­кова, Тютчева и т. д. Память у него была изумительная. Он был в гимназии на плохом счету, учился плохо, но его выручала память. Был необыкновенно жизнерадостен и вместе с тем легкомыслен, но мне он давал мно­го своей живостью, увлечениями и своей искренней дружбой ко мне. Я был конфидентом всех его увлече­ний и романов. После университета я с ним переписы­вался, но виделся только два—три раза. Судьба зане­сла его на службу в Прибалтийский край, где он же­нился, и только во время войны добился перевода своего в Москву, куда прибыл уже с большой семьей.

Дольше всех длились близкие отношения с Лопатиным. Мы служили вместе в Туле, в Москве, а затем, хотя пути наши разошлись, мы жили и работали одно­временно в Москве и часто видались. Семья Лопатиных принадлежала к высшей московской интеллекту­альной среде, жившей традициями 60-х годов, проник­нутой духом эпохи освободительных реформ Алексан­дра П.

Из-за сложного финансового положения семьи Львовых он вместе с братом, князем Сергеем Евгеньевичем Львовым, в начале 1880-х гг. занялся предпринимательством, превратил имение в с. Поповка Алексинского уезда Тульской губернии в  высокопродуктивное хозяйство (на полученные доходы братья Львовы провели водопровод, открыли лавку, построили новое здание школы и дома для крестьян).
    Разнообразного жизненного материала набиралось все больше и больше. Соответственно расширялось и жизнепонимание. Оно складывалось и росло уже не на одной только поповской почве. Жизнь сеяла семена, которых в поповских закромах и в заводе не было.

5. Студенческие годы.

По окончании Поливановской гимназии в Москве в 1881 году Г.Е. Львов поступил на юридический факультет Московского университета. Окончив в 1885 году университет, Г.Е. Львов поселился в Поповке, совмещал хозяйственную деятельность со службой в Тульском губернском по крестьянским делам.

6. Л.Н. Толстой и Львовы.

Весной 1865г. Львовы познакомились с Толстыми. Лев Николаевич и Софья Андреевна сразу обратили внимание, насколько лучше воспитаны дети Львовых, чем их собственные - Сережа и Таня. Именно бонна Львовых англичанка Дженни Терсей рекомендовала Толстым нанять для воспитания детей свою сестру Анну Терсей, ставшую потом всеобщей любимицей в семье писателя. Постепенно обычное светское знакомство переросло в дружбу. Сохранилось лишь два письма из переписки Л.Толстого с кн. Е.В. Львовым. Первое очень короткое письмо датировано 1865г. В нем "сиятельный граф" пишет "любезному князю" об …японских поросятах. Видимо, в то время оба столбовых дворянина сильно были увлечены хозяйством. По интонации письмо очень теплое, пожалуй, даже нежное. Явственно чувствуется искренняя симпатия Толстого к своему корреспонденту. Замечательна последняя строка того послания: "Что же вы меня не зовете к себе? А я все-таки приеду ". И Лев Николаевич привел в исполнение свою "угрозу". Правда, он не приехал, а… пришел, пришел охотой из Ясной Поляны в Поповку, "отмахав" 35 верст. Львовы в свою очередь делали ответные визиты в Ясную Поляну. Софья Андреевна записала 10 августа 1866г. в своем дневнике: "В гостях был кн. Е.В. Львов, симпатичный такой".
Второе письмо Толстого к кн. Е.В. Львову датировано 29 февраля 1876г. Оно является ответом на неизвестное письмо князя, написанное им после ознакомления с "Русскими книгами для чтения Толстого", вышедшими в ноябре 1875г. Толстой пишет: "Вы прочли и оценили потому, что вы сами пишете и хотите писать, и потому, что у вас есть вкус и чутье…".
В 1890 году сам Г.Е. Львов, уже живущий в Поповке и занимающийся земскими делами, неоднократно встречается с Л.Н. Толстым, обсуждал с ним планы организации помощи голодающим, устройства детских приютов и пр.

7. Земская деятельность Г. Е. Львова.

В 1891 г. Львов вступил в должность непременного члена губернского присутствия в Туле, занимавшегося кассационными делами по судебным решениям уездных съездов земских начальников.

В 1900 г Львов избирается уже па пост председа­теля Тульской земской управы..

