Проблема культурно-исторических взаимоотношений Москва-Петербург и их отражение в социально-философских, публицистических и художественных текстах

Проблема культурно-исторических взаимоотношений Москва-Петербург и их отражение в социально-философских, публицистических и художественных текстах

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ.

1. АНТИТЕЗА МОСКВА-ПЕТЕРБУРГ В НАУЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ И ПУБЛИЦИСТИКЕ.

1. Спор западников и славянофилов о месте России в мировой истории как отражение антитезы Москва-Петербург.

2. Москва - Петербург в современной культурологической мысли.

3. Петербург-Москва в современной публицистике.
2. ОБРАЗЫ МОСКВЫ И ПЕТЕРБУРГА В РУССКОЙ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ СЕРЕДИНЫ

XVIII – XX ВЕКОВ.

1. Москва-Петербург в русской художественной литературе середины XVIII века.

2. Москва-Петербург в русской художественной литературе XIX века.

3. Москва-Петербург в русской художественной литературе рубежа веков.

4. Москва-Петербург в литературе советского периода.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.

ВВЕДЕНИЕ

Актуальность исследования.

Спор столиц насчитывает без малого три века; самые сложные периоды своей истории русская культура переживает в векторе взаимоотношений
Москвы и Петербурга.

Взаимоотношения Москвы и Петербурга, стали объективным фактом русской истории с момента закладки города на Неве и касались самых различных сторон историко-культурного развития России в целом. Действительно, в общественном мнении россиян сразу же достаточно четко были осознаны сущностные различия старой и новой столиц, представляющих две политические концепции и закрепляющие два типа культуры.

По мнению исследователя В. Шубинского, Петербург изначально был замышлен как воплощение преследовавшей европейскую мысль с ренессансных времен идеи «правильного города». Очевиден изначальный спор с Москвой – городом «русским и естественным». Спор был тем острее, что Москва как столица единственного «правильного», православного государства претендовала на всемирную исключительность. Петербург тоже претендовал на нее, но по другим причинам. Само название города очевидно бросало вызов концепции
«Третьего Рима» («городом Святого Петра» может быть лишь Рим; в данном случае перед нами новосозданный Рим, по московскому счету, четвертый, тот, которому не быть) /52/.

Степень изученности темы.

Данная проблема была достаточно хорошо разработана в отечественной науке. Существует значительное количество работ, в той или иной степени освещающих отдельные аспекты проблемы. Этой проблемой интресовались такие исследователи как К.Исупов, В.Шубинский, М.Каган и другие.

В художественной литературе обращались к данной теме на страницах своих произведений А. Радищев («Путешествие из Петербурга в Москву»); К.
Батюшков («Прогулка в Академию Художеств», «Прогулка по Москве»); А. Пушкин
(«Евгений Онегин», «Медный всадник», «Пиковая дама»); Н. Гоголь
(«Петербургские записки 1836года»); В. Белинский («Петербург и Москва»); А.
Герцен («Москва и Петербург»); М. Лермонтов («Княгиня Лиговская»); Ф.
Достоевский («Белые ночи», «Преступление и наказание») и др. В эпоху
«Серебряного века» эта тема затрагивалась в творчестве А. Блока («Утро в
Москве», «Вися над городом всемирным» и др.); О. Мандельштама
(«Петербургские строфы», «Я вернулся в мой город знакомый до слез» и др.);
А. Белого («Москва»,«Петербург»); А. Ахматовой («Ведь где-то есть простая жизнь и свет…», «Поэма без героя») и многих других.

Среди исследований истории и быта Москвы и Санкт-Петербурга мы можем назвать работы «Старая Москва» и «Старый Петербург» М. Пыляева»; «Из истории Москвы» В. Назаревского ; «История города Москвы»

И. Забелина; «История Петра Великого» А. Брикнера; «Сказания о Русской земле» в четырех частях А. Нечволодова.

Достаточно хорошо изучена архитектура городов в работах «Архитектурные памятники Петербурга – второй половины XIX века» А. Пунина; «Архитектурная панорама Невских берегов» Н. Захарова; «… В окрестностях Москвы»
В.Турчина; «М .Акниста Русское искусство Петровской эпохи» К.Калязина,
Г.Камелова; «Русская национальная идея» и архитектура Петербурга конца XIX- начала XX века В.Лисовского.

