История латинского языка

История латинского языка

Содержание.

Глава I.                                                      стр. 2-3

Глава II.                                                     стр. 4-5

Глава III.                                                   стр. 6-27

Глава IV.                                                   стр. 28-32

Список литературы.                               стр. 33

Глава I.

Появление Рима.

    Началось всё несколько тысяч лет назад на апенинском полуострове в месте, которое называлось Лациум. Там жили латины. Они жили около албанских гор. Благодаря тому, что они добывали соль (соль в те времена была ценнейшим продуктом) и удачному место расположению через  эти места проходили торговые пути племя начало быстро расти и образовалось римское государство.

    Дальше история Рима тесно переплетается с историей Греций, начиная с осады Трои. У царя Трои был племянник Эней сын Афродиты. Перед тем, как Троя пала к нему пришли боги и сказали, что об этом. Эней с отцом покидают Трою. Дальше Эней изображается богом и его путешествие есть не что другое, как греческий миф об Одиссее. После убийства циклопа сына Посейдона он проклял Энея и тот скитается по морю совершая различные подвиги. Наконец боги прощают его и позволили войти в устье реки Тибр, так он попал к латинам. Его встречает царь, Эней женится на его дочери и у них, рождаются дети Юлии. Образуют государство Лонга-Альба. Через 450 лет правит Нимитор у него есть дочь красавица и злой брат Амулий, который хочет власти и он совершает дворцовый переворот. Нимитора сажает в тюрьму а племянницу отправляет в культ весталок. Культ богини Весты-римляни считают, что всё произошло из огня, а Веста была богиней огня, поэтому её почитали. Ей служили весталки-молодые девушки, которые давали обет безбрачия и вели замкнутый образ жизни.

   Однажды Марс-бог войны проник в храм в виде дождя увидел девушку, они полюбили друг друга и сочетались тайным браком, но скоро плоды их любви стали заметны. Жрец заметил это и, чтобы избежать позора прячет её и принимает роды.

Рождаются два сына: Ромул и Рэм. Амулий узнал об этом и детей прячут в корзину и пускают по Тибру. Через какое-то время корзина причаливает и дети уже умирали от голода, но на берег вышла волчица и вскормила их своим молоком. Услышав шум, приближавшихся людей, она убегает. Детей находит пастух, у которого не было детей, и он оставляет их себе.

     Дети выросли красивые и драчливые и однажды подрались со стражниками за это их отвели к царю ( Амулию). Все узнали в них наследников настоящего царя и они с помощью щита копья ( символы Рима ) свергают самозванца, освобождают мать и отправляются на поиски новых земель.

     Находят хорошее место около семи холмов, там полно дичи и земли очень плодородные, решают основать город. Но кто будет править? Забираются на холмы, и ждут знамения с выше, Ромул сидел на холме Алексимо, а Рэм на холме Палатино. Рем посмотрел в небо и увидел стаю из шести птиц, а Ромул увидел из двенадцати. Спускаются вниз и ссорят. Завязывается драка в результате которой Ромул убивает Рэма и называет этот город в честь себя Римом – 754 г.до н.э.

Ромул придумал символы власти ( скипетр и державу ), ветви власти и календарь.

Глава II.

Этапы развития латинского языка.

До 754 г.до н.э. период доархаической латыни.

Государство разрастается, захватываются новые племена.

Нужна письменность. Письменность бывает: символьная и смысловая - где символ обозначает какое-то действие и есть фонетическое письмо – где буква соответствует звуку. Сначала приняли у этрусков символьную письменность, но не смогли её освоить и приняли греческую фонетическую письменность. Писали справа на лево, но с четвёртого века стали писать слева на право.

     Первые надписи появляются на оружие. Литературы нет, только устное творчество. Пишут стихи – сатуры, что вижу, о том пою.

III век до н.э до классический–литературный период.

У Торенто в плен взят грек Андроник, он был слабый, и его хотели убить, но он знал поэмы (Эллада, Одиссея и.т.д.) и веселил хозяина, заканчивая каждый раз на самом интересном месте. Тогда хозяин предложил ему записать всё, что он знает стилем на табличке по латински.

Квинтескей приносит стиховой размер дактенический гекзамен.

II век пишут комедии герои ещё живут в Греции, но характер римский. Представители Плант и Теренций. Появляется философия (любовь мудрости с греческого). Тит Лукреций Карр филосовско-научная поэма «О природе вещей» в шести томах.

Гай велерий Катулл пишет лирические стихи о любви.

I век до н.э до I века н.э золотая или классическая латынь.

Император Август покровительствует поэтам. Публий Вергилий Марон сын бедняка сидит на дороге и поёт свои стихи, несут Цинния Мецената он выкупает мальчика, дарит виллу в Риме и тот его не подводит.

Георий пишет поэмы о сельском хозяйстве, о пастухах, о траве и.т.д. Хотел сказать, что хватит воевать пора начинать жить мирно.

Квинт Гораций-сын отпущенного раба. Пишет оды для Августа. Ему принадлежит строчка из стихотворения «Я памятник себе воздвих не рукотворный…».

Публий Увидий Назон из всаднического сословия-будущий рыцарь. Писал о том, что его волновало, о коррупции, о свободе нравов, и он предвидел закат империи. За это его изгоняют, и он умирает в Румынии.

II век н.э. серебряная латынь.

Происходит насильственная романизация, латынь меняется.

Абзоний пишет свои стихи.

Конец II-III век диалектический скачок-переход количесва в качество. «Чистая» становится вульгарной-народной.

Происходит распад римской империи, варвары разрушают дороги и начинают появляться  новые языки. Латинский язык «умирает».

 Глава III.

Развитие латинского языка.

     Основным источником для изучения латинского языка являются, конечно, тексты, составленные на этом языке,-памятники римской письменности.

     После распада Римской империи распался и единый латинский язык, он положил начало образованию новых языков и перестал служить языком общения кокого-либо народа в целом и сохранился лишь в качестве письменного языка-как язык науки, как язык католической  церкви, как язык официальных актов. При всех своих исторче ских модификациях письменная латынь оставалась „латынью", т. е. сохраняла и основной словарный фонд и грамматический строй античной латыни; в силу своей „искусственности", ориентированности на письменные образцы прошлого, она сохранялась в гораздо более неизменных, застывших формах, чем это имеет место в „народных" языках, обслуживающих потребности устного общения масс. Непрерывная преемствен­ность изучения и использования латинского языка создает, таким образом, прочную основу для элементарного понимания античных текстов, для того, чтобы, с помощью их дальней­шего истолкования и анализа, выводить более глубокие закономерности строя латинского языка и его исторического развития.

От состава этих текстов, от богатства и разнообразия памятников, документирующих различные периоды истории латинского языка, от того, в какой мере в памятниках пред­ставлены различные речевые стили, зависят и возможности научной разработки вопросов истории языка, степень охвата различных сторон его развития.

Не менее существенным является и вопрос о сохран­ности текста памятников, о том, дошли ли до нас тексты в том виде, в каком они были созданы своими авторами, или подверглись каким-либо изменениям в сохранившей их для нас традиции. При использовании памятников с историко-лингвистической целью этот вопрос имеет особо важное зна­чение.