Львов попытался примирить земцев-«общественников» с окружением тульского губернатора. Однако инициатива Львова по благоустройству губернии неожиданно встре­тила недоброжелательное отношение со стороны доволь­но сильной группировки помещиков, считавших «револю­ционерами» даже земских статистиков, которые собирали сведения об экономической жизни губернии.

В 1904 г. в связи с русско-японской войной, Львову удается получить аудиенцию у царя и его согласие на оказание земством помощи русский воинам. В итоге возрос и авторитет Львова как политического деятеля.

 5 мая 1904 г. в Маньчжурию выехали 360 уполномо­ченных от земских организаций во главе с Г. Е. Львовым. Газеты сообщали, что с помощью земского отряда на полях сражений созданы передвижные пункты медицинской помощи и кухни для солдат, что сам Львов участвует в боях, а иногда даже берет на себя командирские функции. В конце 1904 г. Львов возвратился в Москву героем. В это время в Туле началось формирование одного из отделов будущего Сою­за освобождения. Львову было предложено вступить в число его членов. Он принял приглашение, но остался довольно безразлич­ным к программе новой организации.  

В июле 1905 г. Львов активно участвовал в съезде земских и городских деятелей, принявших в обстановке подъема революции обращение к народу и специальную резолюцию по поводу проекта создания законосовеща­тельной Государственной думы.

Когда Львов возвратился в Тулу, чтобы участвовать в выборах в I Государственную думу, он был обвинен  в «левых» - взглядах. Губернатор А. А. Хвостов, а также небезызвестный В. А. Бобринский упрекали Львова за превышение полномочий, данных ему тульским губерн­ским земством. Тем не менее Г. Е. Львов был избран в Думу от блокировавшихся на выборах группировок тульских кадетов и октябристов. Став депутатом Думы, Г. Е. Львов как-то стушевался. Он практически не выступал, довольно равнодушно относился к думским прениям, но тем не менее пользовался  признанием среди депутатов, в частности в той же кадетской фракции, к которой формально принадлежал.

В 1906—1908 гг. деятельность Львова была связана прежде всего с организацией крупных благотворительных мероприятий по линии врачебно-продовольственной ко­миссии при Государственной думе, занимавшейся по­мощью голодающим и малоимущим путем создания спе­циальных столовых, пекарен, врачебно-санитарных пунктов на случай эпидемий и т. д.

Врачебно-продовольственной комиссии Львова при­шлось столкнуться и с бедственным положением пересе­ленцев, которые тронулись после столыпинских указов в Сибирь и на Дальний Восток. В 1907 г. там оказалось около 74 тыс. человек. Они селились в наспех отстроенных бараках, где в результате скученности вспыхивали эпиде­мии тифа, цынги. П. А. Столыпиным и управляющим землеустройством и земледелием князем Б. А. Васильчи-ковым было поддержано предложение Г. Е. Львова об оказании помощи переселенцам. Столыпин увидел в этом реальную поддержку правительству в осуществлении од­ного из направлений его аграрной политики. Весной 1908 г. на Дальний Восток выехали 140 уполномоченных от земских организаций. В их числе был и сам Львов, обосновавшийся в Иркутске. Увлеченно извлекая из местных библиотек «Записки» некогда существовавших здесь ученых обществ, информацию о землях Сибири и Дальнего Востока, их пригодности для хлебопашества и другой полезной деятельности, Львов засел за написание труда о Приамурском крае, чтобы помочь местным вла­стям разместить здесь переселенцев. Все время Львова было заполнено приемом посетителей, которые по его за­даниям выясняли состояние дорог, возможность закреп­ления переселенцев в отдаленных районах. Наблюдения Львова, опубликованные в «Русских ведомостях», а позд­нее вошедшие в книгу «Приамурье», изданную в Москве в1909 г., получили положительный отклик в самых ши­роких, в том числе и радикальных, кругах общества.

Между тем Львов увлекся «переселенческим вопросом», Используя помощь московской земской организации, оп получил субсидию для изучения переселенческого дела в Канаде, куда и отправился в 1909 г. Незадолго до отъезда в Канаду Львову удалось получить у Столыпина разрешение па предоставление помещения для общеземской организации в Москве «только для заслушивания её отчетов». Но после убийства Сто­лыпина новый премьер В. Н. Коковцов отказал земцам в проведении каких бы то ни было мероприятий.