Недостаточно изучена музыкальная культура. Работы по данной теме носят преимущественно обзорный характер: Л. Гакель «Театральная площадь»;
Е.Орлова «Лекции по истории русской музыки»; М.И. Глинка «История русской музыки».

Среди культурологических работ по данной теме можно выделить работы
К.Исупова «Душа Москвы и гений Петербурга» и М.Кагана «Град Петров в истории русской культуры».

Объект исследования – проблема Москва-Петербург и ее отражение в научной, художественной и публицистической литературе.

Предмет исследования - Москва и Петербург как крупнейшие социокультурные явления.

Цель работы состоит в том, чтобы проследить противопоставление двух столиц в социально-философских, публицистических и художественных текстах и выявить социокультурные смыслы антиномии.

Поставленная цель предполагает необходимость решений следующих частных задач:
1. Описать историю возникновения противопоставления двух культурных центра.
2. Определить параметры исследования проблемы культурной антиномии «Москва

– Петербург».
1. Определить корпус социокультурных проблем, связанных с осмыслением антитезы Москва - Петербург в научной литературе и публицистике.
1. Проследить эволюцию образов двух столиц в русской художественной литературе середины XVIII-XX веков, и определить какие оппозиции являются преобладающими в творчестве писателей и поэтов данного периода.
Исследователи выделяют несколько основных параметров, по которым обычно противопоставляют две столицы.

Во-первых, почвенная изначальность естественно растущей Москвы традиционно противопоставляется в мире ценностей русской культуры городу, воздвигнутому наперекор стихиям и здравому смыслу, - сплошь искусственному, рационально организованному Петербургу. На фоне других, европейских столиц
(не исключая Москвы), вырастающих постепенно и стихийно, Петербург воспринимался как город «умышленный», «вымышленный», «вытащенный» (Д.С.
Мережковский) из земли. (болот?)

Академик П. Пекарский в «Петербургской старине» приводит следующее свидетельство: «Три старых рыбака, живших до основания Петербурга в местах, где потом возник город, рассказывали в 1721 году, что за тридцать лет, перед тем как было такое наводнение, что вся страна до Ниеншианца была потоплена, и что подобные бедствия повторяются почти каждые пять лет.
Поэтому первобытные жители невского побережья никогда не строили там прочных жилищ, а небольшие рыбачьи хижины. Как только, по приметам, ожидалась большая буря, крестьяне ломали свои хижины, а бревна и доски складывали как плоты и привязывали к деревьям; сами же, в ожидании убыли воды, спасались на Дудерову гору».

Веря этим пророчествам, русские люди говорили, что жить здесь нельзя, город будет снесен водою или провалится в трясину.

Во-вторых, Санкт-Петербург обвиняли в европеизме, который воспринимался негативно как нечто чуждое, враждебное национальным началам и народному духу России. Как считали славянофилы, Россия разделилась надвое, на две столицы. С одной стороны, – Государство со своей иностранной столицей Санкт-Петербургом, с другой стороны, – земля, народ со своей русской столицей Москвой. Исследователь Н. Григорьев называет Москву культурной столицей, а Санкт-Петербург инокультурной, полагая, что Россия его долго не понимала и не принимала, «считая чиновным, вельможным, но только не культурным в русском смысле этого слова» /17/, с. ?/.

В-третьих, Москва и Санкт-Петербург всегда спорили за приоритет столичных функций. Так или иначе возникла проблема - Столица - Провинция.

Столица – это главный город государства, административно-политический центр страны. Столица обычно является местом пребывания высших органов государственной власти и государственного управления, а также высших судебных, военных и иных учреждений. Так сложилось, что в России всегда было две столицы – Москва и Санкт-Петербург, которые по очереди в разное время принимали на себя столичные функции.

Москва возникла на стыке поселений племен вятичей и кривичей, которые издревле пахали, охотились и бортничали на своей земле. Они были двумя из восточнославянских племен, образовавших Древнюю Русь.

Москва впервые упоминается в летописи в 1147 году как владение

Ю. Долгорукого. Рост и возвышение Москвы были связаны с ее расположением на пересечении торговых путей в центральной части славянских земель. В IV веке город выдвигается как центр Московского Великого княжества, одного из сильнейших княжеств северо-восточной Руси, в это же время город становится резиденцией русских митрополитов, а затем резиденцией патриархов. В последнюю четверть XV века при великом князе Иване III Москва превращается в столицу русского централизованного государства. Акцентировать центрическую, собирательную функцию Москвы.