С обеих упомянутых точек зрения представляется целесо­образным разбить всю сумму дошедших до нас памятников на две большие группы, резко противостоящие одна другой в своей основной массе как по характеру сохранности текста, так и в отношении отраженных в них речевых стилей: памят­ники литературные и памятники эпиграфические (надписи); термин „литературный" понимается при этом ши­роко, включая в себя не только художественную литературу, но и научную, публицистическую — все то, что распространя­лось в форме книги.

Литературные памятники дошли до нас, как правило, в средневековых рукописях.

В античности основным писчим материалом был папирус,1 плохо сохраняющийся в европейском климате, и папирусная

книга сравнительно быстро погибала.1 Сохраниться мог лишь такой текст, который продолжал вызывать к себе интерес и время от времени переписывался заново. С начала новой эры 'появился гораздо более устойчивый писчий материал, перга­мен, но он лишь медленно вытеснял собой папирус и одер­жал окончательную победу только в поздней античности. Последние века Римской империи, когда происходил оконча­тельный перевод текстов с папируса на пергамен, и являются тем критическим периодом, который определил состав дошед­ших до нас литературных памятников, но еще до этого мно­гое было безвозвратно утеряно и у самих римлян. Однако число литературных текстов, непосредственно сохранившихся в позднеантичных экземплярах (IV—VI вв. н. э.), крайне незначительно; в огромном большинстве случаев мы имеем лишь позднейшие списки, количество которых, начиная с IX в., с каролингских времен, неуклонно возрастает.

Состав литературных памятников, имеющихся в нашем распоряжении, является результатом последовательного отбора, производившегося рядом поколений и в древности и в начале Средних веков и сохранившего из письменности прошлого лишь то, что оставалось с той или иной точки зрения актуальным; для нашей цели нет необходимости входить в подробный анализ изменявшихся на протяжении веков принципов этого отбора. Здесь действовали и потребности практического порядка, нужда в технической, сельско­хозяйственной, медицинской или юридической книге, и направленность художественного интереса, и религиозные соображения; большую роль играли потребности школы, обу­чавшей литературному языку и литературному искусству на выдающихся образцах различных литературных жанров. Необходимо, однако, зафиксировать итоги этого отбора.

Исследователь латинского языка не может не учитывать, что, хотя в его   распоряжении   имеется   большое   количество литературных памятников,   они   все   же составляют лишь не­значительную часть литературной продукции   Рима.  От  мно­гих видных писателей ничего не осталось,  кроме ничтожных отрывков;   творчество    других   авторов    представлено   лишь отдельными произведениями; лишь в исключительных случаях (например Теренций,  Вергилий,   Гораций)  мы имеем, повидимому, полное   собрание   сочинений.   При   этих условиях мно­гие серьезные вопросы истории языка лишь с трудом могут   быть поставлены,   например   вопрос   о   роли отдельных писа­телей в   развитии   литературного   языка.   Почти  невозможно следить за обогащением словаря, за  выпадением устаревших слов из языка; слишком многое зависит здесь  от случайных обстоятельств,    от   засвидетельствованности   или   незасвпдетельствованности    слова   в    дошедших    до    нас    памятниках. В смысле обследованности лексики сохранившихся источников латинист находится в очень благоприятном положении, кото­рому  могут позавидовать   работники в   области   любого дру­гого языка.  Почти   ко   всем   значительным   текстам  имеются полные словари; полный   словарь   латинского   языка (еще не законченный),    „Thesaurus   linguae    Latinae",    содержит    под каждым словом все контексты,   в   которых   это слово встре­чается в римских   памятниках   с   древнейшей   поры   до   II   в. н. э., а выборочно — и материал из более   поздних античных писателей;   но, несмотря на   полноту охвата наличных источ­ников,  самый характер   их   зачастую   не   позволяет выйти за пределы    суммарных    характеристик    отдельных     периодов. Необходимо,    однако,    заметить,    что    весь    этот    огромный накопленный    лексикологический    материал    еще    почти   не

использован   и   что   в   этом     отношении    предстоит    большая

работа.

Далее,  имеющиеся памятники очень неравномерно распре­делены   по   отдельным   периодам.    Особенно    пострадал   от античного отбора  архаический период, а также время станов­ления   классического    языка.   От   всей   литературы   до-цице­роновского времени уцелели в качестве полных произведений только комедии   Плавта  и Теренция и сельскохозяйственный трактат Катона  Старшего.   Для   так   называемых  „золотого" и „серебряного" веков (I в. до н.  э. и I в. н. э.) материал посту­пает гораздо   более   обильно и компактными массами, причем художественная литература (в  античном   смысле,  т.  е.  вклю­чая историографию,   красноречие   и   художественные   формы философского изложения) преобладает   над научной и техни­ческой. Со II в. н. э. картина снова меняется, и среди сохра­нившихся    довольно    многочисленных   памятников   ученая   и специальная   литература   преобладает   над  художественной, а   затем   присоединяется   и   новая   религиозная   литература, христианская.   При   этом иногда   получаются серьезные  про­белы в документации, из которых   наиболее   чувствительным является    отсутствие    перехода     от    „архаического"    языка Теренция   и   Катона   к    „классическому"    языку    Цицерона, неожиданно    вырастающему    перед    нами    во   всей   полноте своих  лексических   и   грамматических   качеств   в   результате почти    полного    отсутствия    памятников     второй    половины II в. и начала I в. до н. э.

Утрата    почти    всей    архаической    римской    литературы отнюдь   не   компенсируется   наличием   фрагментов,   т.   е. цитат   из   утраченных   произведений,   которые   мы   находим у   различных   римских   писателей;   так,   римские   грамматики (стр. 18 ел.) выбирали редкие слова и необычные   формы из произведений старинных авторов и приводили   соответствую­щие цитаты, обычно очень краткие. Сами по себе  эти мате­риалы представляют значительную ценность, обогащая наши сведения о  латинской лексике или морфологии,  но  установка грамматиков на собирание одних лишь отклонений от „класси­ческой"   нормы   скорее   способна   затемнить   вопрос   о   роли того или иного писателя   в   создании этой нормы и о харак­терных особенностях   его   языка в целом. Более показатель­ными в этом отношении нередко оказываются другие цитаты, более   обширные   по   величине,   которые   приводятся   по  тем или иным поводам Цицероном и другими авторами (например Геллием,  без специальной  „грамматической" цели. Большое количество фрагментов имеется лишь от писателей эпохи республики. Не дошедшие до нас произведения позднейшего времени цитируются гораздо реже.

Архаическая литература пострадала больше, чем литера­тура какого-либо другого периода, не только с точки зрения состава памятников, но и в смысле сохранности текста, который легко подвергался модернизации. Правда, в этом отношении судьба различных памятников была не­одинакова. Так, комедии Теренция, издававшиеся, вероятно, уже самим автором в виде отдельных книг и рано ставшие предметом заботы римских грамматиков, дошли в относи­тельно сохранной форме. Иначе обстоит дело с текстом Плавта, нашего важнейшего источника для знакомства с архаической латынью на рубеже III и II вв. до н. э.

Praesagibat mi animus frustra me ire quom exibam domo-(Aul., 178).

'Предвещала мне душа, когда я выходил из дому, что я напрасно иду'.

Цицерон приводит этот стих в трактате „De divinatione", I, 34, 65, заменяя индикатив exibam субъюнктивом exirem в согласии с нормами классического синтаксиса, расширив­шего, по сравнению с эпохой Плавта, употребление субъ-юнктива во временных придаточных предложениях, вводимых союзом cum. Это—явная модернизация, от которой наше рукописное предание Плавта свободно.