В конце 1912 г. кандидатура Г. Е. Льво­ва была предложена так называемой прогрессивной груп­пой гласных Московской думы на пост городского головы. Однако и кандидатура Львова была откло­нена в высших инстанциях.

Существует мнение, что в 1907—1914 гг. Г. Е. Львов вступал в контакты со многими политическими деятеля­ми, в том числе и с левыми либералами, используя свои связи с масонскими ложами, и что именно принадлеж­ность к масонам не только помогала деятельности Льво­ва на общественном поприще, но и фактически предопре­делила впоследствии выдвижение его на пост главы Вре­менного правительства.

30 июля 1914 г. в Москве объединением земцев был создан Всероссийский земский союз помощи больным и раненым воинам  ( ВЗС ).  Главой ВЗС был избран Г. Е. Львов.

Когда два с половиной года спустя он возглавил буржуазное правительство в России, лидер кадетской партии П. Н. Милюков признал, что Львов «непререкаемо въехал на пьедестал премьера». Основанием для этого замечания было признание заслуг Львова на посту председателя ВЗС. С самого начала войны ВЗС совместно с другой организацией либеральных помещиков и буржуа­зии — Всероссийским союзом городов (ВСГ) сосредото­чили в своих руках большие средства и развернули ши­рокомасштабную работу.

   Для Г. Е. Львова годы воины стали его звездным ча­сом. Он умело поддерживал инициативу местных зем­ских групп в закупке продовольствия и снаряжения для армии, в оказании помощи беженцам, все более раскры­вайся как человек, наделенный деловитостью, расчетли­вым умом, недюжинными организаторскими способ­ностями. Возглавляя военно-общественные организации, Г. К. Львов вплотную столкнулся с рутиной и косностью царской бюрократии и стал разочаровываться во всей системе государственного устройства России.                                                                                    

14 августа 1915 г. орган промышленников и банковских магнатов газета «Утро России», требуя отставки И. Л. Горемыкипа, опубликова­ла составленные буржуазной оппозицией списки членов нового правительства. В одном из них, так называемом октябристском, Г. Е. Львов был назван в качестве кан­дидата на пост министра внутренних дел. Однако, когда возник вопрос о путях создания «правительства доверия», большинство членов оппозиции, в том числе и Г. Е. Львов, категорически отвергли «ультимативную форму» реорга­низации государственных органов. Он в числе первых предложил послать депутацию для переговоров к царю, согласившись принять на себя обязанности ее главы и надеясь на успех.

Но в данном случае Львов в очередной раз просчитал­ся. За причастность к оппозиции ему пришлось заплатить «отлучением» от двора, а в царской аудиенции депутации было отказано.

Кандидатура Г. Е. Львова в каче­стве председателя нового состава Совета министров впер­вые всплыла лишь весной 1916 г. па частном совещании на квартире Е. Д. Кусковой и С. Н. Прокоповича. Имя Г. Е. Львова — безупречного в нравственном отношении человека — становится знаме­нем в борьбе за изменение состава правительства, опутан­ного «темными силами» распутинщины.

Когда фамилия Львова прозвучала на собрании зем­ских деятелен, на котором присутствовали и представите­ли военно-промышленного комитета, в связи с требова­ниями создания «правительства доверия», то сам князь, находившийся в зале, не отверг этого предложения. Ему казалось, что именно как глава «министерства доверия» он сможет «снять бюрократическое средостение между царем и народом». Львова все время не покидала мысль попытаться «уговорить» Николая II согласиться на эту реформу. Преследуя ту же цель, он становится по­средником между конфидентом царя А. А. Клоповым, взявшим на себя смелость подтолкнуть Николая II к мысли о необходимости ускорить изменения в правитель­стве, и генералом М. В. Алексеевым, который должен был передать записку Клопова царю в Ставке. Это поро­дило новую волну слухов о скором назначении Г. Е. Львова на «очень высокий пост», возможно даже главы нового правительства, причем осуществление по­добных планов приурочивалось к 6 декабря 1916 г., ког­да праздновались именины Николая II. Поглощенный политикой, Львов делает ещё одну отчаянную попытку вразумить царя, обратившись к нему с речью на съезде земцев, который предполагалось пронести и конце 1910 г. Целые этого публичного обра­щения Львова к Николаю II было предостеречь его от надвигавшейся грозной опасности и гибельного разруше­ния страны, если царь не внемлет голосу разума. Львов, может быть, впервые, не подбирал слов и выражений, со­чиняя эту речь. Но тщательно продуманная речь Львова так и не была им произнесена, так как правительство не допусти­ло собрания земских деятелей. Тем не менее инициатив­ная группа организаторов этого совещания составила ре­золюцию, опиравшуюся на основные положения речи Львова. Она была принята на очередном частном, т. е. нелегальном совещании земских представителей от 22 гу­бернии, размножена и даже распространена. Этот доку­мент, а также слухи о том, что оппозиция обсуждает кан­дидатуру Львова на пост премьер-министра и привели в неистовство императрицу Александру Федоровну, потре­бовавшую высылки Львова в Сибирь.