Однако в мае 1703 года Петр I решил заложить на Заячьем острове, в дельте Невы новую крепость, и одновременно был заложен и собор Святых
Петра и Павла. Первоначально Санкт-Петербургом была названа крепость. Идея построить на его месте столицу пришла Петру I позднее. Тогда-то и перешло имя от крепости к городу, а крепость, по названию собора, в ней возведенного, стала именоваться Петропавловской.

Каковыми же были причины основания Петербурга? Какие социокультурные тенденции обозначаются в месте, времени и факте основания нового города и новой столицы?

Одной из основных причин историки называют основание порта для торговли с северо-западной Европой и обмена достижениями наук.
Исследователь П. Столпянский утверждал, что основание Петербурга не было стремлением Петра Великого «прорубить окно в Европу» – прорубать окно он стал позже, а прежде всего ему нужен был незначительный островок, на котором было бы удобно построить крепость. В дальнейшем же основной задачей при строительстве Петербурга было стремление устроить его так, чтобы он не походил на Москву. Современные историки, в частности

А. Предтеченский, считает, что Петр I видел в Москве оплот тех сил, которые противостояли реформаторским тенденциям. Также в качестве причины основания
Петербурга выделяют стремление императора к укреплению авторитета России в
Европе /18/.

Таким образом, Петербург, должен был стать своего рода «отправным пунктом» на пути приобщения русских людей к европейской культуре.
Акцентировать иную социокультурную направленность нового города: обращенность вовне, к Европе, установление стабильных коммуникативных связей.

После того, как в 1712 году Санкт-Петербург становится столицей
Российской империи, Москву постигает незавидная судьба полузабытого губернского города. Она оживала лишь в те редкие дни, когда сюда на коронацию или еще на какие-либо торжества приезжала из новой столицы императорская семья.

По замечанию историка И. Солоневича, выразившего намерения императорского двора, остававшиеся устойчивыми со сменами правителей,
«Москву не стоило улучшать – Москву надо было послать ко всем чертям со всем тем, что в ней находилось: с традициями, с бородами, с банями, с церковью, с кремлем и прочим» /45/. После начала строительства Петербурга
Петр уже никогда не возвращался в Москву.

Но все же за свою трехсотлетнюю историю Петербург дважды утрачивал свое столичное положение. В первый раз – при Петре II, внуке Петра Великого от казненного им сына Алексея. 19 января 1728 года по решению Верховного тайного совета состоялся переезд двора в Москву. И он снова стал столицей
26 января 1732 года, когда Анна Иоанновна вернула двор из Москвы в
Петербург и торжественно объявила о возвращении ему статуса столицы.

Вторично он утратил этот статус при большевиках после того, как В.И.
Ленин весной 1918 года переехал с правительством из Петрограда в Москву.

На сегодняшний день официальной столицей России является Москва, а
Санкт-Петербургу президент Б.Н. Ельцин определил статус «культурной» столицы России. Но многие люди и, в частности, москвичи, считают Санкт-
Петербург всего лишь губернским центром. Но в истории всякое бывает, и, как знать, не вернет ли себе «северная столица» официальное положение столицы
Российского государства. Именно в наши дни различные средства массовой информации сообщают о скорейшем переносе столицы в Санкт-Петербург.

В-четвертых, Петербург изначально строился как столица великой, могущественной империи. Москва же долгое время напоминала «большую деревню». Москва, в отличие от официального, чопорного Петербурга, всегда была живописна и вольна. Она не строилась, как Петербург, по плану, в расположении ее улиц и площадей не было строгости, четкости, казарменной упорядоченности. Названия улиц были пестры и бессистемны.

Таким образом, мы обозначили явные оппозиции, по которым могут быть противопоставлены две столицы. Еще раз перечислим их:
1.«Органический» – «неорганический» город
2. Русский город – Европейский город.
3. Столица – провинция.
4. Вольнолюбивый, живописный - официальный, чопорный.
1. Также мы можем говорить еще и о скрытых оппозициях. Обозначим эти оппозиции и попытаемся проследить их в концепциях Москвы и Петербурга, реализованных в культурологических исследованиях, публицистике и в русской художественных произведениях.
1. Природа – цивилизация.
2. Святой – демонический.
3. Хаос – Космос.
4. Обширный – замкнутый.