. . . tempestas quondam fuit Cum inter nos sordebamus alter alteri (True., 380—381).

'Было некогда время, когда мы друг к другу питали отвращение'.

В то время как амвросианский палимпсест (А; ср. стр. 5 ел.) дает индикатив sordebamus, прочие рукописи (группа Р) имеют чтение sorderemus, т. е. вводят полагающийся по классической норме субъюнктив. Здесь модернизация про­никла уже в одну из ветвей рукописного предания.

Duorum labori ego hominum parsissem lubens

Mei te rogandi et tis respondendi mihi (Pseud., 5—6).

'Я охотно поберег бы труд двоих людей, мой — спрашивать тебя, и твой — отвечать мне'.

Mei — род. падеж личного местоимения ego, и tis •— древняя форма род. падежа личного местоимения tu, соответствующая позднейшему tui, служат приложениями к duorum hominum

Архаическое tis, стилистически оправданное пародийно высо­ким стилем всего отрывка, было впоследствии модернизовано. Текст в приведенной форме восстановлен издателями на основании цитаты у Геллия, где рукописи дают чтение et tui tis, объединяя старую форму с привычной. В трактате Нония цитируется et tui, т. е. архаическая форма уже окончательно вытеснена. В рукописях Плавта искаже­ние продвинулось еще ступенью дальше: etui (A), et te (P). Модернизация охватила уже все рукописное предание и могла быть устранена лишь в силу случайности, благодаря цитате у Геллия, которая показывает нам и путь искажения текста: непонятное tis было объяснено („глоссировано") помощью надписания над ним классической формы tui, которая в даль­нейшем вытеснила первоначальную. Не приходится сомне­ваться в том, что дошедший до нас текст Плавта модерни­зован и в других местах, где у нас уже нет средств восста­новить его подлинный облик.

Дурная сохранность плавтовского текста связана, неви­димому, и с тем обстоятельством, что комедии Плавта на первых порах существовали лишь в форме „сценических экземпляров", допускавших переделку текста при возобнов­лении постановки пьесы. Отсюда ряд вставок, сокращений, двойных редакций, попавших в наши рукописи. Так,

Studeo hercle audire: nam ted ausculto lubens. Agedum: nam satis lubenter te ausculto loqui.

Второй стих представляет собою не что иное, как изме­ненную редакцию первого,с устранением архаического винит, падежа ted. При таком характере традиции текста его модернизация, в особенности фонетическая и орфографиче­ская, была почти неизбежной, а у последующих переписчи­ков она все более усиливалась. Род. и дат. падежи место­имения qui или quis имеют обычно в рукописях форму cuius, cui, хотя для эпохи Плавта мы ожидали бы написания quoius, quoi; и действительно, в стихе Capt., 887, где по недоразу­мению было прочитано quo iusserat вместо quoius erat, ошибка в распределении букв между словами сохранила следы прежнего написания, а в As., 589, 593 старая форма quoi оказалась переписанной совместно с позднейшим cui. Совершенно очевидно, что текст Плавта в той форме, какую дают рукописи, а вслед за ними и печатные издания, не может рассматриваться как незамутненный источник, в частности для выводов историко-фонетического порядка,   в тех случаях, когда он совпадает   с   позднейшей   нормой,—-особенно   если его легко было привести   в   соответствие с   этой нормой, не нарушая метрического   строения   стиха.   Для   датировки,   на­пример, таких процессов III—II вв.,  как   монофтонгизация тех или иных дифтонгов (стр. 194 ел.), текст Плавта бесполезен. Ясно,  что чем далее архаический текст отстоял от нормы „классического"  языка,   тем   более   ему   угрожала опасность модернизации и   вольных   или   невольных   искажений со сто­роны переписчиков.  Цитаты из   древнейшего памятника рим­ской сакральной поэзии,  гимна салиев,   непонятные  уже  для самих римлян (Qu'mtil.,   I.   О.,   I, 6, 40:   Saliorum carmina vix sacerdotibus suis satis intellecta; cp.  Hor. Epist. II, 1, 86—87), дошли до нас по большей   части   в   совершенно   искаженном виде.  В. несколько лучшем положении находятся древнейшие юридические тексты, цитаты из законов   12 таблиц (V  в.  до н.  э.)   и   так   называемых   „царских   законов"   (leges   regiae). Знание   12   таблиц   наизусть   входило   в   систему   римского '   образования  еще   в   I   в.   до   н.   э.   (Cic.,   De leg.   II, 23,  59: discebamus enim pueri XII ut carmen necessarium), и текст их, будучи    все    время    на    устах,    менял   свою   форму   вместе с развитием языка.  Например: I, 3: si morbus aevitasue vitium escit,   qui   in   ius   vocabit   iumentum   dato   'если   помехой   [для явки   ответчика]   будет   болезнь   или   возраст,   то   тот,   кто зовет в суд,  пусть   предоставит   повозку'.   Слова   qui   in ius vocabit признаются вставкой толкователя, нарушающей стиль древнеримского законодательства:  для 12 таблиц характерны бессубъектные   конструкции   типа   I,    1:   si   in   ius   vocat, ito 'если зовет в суд, пусть   идет',   и   прямое ука­зание на легко дополняемый   из   контекста субъект, сделан­ное к тому   же   в   форме   придаточного   предложения, имеет явно   позднейший   характер.    Но   и   после   устранения   этой синтаксической модернизации в отрывке не остается ни одного слова, которое сохранило бы форму, свойственную ему в V в. Судя   по   хронологически     близким   и   даже   более   поздним надписям,      рассматриваемое      предложение     должно     было в   первоначальном   тексте   иметь   вид   *sei   morbos   aivotasve vitiom   escet,   iouxmentom   datod.   Для   того   чтобы   отрывок получил ту  форму, в которой он дошел до нас, должен был совершиться   целый   ряд   фонетических   изменений,   происхо­дивших   на   протяжении   веков:   -xm- > -sm- > -т-,   процессы сужения   кратких   гласных   в   срединных   и   конечных слогах -о->-1- (в открытом срединном слоге),   -s > -us,  -om>-um, -et>-Tt отпадение конечного-d после  долгого гласного,  монофтонгизация ei > I, ou ^> u, переход ai > ae; текст полностью переведен на фонетику классиче­ской латыни. Форма aevitas как фонетический дублет к позднейшему aetas не исчезла и в классическом языке, равно как и начинательный глагол escit « es-ske-ti» в функции будущего erit. Вообще говоря, модернизация древних юриди­ческих текстов проходила в первую очередь по фонетиче­ской линии: морфологические, лексические или синтаксические замены встречаются гораздо реже, и с этой стороны фрагменты 12 таблиц сохраняют свою ценность как один из древнейших памятников архаической латыни.

Мы особо рассмотрели здесь вопрос о модернизации архаических текстов ввиду чрезвычайной важности их для истории языка, но модернизация есть лишь частный случай более общего процесса нормализации текста, устранения из него необычных слов, форм, оборотов. Изучение вариантов рукописного предания показывает, что нормализация распро­странялась даже на произведения самых „корректных" авто­ров, таких, как Цицерон или Цезарь. Каждый античный текст, сохраненный средневековыми рукописями (стр. 4), имеет более или менее длительную историю своего предания, и в этом процессе ошибочная правка играет подчас не менее разрушительную роль, чем ошибки при списывании.