Примечательно, как изменился к тому времени сам облик Г. Е. Львова. Некогда тихий и застенчивый, не любивший чрезмерного внимания к собственной персоне и избегавший появляться на трибуне, князь превратился, в весьма нервную и даже экзальтированную лич­ность.

 

 

 

8. Политическая деятельность в 1917 году.

Октябрь встретил в г. Бугуруслан, политической, деятельностью не занимался. Отступая с войсками А.В. Колчака, в январе. 1920 выехал в Японию, затем Францию. В ф-т Московского ун-та (1885). Пред. Тульской губ. земской управы (1903-05), гласным в ней состоял 17 лет. Главноуполномоченный общеземских орг-ций по оказанию помощи больным и раненным воинам в русско-японскую войну, затем - по борьбе с голодом. Участник земских съездов 1904-1905. В 1905 избран в 1-ю Гос. Думу от Тульской губернии, вступил в  кадетскую партию, но вскоре покинул её, хотя и в дальнейшем, по словам П.Н. Милюкова, сохранил "большие личные отношения с кадетизмом" (Думова Н.Г. Кадетская партия в период Первой мировой войны и Февральской революции). В 1908 Львов и его сотрудники приняли участие в организации переселенческого движения в Сибирь. В 1913 кандидат в гор. головы Москвы. С 1914 пред. (главноуполномоченный) Всерос. земского союза помощи больным и раненным воинам (ВЗС). ВЗС снабжал армию хирургич. материалами и перевязочными средствами, подбирал мед. персонал, снаряжал эвакуац. поезда, организовывал госпитали и склады. Один из руководителей Объединённого к-та Земско-Гор. союза (Земгор). В авг. 1915 общественностью было составлено 6 списков кандидатов в пр-во - в 4 списках фигурирует Львов (премьер-мин, либо мин. внутр. дел). А.И. Гучков, со ссылкой на рассказ А.И. Хатисова, говорил, что в дек. 1916 Львов предложил план "дворцового переворота", по к-рому "сделать этот переворот" должен вел. кн. Николай Николаевич. Львов просил Хатисова сообщить о своём плане вел. князю, при этом сам Львов хотел войти в пр-во при Николае Николаевиче. Вел. князь был информирован об этом плане.