Эта тема может и в дальнейшем стать предметом исследования, так как в сознании людей всегда будет существовать антитеза Москва-Петербург.

ГЛАВА I

АНТИТЕЗА МОСКВА – ПЕТЕРБУРГ В НАУЧНОЙ

И ПУБЛИЦИСТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ.

1.1. Спор западников и славянофилов о месте России в мировой истории как отражение антитезы Москва-Петербург.

Если до начала XIX века Россия в различных концепциях и теориях
(просвещенческих, по преимуществу) полагалась европейской державой, и перед ней ставилась перспектива догнать Европу, то уже в начале XIX века о России стали говорить как о самобытной стране, у которой свой исторический путь развития.

В это время в русской философской и публицистической мысли развернулась напряженная полемика о месте России в мировой истории между славянофилами и западниками.

Славянофилы говорили: «Русские – не европейцы, они носители великой, самобытной православной культуры, не менее великой, чем европейская, но в силу неблагоприятных условий исторического развития не достигшей еще такой стадии, развития, какую достигла европейская культура» /9/.

Основная идея славянофилов заключалась в том, что только неискаженное христианство – Православие – может дать человеку и России духовную цельность. Только возвращение к православию может устранить ту духовную раздвоенность, которой страдает русское образованное общество со времен петровских реформ. «Для цельной истины, – пишет И. Киреевский, - нужна цельность разума. Главный характер верующего мышления заключается в стремлении собрать все отдельные части души в одну силу, отыскать то внутреннее средоточие бытия, где разум и воля и чувство и совесть и прекрасное, и истинное, и удивительное, и справедливое, и милосердное, и весь объем умасливается в одно живое единство, и таким образом восстанавливается существенная личность человека в ее первоначальной неделимости». ?

Как мы видим, славянофильство главным своим устоем сделало признание религиозности самой сутью русского национального духа. При этом православие отождествлялось с христианством и с подлинной верой вообще, и отвергала католицизм как искаженную, рационализированную религии. Н. Бердяев считал, что такая позиция особенно близка русской мысли, но пытался ее скорректировать, утверждая: «все наше славянофильское сознание было проникнуто враждой не к европейской культуре, а к европейской цивилизации.
Хомяков, Достоевский и К. Леонтьев относились с настоящим энтузиазмом к великому прошлому Европы… Борьба России и Европы, Востока и Запада, представлялась борьбой духа с бездушием, религиозной культуры с безрелигиозной цивилизацией. Хотели верить, что Россия не пойдет путем цивилизации, что у нее будет свой путь, своя судьба, что в России только и возможна еще культура на религиозной почве, подлинная духовная культура»
/18/.

В русском сознании очень остро ставилась эта тема. Не удивительно, что фронтальное различие политических, философских, религиозных, этических и эстетических воззрений и самой психологии представителей двух лагерей русской культурфилософской мысли этого времени фокусировалось на оценке наследия Петра и переносилось на его детище – Петербург, который концентрировал и символизировал все враждебное славянофильской идеологии.
Оппозиционером же града Петра оказывалась Москва.

Основная полемика разразилась в связи с появлением первого
«Философского письма» П. Я. Чаадаева. В наиболее известном из всех
«философских писем» Чаадаев сформулировал отличительные черты той
«своеобразной цивилизации», которую представляет собой Россия. Она не относится ни к Западу, ни к Востоку, у нее нет традиций ни того, ни другого. «Исключительность» русского народа объясняется тем, что он принадлежит к числу наций, которые «как бы не входят в состав человечества», а существуют лишь для того, чтобы «дать миру какой-нибудь важный урок»; которые живут одним настоящим, «без прошедшего и будущего»,
«среди мертвого застоя»,- как бы находясь «вне времени». Чаадаев, как полагает И.В. Кондаков, упрекал русский народ в неизжитом духовном
«кочевничестве», в «поверхностном и часто неискусном» подражании другим нациям, это приводит к тому, что каждая новая идея бесследно вытесняет старые («естественный результат культуры, всецело основанной на
«заимствовании и подражании»). «Беспечность жизни», лишенной «опыта и предвидения» приводит русский народ к «необычайной пустоте и обособленности» социального существования, делает его равнодушным к
«великой мировой работе», осуществляющейся в истории европейской культуры.
Отсюда, по мысли Чаадаева, происходит «какая-то странная неопределенность», более того – поразительная «немота наших лиц». Где сноски?