В этом отношении нередко грешат и современные изда­тели, чрезмерно нормализируя тексты и устраняя из них интересные лингвистические явления. Так, в одном из „цар­ских законов", приведенном в словаре Феста под словом occisum, мы читаем: si hominem fulminibus occisit 'если чело­века убьет молниями'. Более поздние латинские тексты не содержат примеров на безличное предложение с указанием производителя действия в аблативе, но это еще не дает основания отрицать возможность такой конструкции в древ­нейшем языке и удалять ее из текста, как это обычно делают издатели. Предлагают читать fulmen 'молния' или fulmen lovis 'молния Юпитера'. Но в первом случае очень трудно будет объяснить происхождение ошибки, замену fulmen на fulmini­bus, а против второго предположения говорит приводимая тут же Фестом более модернизованная редакция того же постановления homo si fulmine occisus est 'если человек убит молнией', — без какого-либо упоминания о Юпитере.

В качестве реакции против увлечения „конъектурами" иногда возникает и противоположная крайность — чрезмерное доверие к рукописному преданию, недоучет неизбежности в нем некоторого количества ошибок.

Предварительным условием лингвистической работы над античным литературным текстом является, таким образом, критическое отношение к тексту, установление степени его достоверности на основе оценки рукописного предания. Отрыв языкознания от филологии одинаково не желателен с точки зрения интересов обеих дисциплин.

Наконец, литературные тексты — и это очень существенно для их оценки как источников — очень неравномерно отра­жают различные речевые стили. Одним из наиболее чувстви­тельных пробелов всей нашей информации об истории латин­ского языка является скудость данных о народноразго-ворной речи, характерные черты которой нередко остаются за порогом книжного стиля. При строгой стилистической дифференцированности различных жанров античной литера­туры особенности разговорной речи могли- проникать только в „низменные" жанры с бытовым содержанием, но и здесь они не служили основой литературного стиля, а привлека­лись лишь в известной мере, для создания некоторого коло­рита. С особой силой сказалось в этой области и опустоши­тельное действие „отбора", определившего собою состав дошедших до нас памятников. Сознательное стремление художественно воспроизвести разговорную речь мы находим только в некоторых частях „Сатирикона" Петрония. Отсюда то значение, которое приобретают памят­ники, даже не столько близкие к народной речи, сколько отходящие в ее сторону от литературной нормы, указываю­щие своими отличиями от литературного языка хотя бы на то направление, в котором развивалась разговорная речь. Историко-лингвистический интерес комедий Плавта опреде­ляется не только архаичностью их как документов сравни­тельно раннего периода развития латинского языка, но и их — относительной — близостью к живой речи. Известный материал в этом направлении дают и другие памятники римской коме­дии (Теренций, фрагменты тогаты, ателланы), произведения римских сатириков, эпиграмматистов, фамильярная лирика Катулла, письма. Богатое поле для наблюдений представляют письма Цицерона в их стилистических отличиях от его речей и трактатов. Менее отягощены требованиями литературной нормы труды специального (технического) содержания, но таких произведений от „классического" периода сохранилось сравнительно немного — к их числу принадлежит, например, трактат Витрувия „Об архитектуре" (20-е годы I в. до н. э.),— так как в этой области „отбор" был направлен преимуще­ственно на сохранение более поздних памятников, непосред

ственно отвечавших потребностям той эпохи, когда он про­изводился. Не очень стеснены в отношении „литературности" также и некоторые произведения христианской письменности . Позднелатинские литературные тексты, равно как и архаические, содержат больше элементов народнораз-говорной речи, чем памятники классического периода.

Исследователи неоднократно отмечали, что слова, формы, обороты, встречающиеся в архаическую эпоху и как будто исчезающие в классический период, вновь появляются в поздне-латинской письменности и переходят даже в романские языки. Так, соответствие итал. canuto, ст.-исп. canudo, франц. chenu 'седой' — побудило исследователей романских языков посту­лировать латинское прилагательное canutus. Оно, действи­тельно, существует, имелось у Плавта (fragm. inc., 16), а затем его можно найти лишь через ряд столетий в позднелатинском памятнике — Acta Andreae et Matthiae. Сочетание безличного глагола lucescit 'светает' с указательным местоимением hoc встречается, после Плавта и Теренция, на рубеже IV и V вв. н. э. у Сульпиция Севера. В тех случаях, когда поздняя латынь смыкается с архаической, минуя классическую, мы имеем обычно дело с явлениями народноразговорной речи, отвергнутыми литературной нормой.

В качестве примера языковой области, не находящей достаточного отражения в текстах, можно привести и сферу детской речи. В словаре Феста—Павла (стр. 20), под словом atavus, мы находим указание на atta (ср. греч. атта, готск. atta, ст.-сл. отьць., русск. отец, алб. at) как обозначе­ние „отца" в детской речи (pater, ut pueri usurpare solent). В известных нам античных текстах это слово ни разу не встречается, но затем появляется в одном церковном памят­нике IX в., опять как слово детского языка.

Существенные дополнения к тем данным, которые можно почерпнуть из литературных текстов, дают надписи (эпи­графические памятники).

Надписи — главным образом на твердом материале — дошли до собирателей и исследователей в той мере, в какой сохра­нились те предметы — скалы, здания, сооружения, плиты, утварь, пластинки, монеты и т. д., на которых эти надписи в свое время были начертаны — вырезаны, вылиты, намале-ваны и т. п. Условия сохранения надписей резко отличны поэтому от условий сохранения литературного текста. Количество известных в настоящее время латинских надписей значительно превышает 100000 и постоянно увеличивается благодаря новым находкам.

Историко-лингвистическое значение надписей определяется тем, что они 1) дают более раннюю документацию латинского языка, чем литературные тексты, 2) охватывают всю терри­торию римского государства и дают возможность в той или иной мере осветить вопрос о диалектных особенностях отдельных местностей, 3) отражают иные речевые стили, чем литературные памятники, и иногда содержат материал, в известной мере приближающийся к особенностям народно-разговорной речи, 4) содержат, за немногими исключениями, тексты в не-модернизованном виде.

Для до-литературного периода мы имеем, правда, очень немного надписей. В самом Риме быстрый рост города и его материальной культуры создавал условия, не благо­приятствующие сохранению старинных памятников, а за пре­делы Лация в раннюю эпоху латинская письменность еще не выходила. Древнейший латинский текст найден не в Риме, а в Пренесте („пренестинская застежка",). VI—IV века представлены лишь единичными надписями, III—II — немногочисленными и обнаруженными преимуще­ственно вне Рима. Однако и эти немногие памятники позво­ляют установить ряд важнейших процессов в истории латин­ского языка и его распространения по территории Италии; вместе с тем, они дают масштаб для оценки сохранности языка литературных текстов, восходящих к III—II вв. Необхо­димо, однако, учитывать, что многие надписи, особенно офи­циальные, составлены в архаизирующем канцелярском стиле и несколько отстают от реального языкового развития. Особенное значение имеют те тексты, которые поддаются по своему историческому содержанию точной или хотя бы приблизительной датировке и создают, таким образом, как

эпиграфические, так и лингвистические критерии для дати­ровки прочих надписей. К числу наиболее интересных текстов конца III—начала II в. относятся древнейшие из надгробных надписей семейства Сципионов, декрет Эмилия Павла от 19 января 189 г. и послание консулов с извещением о решении сената от 7 октября 186 г. по вопросу о святи­лищах Вакха (так называемое Senatusconsultum de Bacana-libus).