Во время Февр. рев-ции 1917 в ночь с 1 на 2 марта, после обсуждений во Врем. К-те Гос. Думы и с представителями Петрогр. Совета РСД, был составлен список членов пр-ва во главе с Львовым. 2 марта Николай II, по предложению Врем. К-та, издал указ о назначении Львова пред. Совета :. Министров. 3 марта утренние газеты опубликовали офиц. сообщение о создании Врем. пр-ва во главе с Львовым (он же и мин. внутр. дел). По словам Милюкова, он уделил "24 часа (а тогда ведь почва под ногами горела), чтобы отстоять кн.Львова против кандидатуры М.В. Родзянко" . Участвовал 3 марта в переговорах с Михаилом Романовым: "Верных войск в нашем распоряжении уже нет. На вооруж. силу рассчитывать не приходится. Общее настроение масс - опьянение переворотом. В этой атмосфере монархич. традиция не может быть действенной, объединяющей и собирающей силой..." . 19 марта заявил представителям печати, что в лице местных обществ, к-тов и др. подобных орг-ций "жизнь создала уже зародыш местного демократического самоуправления, подготавливающего население к будущим реформам. В этих к-тах я вижу фундамент, на котором должно держаться местное самоуправление, до создания новых его органов. Комиссары Врем. правительства... имеют своей задачей не становиться поверх создавшихся органов в качестве высшей инстанции, но лишь служить посредствующим звеном между ними и центр, властью и облегчить процесс их орг-цин и оформления". В разосланном Львовым 8 апр. циркуляре предписывалось губ. комиссарам всеми законными средствами, не исключая вызова воинских команд, устранять агр. беспорядки и посягательства на агр. почве против личности и собственности граждан. 21 апр. на совещании Врем. пр-ва и исполкома Петрогр. Совета РСД Львов выступил с заявлением: "Острое положение, создавшееся на почве ноты 18 апр. есть только частный случай. За последнее время пр-во вообще взято под подозрение. Оно не только не находит в демократии поддержки, но встречает там попытки подрыва его авторитета. При таком положении пр-во не считает себя вправе нести ответственность" 27 апр. на торжеств, заседании депутатов Гос. Думы всех 4 созывов в своей речи отметил, что Февр. рев-ция "охватила интересы не только русского народа, но и всех народов мира": "Душа русского народа оказалась мировой демокр. душой по самой своей природе. Она готова не только слиться с демократией всего мира. но и встать впереди и вести её по пути развития человеческого на великих началах свободы, равенства и братства". В тот же день в письме на имя пред. Петрогр. Совета РСД Н.С. Чхеидзе уведомил, что "пр-во возобновит усилия, направленные к расширению его состава", и просил "довести об указанных предположениях до сведения Исполнит, к-та и партий, представленных в ...Совете". 16 мая Львов направил губ. комиссарам след. циркуляр: "В МВД поступает ряд сведений о случаях разгрома имущества, отстранения от должностей управляющих ф-ками и з-дами, самовольного обложения налогами населения, возбуждения одной части населения против другой на почве клас. розни. Предлагаю принять самые решит меры к ликвидации указанных явлений".  19 мая разослал распоряжения "приступить к ликвидации дезертирства самыми решит, мерами. требуя, в случае необходимости, содействия воен. властей" и запрещение обществ, к-там  вмешиваться в церк. жизнь".

8 июля 1917 министры-социалисты опубликовали программу преобразований под назв. "Декларация Врем. пр-ва". Накануне Львов заявил о своей отставке в связи с неприемлемостью для него этой программы в следующем: "немедленное провозглашение респ. правления, являющееся узурпацией верх. прав Учред. Собр."; "таким же вторжением в права Учред. Собр. является проведение намеченной агр. программы"; роспуск Гос. Думы и Гос. совета носит характер выбрасывания массам, во имя демагогии и удовлетворения их требований мелкого самолюбия, гос., моральных ценностей"; "земзаконы, внесённые мин. земледелия на утверждение Врем. пр-ва, неприемлемы для меня не только по их содержанию, но и по существу всей заключающейся в них политики... Они... оправдывают гибельные, происходящие по всей России самочинные захваты...".

После Окт. рев-ции арестован в кон. янв. 1918 в Тюмени, привезён в Екатеринбург, содержался в тюрьме 3 мес. В 1918 эмигрировал во Францию, вошёл в состав "Рус. полититического совещания".

О первом, после падения царизма, рус. премьере оставили воспоминания его современники: Милюков - "Надо признать, что выбор князя Львова главой революционного правительства был столь же неудачен, сколько он был в своё время неизбежен. Гамлетовская нерешительность, прикрытая толстовским непротивленчеством и облечённая в слащаво-елейный официально-оптимистический стиль, - это было прямо противоположно тому, что требовалось от революционного премьера"  "Он не только не делал, но и не пытался сделать что-нибудь для противодействия всё растущему разложению. Он сидел на козлах, но даже не пробовал собрать вожжи. Он чужд был честолюбия и никогда не цеплялся за власть".

9. Последние годы жизни.