Говоря о чертах русского национального характера, Чаадаев объяснял отмечаемую иностранцами «бесшабашную отвагу» русских типичной для них неспособностью к углублению и настойчивости», а вызывающее подчас восхищение сторонних наблюдателей «равнодушие к житейским опасностям» – столь же полным «равнодушием к добру и злу, к истине и ко лжи», а также
«пренебрежением всеми удобствами и радостями жизни». ?

Чаадаев даже склонялся к выводу, что в русской культуре «есть нечто враждебное всякому истинному прогрессу» – начало, как бы ставящее Россию вне всемирной истории, вне логики мировых цивилизаций, вне логики истории мировой культуры. Так, распространение и развитие христианства в Европе привело, в конечном счете, к уничтожению крепостничества на Западе; русский же народ «подвергся рабству» лишь после того, как стал христианским, - в царствование Б.Годунова и В.Шуйского, - стало быть, само христианство имело разные последствия в европейской и российской истории. Кондаков!

Для Чаадаева несомненно, что путь человечества един, что социальный и культурный прогрессы универсальны и всемирны, что история в своем поступательном развитии вырабатывает всеобщее истины и уроки, призванные просветить в равной степени, хоть и различно все народы. В то же время русский мыслитель признает различие культур и цивилизаций Востока и Запада: для первого свойственно воображение, для второго характерен рассудок; он отдает себе отчет в том, что возможна образованность, притом весьма высокая, но принципиально отличная от западной (Япония), что возможен вариант христианства, не сопоставимый с европейским (Абиссиния).

Однако философский ум Чаадаева, воспитанный в духе европейского
Просвещения, не может примириться с равными возможностями столь различных культур и цивилизации в историческом процессе. Исключительные варианты культурно-цивилизационного развития он называет «нелепыми уклонениями от божеских и человеческих истин». ?

К числу подобных «уклонений» от мирового пути Чаадаев причисляет и русскую культуру. Даже в своих заимствованиях российская цивилизация, по мнению Чаадаева, склонна не усваивать чужое, а искажать результаты человеческого разума и его всемирного прогресса; не вписываться в систему мировых законов, но, напротив, способствовать отмене «общего закона человечества» по отношению к России и русским. Поэтому «идеи долга, справедливости, права, порядка», составляющие социальные и культурную атмосферу Запада, отсутствуют в повседневном обиходе русских. Русская культура, убежден Чаадаев, внеисторична, а в силу неспособности приобщиться к мировому историческому опыту отторгнута от передовой части человечества, уже вступившей на путь «бесконечного развития». Принципу единства человеческого рода, выполненному Европой, общности человеческого мышления,
«всемирной идее», «установлению совершенного строя на земле» Россия может, по Чаадаеву, противопоставить только «национальный предрассудок» / 21/.
В итоге акцентировать методологический подход к анализу России, объяснить, зачем это нужно, ответить на вопрос, причем здесь Москва и Петербург? За каким городом, по его мнению, все будущее России?

Славянофилы как уже было выше сказано, пытались в неурядицах России обвинить Петра I и все его начинания. Вот, что по поводу деятельности Петра
I пишет Чаадаев в противовес славянофилам: «Было время, когда я, как и многие другие думал, что тот великий катаклизм, который мы именуем Петром
Великим, отодвинул нас назад, вместо того чтобы продвинуть вперед.
Ознакомившись с делом ближе, я изменил свою точку зрения. Теперь я уже не думаю, что Петр Великий произвел над своей страной насилие, что он в один прекрасный день похитил у нее национальное начало, заменив его началом западноевропейским, что, брошенное в пространство этой исполинской рукой, мы попали на ложный путь, как светило, затерявшееся в чужой солнечной системе, и что нам нужен в настоящую минуту какой-то новый толчок центростремительной силы, чтобы мы могли вернуться в нашу естественную среду.