С I в. до н. э. материал поступает обильнее, но основная масса сохранившихся надписей относится уже к эпохе импе­рии и охватывает — хотя и с неодинаковой густотой — все ее провинции. Во время кризиса III в. н. э. надписи становятся реже, затем число их несколько возрастает с утверждением домината, а потом постепенно идет на убыль в период рас­пада античного общества.

Значительная часть эпиграфических текстов, восходящих к послеархаическому периоду, выдержана в строгих нормах литературного языка и с точки зрения, например, историко-морфологической не обогащает существенным образом наших знаний по сравнению с тем материалом, который можно извлечь из литературных произведений. Однако и эти памят­ники отнюдь не лишены языковедческого интереса. В частности они чрезвычайно важны для установления античной орфо­графии, которая, в свою очередь, служит опорой для раз­личных фонетических и этимологических исследований. В ре­зультате фонетических процессов, происходивших в различное время, как то: исчезновение /г, совпадение звучания е, ое и ое, Ь и v, ci и ti в положении перед гласным и т. п., в средневековых рукописях создалась невообразимая орфо­графическая путаница, остатки которой не до конца изжиты и в современных школьных учебниках (coelum вм. caelum и т. д.), и лишь систематическое изучение надписей, и в первую очередь тех эпиграфических текстов, язык которых не со­держит отклонений от литературной нормы, позволяет в ряде случаев восстановить античное написание слов; добавочным источником служат при этом показания римских грамматиков. Имеет значение и то обстоятельство, что в тщательно изготовленных надписях нередко проводится обозначение долготы гласных помощью удвоения букв, „длинной йоты" и „апексов"; благодаря этому надписи становятся ценным источником сведений о латинской просодии. Обозначение долгот никогда не производится на надписях последовательно, и отсутствие апекса в каком-либо единичном памятнике не является свидетельством краткости соответствующего гласного; но систематическое отсутствие апекса на гласном какого-либо слова или в каком-нибудь положении уже может рассматриваться как аргумент в пользу его краткости. Сокращение долгих гласных перед -nt- и -nd- (amant, amandus, valent) устанавливается, напри­мер, на основании греческих транскрипций типа bxasvt'ivq; = Valentinus и полного отсутствия апексов в многочисленных случаях этого положения гласных на надписях.

Особое значение для лингвиста имеют те надписи, соста­вители которых недостаточно владели литературным языком и правилами орфографии; в отклонениях от грамматических норм книжного стиля, в дисграфиях (неправильных написа­ниях) обнаруживаются такие тенденции народноразговорной речи, которые в литературные памятники или вовсе не про­никают, или проникают гораздо позже, чем они засвидетель­ствованы в надписях. В эпиграфическом материале нередко оказывается зафиксированным начало процессов, получающих свое завершение уже в романских языках, за пределами латыни в собственном смысле этого слова.

Степень отдаленности от литературного языка зависит и от общего характера надписи, от ее назначения, и от уровня образования ее составителей. В официальных документах времени ранней империи отклонения от литературной нормы встречаются лишь спорадически, но с IV в. н. э. они попадаются уже чаще. Более богатый материал в этом отношении содержат частные надписи, в первую очередь многочисленные тексты на надгробных памятниках. Следует, однако, иметь в виду, что и надгробные надписи обычно имеют некоторую претен­зию на „литературность", составляются в определенной сти­левой традиции, нередко в стихах; они ориентированы поэтому на литературный язык, и лишь недостаточное владение им приводит к тому, что грамматические и фонетические особен­ности народноразговорной речи с большей или меньшей силой прорываются наружу, отнюдь не отражаясь здесь в полной мере. Разумеется, чем непритязательнее текст, тем более он свободен от влияния книжности. Таковы, на­пример, надписи—обычно очень короткие  на предметах домашнего инвентаря, надписи, намалеванные или нацара­панные на стенах домов. Эта последняя категория могла сохраниться в сколько-нибудь значительных размерах лишь при исключительных обстоятельствах, но в засыпанных извержением Везувия Помпеях мы имеем тысячи совершенно непритязательных текстов, свидетельствующих о строе живой латинской речи своего времени (подробнее о помпейских.); некоторый аналогичный материал обнаружен и в самом Риме, в караульной седьмой пожарно-полицейской когорты (cohors vigilum) и в служебных поме­щениях императорского дворца на Палатине.

Заслуживает упоминания еще одна категория сравнительно далеких от книжного   языка   надписей.   Это так называемые tabellae devotionis   'заговорные   дощечки    со   всевозможными наговорами и „присушками"  против   каких-либо   ненавистных лиц, соперников, соперниц и т.  п.;  адресованные   подземным  богам, эти дощечки опускались в  гробы   или свежие могилы в расчете на то, что   покойник доставит   их по назначению. I Низкий культурный уровень людей, прибегавших к подобного   рода средствам,   дает   себя   знать   также и в языке  и орфо-> графин tabellae devotionis. Имеется свыше сотни таких доще­чек с латинским текстом;   древнейшие   относятся   еще  к 1 в. до н.  э.1

Хотя надписи и являются памятниками, дошедшими непо­средственно от античности, не следует думать, что текст их всегда в точности отражает намерения составителя. Ошибки графического характера — смешение сходных букв, переста­новка их, повторения, пропуски по недосмотру или за отсут­ствием места — представляют собой весьма частое явление, в котором одинаково бывает повинен и мастер, изготовляв­ший надпись, и „автор", оставивший следы своего творчества где-либо на стене. Если в „Senatusconsultum de Bacanalibus" в трижды повторенной формуле dum ne minus senatoribus С adesent мы один раз находим написание senatorbus, то это, очевидно, лишь графическая ошибка, пропуск /, а никак не свидетельство того, что в латинском языке II в. до н. э. воз­можно было присоединение окончания -bus к согласной основе без элемента -I-, проникшего в согласное склонение из склонения основ на -i- (senatoribus по аналогии civi-bus). Пользуясь эпиграфическим материалом как историко-лингвистическим ис­точником, необходимо учитывать наличие графических ошибок, и только то, что встречается более или менее часто, может рассматриваться как достоверно засвидетельствованная осо­бенность языка.

Не  во   всех  случаях,   наконец,   эпиграфические  памятники. свободны   и   от   последующих   искажений   текста.   Некоторые надписи   реставрированы — в   античности   или   в   позднейшие времена.  К их числу принадлежит и надпись на так называе­мой ростральной колонне по случаю морской победы консула Дуилия над карфагенянами в 260 г. до н. э. Более ранние тексты открыты   были   сравнительно   недавно,   и   в   течение   долгого времени    эта    надпись,    рассматривавшаяся   как   древнейший датируемый   документ   римской   эпиграфики, сбивала с толку исследователей своей пестрой смесью архаических и поздней­ших элементов языка, к которым присоединяется и значитель­ное количество лжеархаистических форм, в действительности никогда  не  существовавших.   Комбинируя  археологические и. лингвистические   данные,  удалось   установить, что и  колонна и надпись реставрированы в начале эпохи империи и что   ее текст    отражает    лишь    представления    римских    антикваров-о языке III в. до н. э.  Зная, что в древних памятниках е не­редко соответствует позднейшему 1, о — позднейшему  и, что аблатив имел в ряде случаев отпавший впоследствии конечный элемент -d, эти антиквары  обобщили свои наблюдения и под­ставляли   с  и   о   вместо   исконных  /   и  и,  придавали   каждому аблативу   конечное   -d;   при   этом   получались   невозможные формы   вроде  exfoeiont = effugiunt (с исконным -U-,  ср. <р;иуы), между тем как характерные для III в. до дифтонги ai и oi всюду заменены   позднейшими   ае, ое.  Такая   реставрация   надписей все же представляет собою редкий случай и не характерна для категории  эпиграфических памятников  в  целом.