В дни Февральской революции, со 2 марта по 8 июля 1917 года кн. Г.Е. Львов - председатель Временного правительства (незадолго перед этим указом отрекавшегося царя он был назначен председателем Совета министров) и, одновременно, министр внутренних дел. Работа во Временном правительстве дала повод многим современникам считать князя "незадачливым правителем, легкомысленно взявшимся не за свое дело и погубившим Россию". Зачем он не проявлял власти? Ведь этого требовали все, не потерявшие головы люди. А с чем бы он ее проявил? Ведь не только Петроград, а вся Россия очутилась без полиции, без администрации, крестьянство без суда. Г.Е. Львов не был политическим деятелем, он оказался в чуждой ему стихии, и эта стихия победила его. Измученный физически и морально, кн. Г.Е. Львов, покинув Временное правительство, укрылся в Оптиной Пустыни…и там искал ответа на терзавшие его совесть вопросы…
В 1918 году начинается новый, беженский подвиг князя. Сибирь, Япония, Америка, Лондон, наконец, Париж - и везде попытки собирать рассеянное, склеивать разрушенное, охранять еще не расхищенное. При его активном участии в Париже в 1918 г. был образован один из зарубежных антисоветских центров - "Русское политическое совещание", состоящее из послов Временного правительства, аккредитованных в ряде стран Европы. Однако союзные державы не поддержали деятельность центра. С 1920г., будучи главой эмигрантского Земгора, он организовывал помощь эмигрантам из России.
Жил Львов предельно скромно. Его последнее пристанище -небольшую комнату - украшали лишь литографии русских художников и акварель "Оптина пустынь". Рядом с ней висел образ князя Федора Ярославского, святого предка Львовых. Умер Г.Е. Львов 7 марта 1925г. в Париже.
Так пройден большой и трудный путь, который оставил свой след в истории русского народа.

10. Воспоминания о Львове.

Н. Н. Суханов.

Начинал большею часть Г. Е. Львов в качестве председателя. Но обыкновенно он скоро и охотно уступал поле сражения другим. Вообще глава кабинета, судя по его партийному прошлому, не был левым либералом. Но сейчас он, во- первых, стоял на левом фланге кабинета, а во- вторых, вообще производил впечатления человека очень мягкого идеалистически настроенного, всегда жаждущего соглашения и готового на уступки.

Он, несомненно, был жертвой в водовороте событий, в котором он был малозаметен; он, несомненно, тяготился своим премьерским креслом, заняв его без учёта своих сил и свойств революции, и он ушёл вовремя, без шума, без передряге; его уход не принёс ни вреда, ни пользы ходу событий, как ему не принесло их и пребывание Львова у власти.                         

П. Н. Милюков.

Нам нужна была во что бы то ни стало, сильная власть. Этой власти князь Львов с собой не принёс. В себе, как и в русском народе, он  «ощущал, как хорошее и желанное… смиренство, доброту, терпеливое несение креста». Он «не умел и не хотел различать в народной толпе сподвижников Пугачева и Стеньки Разина. Зависть, злоба, жесткость, дикость, склонность к анархии и бунтарству оставались для него почти незамеченными. Эти свойства скользили по его вниманию. « Такие воззрения он принёс с собой и на место председателя Совета министров».

С этими своими свойствами князь Львов оказал России плохую услугу. Ни на кресле премьера, ни в роли министра внутренних дел он был не на своём месте. « Я верю в великое сердце русского народа, преисполненного любовью к ближнему, верю в этот первоисточник правды, истины и свободы. В нём раскроется вся полнота его славы, и всё прочее приложится ». Так говорил он журналистам.

Не сумев проявить сильной власти, он передал эту миссию человеку, который тоже не сумел её создать, но, по крайней мере, сумел её симулировать. И, прежде всего, сделал это в составе первого кабинета, покорив своей воле – волю князь Г. Е. Львов.

            

11. Заключение.

Г. Е. Львов по натуре был добрый, мягкий, либеральный человек. Но как политик он был слаб. У него не было таких качеств как у В. И. Ленина. Он не смог повести за собой страну как это сделал В. И. Ленин.                                                                           

 

 

 

 

 

 

 

 

Используемая литература

 

1.  Шикман  А. П. Деятели отечественной истории. Биографический справочник.

      Москва, 1997 г.

 

1. Статьи М .Е. Глостенов в кн.: Политические деятели России 1917.  биографический    словарь. Москва,  1993.

 

1. Львов Г.Е., князь. Воспоминания

 

1. Н. Н. Суханов: «Записки о Революции».