Конечно, один этот человек заключал в себе целый революционный переворот, и я далек от того, чтобы это отрицать, однако и этот переворот, как и все перевороты в мире, вытекал из данного порядка вещей. Петр Великий был лишь мощным выразителем своей страны и своей эпохи. Поневоле осведомленная о движении человечества, Россия давно признала превосходство над собой европейских стран, особенно в отношении военном, утомленная старой обрядностью, прискучив одиночеством, она только о том и мечтала, чтобы войти в великую семью крестьянских народов; идея человечества уже проникала во все поры ее существа и боролась в ней не без успеха с заржавевшей идеей почвы. Словом, в ту минуту, когда вступил на престол великий человек, призванный преобразовать Россию, страна не имела ни чего против этого преобразования: ему пришлось только приложить вес своей сильной воли, и чашка весов склонилась в пользу преобразования.

Я слишком хороший русский, я слишком высокого мнения о своем народе, чтобы думать, что дело Петра увенчалось бы успехом, если бы он встретил серьезное сопротивление своей страны. Я хорошо, знаю, что вам скажут некоторые последователи новой национальной школы – «потерянные дети» этого учения, которые является ловкой подделкой великой исторической школы
Европы; они скажут, что Россия, поддавшись толчку, сообщенному ей Петром
Великим, на момент отказалась от своей народности, но затем вновь обрела ее каким-то способом неведомым остальному человечеству, но краткое размышление покажет нам, что это – лишь громкая фраза неуместно заимствованная на той податливой растяжимой философии, которая в настоящее время разъедает
Германию и которая считает, что, объяснила все, если формулировала какой- нибудь тезис на своем странном жаргоне. Правда, что Россия отдала в руки
Петра Великого свои предрассудки, свою дикую спесь, некоторые остатки свободы ни к чему ей не нужны, и ни чего больше – по той простой причине, что никогда народ не может всецело отречься от самого себя, особенно ради странного удовольствия, сделать с новой энергией прыжок в свое прошлое – странная эволюция, которую разум человека не может постичь, а его природа осуществить» /50/.

Таким образом, Чаадаев утверждает, что сближение России с Европой и приобщения ее к европейской культуре было вполне естественным процессом, так как она давно признала превосходство над собой европейских стран. А
Петр I был всего лишь мощным выразителем своей страны и своей эпохи и народ ему помог и поддержал его начинания.

Один из лидеров славянофильства – А. Хомяков довольно много в своих сочинениях размышлял о Московском периоде русской истории и культуры, при этом постоянно сравнивая его с предыдущем периодом (Киевская Русь) и последующим («Петербургский»).

Москва, по его мнению, по сравнению с другими, старыми городами была городом новым, не имеющем прошедшего, не представляющей никакого определительного характера, смешением разных славянских семей и это ее достоинство.

Цитата не введена в текст! «Она совместила в тесном союзе государственную внешность и внутренность, и вот тайна ее силы. Наружная форма для нее уже не была случайною, но живою, органическою, и торжество ее в борьбе с другими княжениями было, несомненно. Как скоро объявила она желание быть Россиею, это желание должно было исполниться, потому что оно выразилось вдруг и в князе, и в гражданине, и в духовенстве, представленном в лице митрополита. Новгород устоять не мог, потому что идея города должна была уступить идее государства; князья противиться долго не могли, потому что они были случайностью в своих княжествах; областная свобода и зависть городов, разбитых и уничтоженных Монголами, не могли служить препоною, потому что инстинкт народа, после кровавого урока, им полученного, стремился к соединению сил, а духовенство, обращающееся к Москве, как к главе Православия Русского, приучала умы людей покоряться ее благодетельной воли.

С Петром начинается новая эпоха. Россия сходится с Западом, который до того времени был совершенно чужд ей. Она из Москвы выдвигается на границу, на морской берег, чтобы быть доступнее влиянию других земель, торговых и просвещенных. Но это движение не было действием воли народной; Петербург был и будет единственным городом правительственным, и, может быть для здорового и разумного развития России не осталось и не останется бесполезным такое разъединение в самом центре государства. Жизнь власти государственной и жизнь духа народного разъединились даже местом их сосредоточения. Одна, из Петербурга, движет всеми видимыми силами России, всеми ее изменениями формальными, всею внешнею ее деятельностью; другая незаметно воспитывает характер будущего времени, мыслей и чувства, которым суждено еще облечься в образ и перейти из инстинктов в полную, разумную деятельность.