Таким образом, к надписям, как и к любому другому виду источников, нельзя подходить без должной критики; однако значение их для историко-лингвистнческого исследования огромно. Научная разработка истории латинского языка нача­лась с того момента, когда язык надписей стал предметом, систематического изучения.

Рядом с текстами, литературными и эпиграфическими, вто­рым нашим источником служат свидетельства античных авторов, в первую очередь сообщения римских грамматиков о латинском языке. В их трудах собран огромный лексико­графический материал, дано подробное и систематическое

изложение латинского словоизменения; им же мы обязаны большей частью известных нам отрывков из произведений архаических римских писателей.

О начатках римской грамматики и ее роли в формировании латинского литературного языка мы будем говорить в разделе о становлении классической латыни. Последующая история римских грамматических учений еще ждет своего исследователя.1 Не выяснен в достаточной мере ни круг литературных памятников, охваченных исследованиями рим­ских грамматиков, ни принципы, по которым они отбирали материал, ни теории, на основании которых они его истолко­вывали. Мы ограничимся здесь кратким указанием на важней­шие дошедшие до нас труды, которыми приходится пользо­ваться при изучении истории латинского языка.

Закон „отбора", действовавший при сохранении литературы технического содержания, имеет силу и в отношении произведений римских грамматиков. До нас дошли главным образом произведения более позднего времени, зачастую являющиеся уже компиляциями или сокращенными изложе­ниями трудов более ранних авторов.

Процесс постепенного сокращения („эпитомирования") может быть проиллюстрирован на судьбе одного из самых значительных памятников римской лексикографии, словаря Веррия Флакка.

Античная лексикография не ставила себе целью охватить весь словарный состав языка, а преследовала обычно либо этимологические, либо глоссографические цели (термин „глосса" означает редкое, непонятное и потому нуждаю­щееся в истолковании слово), либо, наконец, цели реального, историко-антикварного толкования. В начале новой эры Веррий Флакк подвел итог лексикографическим работам римских уче­ных республиканского периода в огромном труде „De signifi-catu verborum". Слова были расположены в алфавите первых букв (внутри буквы алфавитное расположение уже не соблю­далось) и сопровождались многочисленными цитатами из рим­ских литературных памятников, поясняющими употребление слова. Цитировались и старинные тексты и современные авторы — вплоть до Вергилия. Точные размеры словаря не известны, но отдельные буквы обнимали по нескольку книг;

так,  упоминается   пятая   книга   из   числа   занятых   буквой   Р.

Труд Веррия Флакка полностью не сохранился; его вытеснило извлечение, составленное примерно в III в. н. э. Помпеем Фестом. Фест, по его собственному признанию, исключил из словаря Веррия Флакка те слова, которые считал уже отжив­шими и вышедшими из употребления, а прочий материал сократил, значительно уменьшив общий объем словаря и до­ведя его до 20 книг. Однако и извлечение Феста плохо со­хранилось: до нас дошла лишь одна рукопись и притом в тяжело поврежденном виде: первая поло-вина ее пропала, а оставшаяся часть пострадала от огня. Целиком дошло из­влечение, сделанное из „извлечения" Феста Павлом Дьяко­ном, современником Карла Великого. Павел опускает цитаты, ограничиваясь кратким объяснением слов.

Значительное место занимает лексикографический материал и в большой компиляции Нония Марцелла (III—IV вв. н. э.)

" „De compendiosa doctrina ad filium". Ноний — архаист, и „сжа­тая наука", которую он намерен преподать сыну, состоит в умении употреблять старинные слова, встречающиеся у писа­телей времен республики. Значение труда Нония — в его цитатах; сатиры Луцилия или „Менипповы сатуры" Варрона известны нам главным образом по отрывкам, приводимым Нонием." К более позднему времени относится большой энциклопедический труд Исидора Севильского (VI—VII вв.) „Etimologiae", или „Origines". Ценный и не известный нз дру­гих источников материал содержат многочисленные „глосса­рии" (начиная с VII в. н. э.) как двуязычные, латино-греческие и греко-латинские, так и чисто латинские; в этих последних старинные слова объясняются с помощью более употреби­тельных в позднее время, но бывает и обратное, когда поз­днейшие слова или формы получают истолкование через клас­сические, например cetus : quietus.

Из грамматической литературы республиканского периода сохранились в связно только 6—10-я книги трактата Марка Теренция Варрона (116—27} „De lingua Latma", co

стоявшего ни 2- книг. В которых разбирались вопросы этимологии, флексии и синтаксиса.

„Речь по природе троечастна,— говорит Варрон (V1I1,1),— н первая часть ее — как слоиа были установлены для вещей; вторая — каким образом они, отклонившись от этих послед­них, приобрели различия; третья — как они, разумно соеди­няясь между собой, выражают мысль".

Дошедшие до нас книги содержат конец первой, этимоло­гической части трактата (кн. 5—7-я) н начало второй части, посвященной „отклонению", т. е. флексии (кн. 8—10-я); в этих последних книгах излагается спор между двумя грамматиче­скими школами — аномалистов и аналогистов (ср. стр. 187). Трезвость суждения и внимательное отношение к своеобразию строя латинского языка выгодно отличают изложение Варрона от позднейших грамматических теорий, в которых нередко наблюдается стремление механически переносить в латинскую грамматику категории, установленные для греческого языка.

Позднейшая теория запечатлена в многочисленных поздне-античных руководствах „грамматической науки" (ars gramma-tica), отличающихся друг от друга только объемом, а по существу составленных в единой традиции, с незначительными отклонениями в трактовке отдельных грамматических проблем. Основную часть такого руководства составляет учение о частях речи с их „акциденциями", т. е. обнаруживающимися в них грамматическими категориями, устанавливаемыми, глав­ным образом, на основании морфологических наблюдений; заканчивается изложение сннтактико-стилистнческим разделом о „достоинствах и недостатках речи", причем синтаксический материал обычно группируется вокруг вопроса о так назы­ваемом „солекизме" — невзаимосогласованном предложении. Основной части предшествуют разъяснения таких понятий, как звук, буква, слог, ударение, а введением ко всему служит определение „грамматической науки" и ее задач.