Таким образом, вещественная личность государства получает решительную и определенную деятельность, свободную от всякого внутреннего волнения, и в то же время бесстрастное и спокойное сознание души народной, сохраняя свои вечные права, развивается более и более в удалении от всякого временного интереса и от пагубного влияния сухой практической внешности» /47/.

Мы видим, что А. Хомяков не согласен с П. Чаадаевым говоря, что движение на Запад не было действием воли народной. Петербург он считает городом правительственным, а Москву – городом народным.

Введи цитату в текст! «История России, представляет три, довольно резко отделенных периода. Первый есть период Киевской Руси. Тогда уже великая наша земля представляла сильные начала единства: единства веры и церковного управления, и единства правящего рода. Род признавал главою своею старшего из своих членов, сидящего «во стольном городе, во Киеве»; ему подчинялись младшие, и в этом подчинении заключалось политическое единство. Русская земля была тогда союзным государством. Это время уделов.
Но внутренние единство земли еще не существовало, не проникало в его организм. Рыхла связь между областями. Нужда в общей Русской речи еще не могла быть сознаваема. Законы внутреннего развития и уроки, данные нам внешним, приготовили начало нового полного единства. Выступила на историческое поприще Москва. Под свой стяг стянула она мало помалу всю
Великую Русь; в ней узнали свою силу наши предки, Русь прежних веков. До
Москвы Русь могла быть порабощена, Русский народ мог быть потоптан иноземцем. В Москве узнали мы волю Божию, что этой Русской земли никому не сокрушить, этого Русского народа никому не сломать. Слово Московское сделалось общим Русским словом».

Таким образом, автор признает за Москвой объединяющее начало. Далее он говорит, что с началом XVIII-го века наступает новая эпоха. Государственная власть переместилась в другую область, область новую.

«Старина обратилась в воспоминание, прошлое прошло» /47/.

Хомяков удивляется по поводу того, что все европейские страны имеют одну столицу, а Русская земля имеет две столицы. Одну он называет государством (Петербург) а другую «жизнью народной» (Москва).

«Наши мыслительные соседи, Немцы, уже заметили и внесли в науку, как несомненное деление права на право личное, право общественное и право государственное. Деление права соответствует, без сомнения, делению самих жизненных отправлений, трем областям деятельности: частной, общественной и государственной. Между первой и последней, т.е. между частной и государственной лежало бы бездна, если бы эта бездна не была наполнена общественной деятельностью. В целом мире все сферы деятельности частной одинаковы и одинаково бесцветны: для нее совершенно все равно, какое государство ее охраняет и обеспечивает, только бы охраняла и обеспечивало.
Не такова деятельность общественная. Выходя из жизни частной, она выражает все оттенки, и особенности земли и народа и обуславливает государство, делая его таким, а не иным; она дает ему право, она налагает на него обязанность быть самостоятельным, выделиться и других государств. С ее уничтожением, если бы такое уничтожение было возможно, государство теряет всю свою силу; оно падает и не может не падать, потому что уже не имеет причины быть, потому что собственно – личное деятельность всегда равнодушна к охраняющему ее государству, лишь бы охраняла ее. Она должна пасть по справедливости, потому что человек, лишенный одного из законных своих наследий, - жизни общественной, - будет естественно примыкать к какому- нибудь другому государству, в котором она свое наследие находит вполне: ибо, в своей частной деятельности, человек есть только лицо опекаемое или оберегаемое, в жизни же общественной – он зиждетель, и в известной мере деятель и творец исторических судеб» /47/.