Древнейшие из дошедших до нас римских руководств отно­сятся к III—IV в. н. э., но самый тип может быть прослежен в Риме гораздо раньше, по крайней мере в I в. н. э.: уже Квинтилнан в своем кратком обзоре „грамматической науки" (Institutio Oratoria, I, гл. 4—5) придерживается такого порядка расположения материала. Этот римский тип учебника не пол­ностью совпадает с построением греческой грамматики Дио­нисия Фракийского, получившей у греков каноническое зна­чение; так, обязательный у римлян завершающий стилистиче­ский раздел отсутствует в грамматике Дионисия. Римский вариант по своему построению примыкает к более ранней эллинистический традиции, нл'ы'с ni<iii ;;и сохранившемуся лишь в конспективном изложении Диогена Лаэртня трактату фило­софа стоика Диогена Вавилонского (первая половина II в. до н. э.) И to'-, ctovr?. Стоическая грамматика, переработанная ка греческой почве александрийцами, попала в Рим через стоическую школу пергамских филологов еще во II в. до н. э. в своем первоначальном виде, и Рим, впослед­ствии усвоив основное содержание александрийской грамма­тической системы, сохранил структуру и ряд деталей стоиче­ского изложения.

Из сохранившихся руководств наиболее обширными яв­ляются трактаты Харисия (IV в.), Диомеда (IV в.) и огромный труд Присциана (начало VI в.) „Institutio de arte grammatica", несколько отличающийся от обычного римского типа и осно­ванный на грамматической системе Аполлония Дискола, из­вестного греческого грамматика II в. н. э. Широко распростра­нено было в школьной практике руководство Доната (IV в.), сохранившееся в двух вариантах, полном и сокращенном („Ars maior" и „Ars minor"); к Донату имеется ряд коммен­тариев (Сервия, псевдо-Сергия, Помпея, Кледония и др.). Боковые линии римской грамматической традиции представ­лены трудами Сацердота (конец III в.), Мария Викторина (IV в.), Проба (IV в.), Консенция (вероятно, V в.).

Помимо общих грамматических руководств, дошли трак­таты по специальным вопросам. Орфографии посвящены работы Велия Лонга (II в.), Теренцня Скавра (II в.) и других позднейших авторов. Вопросы фонетики античная теория тесно связывала с ритмометрическнми проблемами, и самое подробное описание звуков латинского языка мы находим в произведении Теренциана Мавра (II—III вв.) „De litteris, de syllabis, de metris".

Грамматическое учение, представленное во всех этих тру­дах, сложилось в основных своих чертах во II—III вв. н. э., в период господства архаистического направления в римской литературе. Наблюдения грамматиков относятся главным обра­зом к литературному языку времен республики и века Августа; явления более позднего времени редко вызывают у них инте­рес. Если меньше внимания уделяют они народноразговорной речи, которая попадает в их кругозор лишь в негативном плане, в порядке предостережения от орфоэпических и орфо­графических ошибок. В этом отношении интересно приложе­ние к руководству Проба, так называемое „Appendix Probi", в котором имеется перечень 227 правильных форм с противо­поставлением им форм неправильных: telonium non toioneum

часто  встречающиеся. Нормы литературного языка. В том же приложении к Пробу есть раздел „differentiae", семантических различий между словами, близкими по значению или по звучанию, и в числе этих последних имеются слова, сблизившиеся между coooii по звучанию в результате фонетических процессов эпохи импе­рии (labat: lavat). К сожалению, ни время, ни место составле­ния ..Appendix Probi" не могут быть точно определены.1

Труды грамматиков в значительной мере обесцениваются недостатками, присущими античной языковой теории: ограни­ченностью лингвистического интереса, замыкающегося в пре­делах родного языка, н притом почти исключительно с узко практической нормативной целью, ошибочными представле­ниями о языковом развитии, мыслящемся как ряд сознатель­ных „изобретений", а также о соотношении между звуком и значением, наивностью фонетических представлений, нгуме-нием анализировать морфологический состав слова, склон­ностью к этимологической фантастике. У римлян к этому присоединяется порой и некритическое следование греческим теориям. Толкования, которые римские грамматики дают фак­там латинского языка, оказываются часто — хотя н отнюдь не всегда — для нас бесполезными. Но это еще не опорочи­вает свидетельской ценности их показаний о самих фактах. Вопрос о том, не искажены ли факты в угоду ложной теории, приходится, конечно, решать от случая к случаю, но там, где есть возможность проверить грамматическую традицию по­мощью сопоставления с другими источниками, эта традиция чаше всего подтверждается. Мы будем -иметь возможность убедиться в этом при разборе сложного и спорного вопроса о латинском ударении. Дело исследователя — от­делить фактическое зерно от шелухи наивных или ошибочных

объяснений.

Глава IV.

Развитие латинского языка в период ранней империи.

Для латинского языка эпоха империи означала прежде всего огромное расширение территории его распространения.

За пределы Италии в узком смысле слова, т. е. за пре­делы Апеннинского полуострова, латинский язык вышел, правда, уже давно, задолго еще до его окончательной победы на территории самой Италии. С римскими завоеваниями ла­тинский язык проникал и в захваченные земли, и повсюду, кроме греко-восточных областей, где греческий язык сохра­нил свои господствующие позиции, создавались центры рас­пространения латинского .языка среди местного населения. С 238 г. до н. э. Риму принадлежат Сардиния и Корсика. В 201 г., после успешного окончания II Пунической войны, Рим получает восточное и южное побережье Испании, оконча­тельное овладение которой потребует, однако, еще двух столе­тий. В течение II в. до н. э. в состав римской державы вхо­дит долина По („цисальпинская Галлия"), Лигурия и южное по­бережье Галлии с долиной Роны, вплоть до Лиона, Женевы и Тулузы („Нарбонская Галлия"), входит, с разрушением Карфагена, и провинция „Африка". Огромные приобретения Рима в греко-восточном мире, захват Македонии и Греции, Вифинии и Пергама, Сирии и Египта хотя и не имели по­следствием вытеснение греческого языка, но привели к дли­тельному соприкосновению греческого языка с латинским как официальным языком римского государства. В 50 г. до н. э. Цезарь завершает завоевание Галлии; во времена Августа присоединяется Иллирия, Мезня, часть Мавритании, альпий ские области, Нарик, Ретия и Паннония. Первый век империи прибавляет к этому оставшуюся часть Мавритании, Британию, Фракию, германские области. С завоеванием Дакии при Траяне эта экспансия заканчивается, н Римская империя вскоре пере­ходит от завоевании к политике обороны своих границ.

Центром этого государства, его привилегированной областью и его опорой служит Италия , но очень скоро оказывается, что одна Италия не в состоянии справиться с этой задачей, и Рим стремится опереться на верхушечные слои провинций. Гражданские права провинциалов расши­ряются, они широко привлекаются в армию, даже в сенат, и развитие империи, особенно со II в. н. э., проходит под знаком роста удельного веса провинций.

Мы видели, что в свое время римская республика скупо предоставляла италикам право официального пользования языком господствующей общины; в отношении провинций, особенно в эпоху империи, велась совершенно иная языковая политика. Привлекая к себе местную верхушку, Рим стремился ее латинизировать. В Испании и Галлии для местной знати организовывались римские школы. Знание ла­тинского языка являлось необходимым условием для занятия местных должностей. Такая политика проводилась даже в от­ношений греческого мира.

Провинциальные города становились центрами распространения латинской речи. Мощным орудием латинизации служила также армия,   значение   которой   в  римском   государстве все более возрастало.

Темпы распространения латинского языка были, конечно, различными в разных областях. Это зависело, между прочим, и от интенсивности того встречного тяготения к Риму и его культуре, какое обнаруживала местная верхушка. В Галлии, например, она охотно шла на усвоение латинского языка и римского образа жизни, на слияние местной религии с рим­ской. Гораздо медленнее проникал латинский язык в деревню. Еще в III—IV вв. н. е. сельское население Галлии говорило по-кельтски; не исчезали также иберийские говоры в Испании, пунические — в Африке. В рабовладельческой империи только   ее   господствующее   италийское   ядро могло быть в какой-то мере спаяно в единую народность. Однако,когда
уже   впоследствии,   после   распада   Римской   империи,   на  ее  развалинах стали формироваться новые народы, латинизация соответствующих областей уже была настолько значительной, что основой их языкового единства оказался латинский язык.

Современные романские языки, итальянский и сардинский, испанский, португальский и каталанский, французский и про­вансальский, ретороманский (в Швейцарии), румынский и мол­давский,— не говоря уже о замершем в прошлом веке дал­матинском, вышли из латинского языка, воспринятого рядом самостоятельных народов, по-своему развивших и преобразо­вавших его в ходе своей истории.

Для характера латинизации весьма существенно, что она шла не только стихийно, но и организованно, с помощью школьного обучения латинскому языку. Распространителем латинского языка являлся не только римский колонист, не только воин или коммерсант-италик, но также грамматик и ретор. Это особенно характерно для таких земель, как Испания и Галлия, как римская Африка. В этих провинциях усваивалась   не   только   италийская   латынь,  с  присущими ей диалектными особенностями, но и норма литературного языка. Иначе  протекала романизация  альпийских областей,  и со­вершенно   особенные   условия   создались   в   Дакии.   Римляне получили  эту   территорию   почти обезлюдевшей,  и Траян заселил   ее   новыми   жителями,   собранными   из   разных концов  империи.

 Латинский язык оказывался, таким образом, в контакте с многочисленными местными языками различных провинций, и это не могло не создавать, наряду с проникновением в обще­латинскую лексику некоторого количества иноземных слов(кельтских, иберских, германских и т. д.), также и известных диалектных различий по областям. На их наличие указывают и некоторые античные свидетельства. Taк, по словам извест­ного христианского писателя IV в. н. э. Иеронима („Cum_et ipsa latinitas et regionibus cotidie mutetur et tempore", — Comm.epist. ad Galatos, II, 3) латынь беспрестанно меняется и по отдельным областям и с течением времени. Однако имею­щиеся в нашем распоряжении памятники не свидетельствуют о том, чтобы эти различия были сколько-нибудь значительны, по крайней мере в первые века империи, а главное, чтобы наблюдаемые особенности могли быть поставлены за счет воздействия местного „субстрата".

Латынь как официальный язык римского государств! не могла не оказать определенного воздействия на греческий язык. Достаточно обратиться к новозаветным текстам, что6ы увидеть, сколь много латинских терминов военно-админи­стративного характера проникло в греческую речь. Вот, что для нас интересно. Для этого времени становится характерным билингвизм, вла­дение латинским языком у греков и греческим — у римлян, особенно распространяющийся со II в. н. э., когда Италия теряет свое преобладание н значение восточной части импе­рии начинает постепенно возрастать. Перенесение столицы в Константинополь еще более усилило значение латинского языка в греческих областях, правда ненадолго, и греческий язык в конце концов вышел победителем.

- Интересно, что именно в этот период максимального сближения двух языков в обоих происходит ряд одинаковых явлений, и притом весьма серьезных по своим последствиям. Так, в обоих языках отмирает музыкальное ударение, сменяясь динамическим, в обоих языках идет на убыль различение дол­гих и кратких гласных, ослабляются смычные согласные (b > v). Параллельно наблюдается в обоих языках рост пред­ложных конструкций, описательных глагольных форм (habeo с инфинитивом и т. п.). Нет основа­ния видеть здесь „заимствования"; надо думать, что эти явления распада старой фонетнко-морфологической системы происходили в каждом языке самостоятельно, в осуществле­ние тенденций развития, в той или иной мере присущих раз­ным ветвям индо-европейских языков, но, вместе с тем, можно предполагать, что, при широком распространелин билингвизма, эти параллельные процессы двух находившихся в контакте языков друг друга взаимно поддерживали.}

Переходя к рассмотрению внутренних процессов развития латинского языка в интересующий нас период, надлежит про­вести разграничение между письменным языком н языком устной речи, ибо здесь наблюдается тенденция к известному разрыву между ними.

 Фонетико-морфологнческая система литературного языка окончательно стабилизировалась к началу эпохи империи. По сравнению с классической прозой I в. до н. э. произошли очень незначительные изменения, которые частично пред­ставляют собою, быть может, лишь закрепление процессов, уже   ранее  завершенных,  но  скрытых  от нас правописанием  времен  республик..

Переход конечного -6s > -us, -6in^>-usn. происшедший еще на рубеже III—II столетий, несколько задержался после неслогового и или q^: salvos, equns: в т'»н же позиции за­держался переход -о- в -й- перед заканчивающим слог веляр­ным -1: volt, volgus. С начала империи письмо неслоговое и в I в. окончательно становится спирантом v. Возможно, что с этим связана орфографическая реформа, которую пытался провести император Клавдий. Он ввел три новых буквы: h-, встречающуюся в эпиграфических памятни­ках, вместо греческого и, но задуманную, может быть, для того латинского звука, который наши источники определяют как „средний" между i и u (optumus optimus, J для v; э для сочетаний bs и ps. Реформа эта успеха не имела. Пока Клавдий был жив, государственная канцелярия применяла новые буквы, но затем и она вернулась к обыч­ному письму.

Более серьезное значение имело сокращение конечного -о, раньше захватывавшее только слова ямбической  или. кретической формы: volo, nescio. На­чиная с Овидия, мы находим краткое -о в 1-м л. ед. ч. гла­голов (tollo), а у Сенеки и в датнве-аблативе ед. ч. второго склонения (vincendo). Это явление показательно для неуклон­ного, хотя и медленного процесса уничтожения количествен­ных различий между гласными, начавшегося с конечного слога.

В морфологической области имела место дальнейшая уни­фикация третьего склонения. В то время как согласные основы издавна имели единую форму им.-вин. падежа мн. ч. на -es, в основах на -i- эти формы различались: им. п. -es (<C,'-ei-es) и вин. п. -is (<C*-i-ns): oves— ovis. С I в. н. э. и здесь уста­навливается окончание -es. На этом развитие фонетико-мор-фологнческой системы литературного языка заканчивается. Грамматики начала империи, во главе с Реммием Па-лемоном, кодифицируют эту систему, устанавливают твердые правила орфографии. Это та система, которая н поныне принята у нас при печатании латинских текстов, если не преследуется целей точного воспроизведения исторических особенностей языка

Список литературы:

1) Чернявский М.Н  Латинский язык и основы  терминологии./ Чернявский М.Н учебник - М.: Медицина, 2000. – 336 с.-Библиогр: с.6-23.  

2) Тронский И. М., Очерки из истории латинского языка./Тронский И.М - М.: Молодая гвардия, 1953. – 267с. – Библиогр: с37-250.

3)  Историческая грамматика латинского языка./ Под ред. А.К. Владимирова. – М.: Наука, 1960.-158с.- Библиогр: с5-150.

4)  Культура Древнего Рима./ учебник - М.: Просвещение, 1985.- 289с. Библиогр: с78-165.

5)  Соболевский С.И. Грамматика латинского языка./ Соболевский С.И.  - М.: Просвещение, 1998.- 264с. Библиогр: с85-260.