Однако государство так же оказывает влияние на общественную деятельность. «Государство, внешнее выражение живого народного творчества, охраняет его от всякого внешнего насилия, от всякого внутреннего временного потрясения, могущего нарушить его законный и правильный ход. Без него область деятельности общественной была бы невозможна; ибо она была бы беззащитною перед напором других народов, вооруженных государственными силами, и невозможною внутри самой себя, потому что, по несовершенству человеческому, она бы постоянно нарушалась всякими личными злыми страстями, требующими принудительной силой для своего укрощения, между тем как сама область общественной деятельности, по своему коренному характеру, есть только область мысли, мира и добровольного согласия. И так, говорю я, свято и высоко призвание государства, хранящего жизнь общественную и обуславливающую ее возможность. Как живой органический покров охватывает оно ее, укрепляя и защищая от всякой внешней невзгоды, растет с нею, видоизменяясь, расширяясь и прилаживаясь к ее росту и к ее внутренней видоизменениям. Чем более в нем мудрости и знания своих собственных выгод и своего собственного значения, с тем большею чуткостью слышит оно, с тем большею ясностью видит оно все разнообразия жизни общественной, с тем большею гибкостью прилаживается оно к ее формам и к ее историческому росту, охватывая ее как бы живою бронею и постоянно укрепляя ее живыми силами.
Таково отношение государства в жизни общественной, - государство его нормальном и здоровом развитии. История учит нас, что в болезненных явлениях, предшествующих падение народов, эта деятельность извращается и ищет какого-то развития отдельного, враждебного народной жизни и, следовательно, невозможного. Живой покров обращается в какую-то сухую скорлупу, толстеть и по-видимому крепнуть от оскудения и засыхания внутреннего живого ядра; но в то же время он действительно засыхает, дряхлеет и, наконец, рассыпается при малейшем ударе. Это какой-то исторический свищ, наполненный прахом сгнившего народа. В других органических формах мы замечаем, что область частной деятельности, рассыпанная в ровной мере по всему пространству государства, не требует и не может иметь центра. Область деятельности государственной необходимо требует крепкого сосредоточения, и оно имеет его на Руси. Почтительно скажем мы об нем: «ему же честь, честь». Наконец, духовная деятельность общества, развиваясь, созидает себе местные центры, и потом, для полного своего собора, для полной мысленной беседы, совокупляется в одно живое сосредоточение. Мне кажется, что такова Москва, таково ее живое и официально – признанное значение. Вот почему сохраняет она свое имя столицы». Цитата не введена и не завершена!

Именно в Москве, по его мнению «постоянно совершается серьезный размен мыслей, в ней созидаются формы общественных направлений. «Конечно, и великий художник, и великий мыслитель могут возникнуть и воспитаться в каком угодно углу Русской земли; но составиться, созреть, сделаться всеобщим достоянием, мысль общественного может только здесь. Русский, чтобы сдуматься, столковаться с Русскими обращается к Москве. В ней, можно сказать, постоянно нынче вырабатывается завтрашняя мысль Русского общества»
//.?

В качестве подтверждения своим словам он приводит в пример наше просвещение. Все убеждения, по его мнению, более или менее охватывавшие нашу жизнь, возникали в Москве. Хомяков считает интересным тот факт, что везде общественное сосредоточение совпадает с центром государственным, у нас же нет; или иначе: везде одна столица, а у нас две.

«Москва не может соперничать ни с одной из столиц Европы. Она, город невеселый; но эта внешняя не веселость столичной жизни не имеет ничего общего с истинною, светлою, внутреннею веселостью жизни разумной: она собственно принадлежит только столицам и никогда не может принадлежать всему народу, всей стране, какой бы то ни было. Москва может обойтись без того, без чего обходится Русская земля. Правда и то, что постоянная тревога жизни практической будит мысль и дает ей какую-то особенную бойкость и подвижность» /47/. ?

Таким образом, автор пытается донести до читателя, что Москва играет, огромное значение для Русской земли. Это город – общественного сосредоточения, а значит город, который несет в себе объединенное начало.

«Москва не перестала и ни когда не перестанет быть общественной столицей Русской земли». ?

В публицистике также довольно активно обсуждалась данная тема. В 1847 году Хомяков в статье «О возможности русской художественной школы», отстаивал идеи народности русского художества, полемизировал с Белинским:
«Петербургские журналы объявляет во всеуслышанное, что народность не в бороде и не в зипуне», однако не доказано, что фрак разумнее или удобнее зипуна». К. Аксаков, резко критиковал опубликованную в петербургском сборнике «Вчера и сегодня» повесть князя ? Одоевского «Сиротинка», демонстрировавшую превосходство «питерского воспитания над деревенским»: люди, «которые, будучи одеты в европейское платье и, заглянув в европейские книги, выучившись болтать на чужом языке и приходить, как следует, в заемный восторг от итальянской оперы, подходят с указкою к бедному необразованному народу» /18/.

Особый интерес представляет позиция В. Белинского. Первые впечатления о столице критик иронически описал в письме Боткину. «Питер – город знатный.
Нева – река пребольшущая, а петербургские литераторы – прекраснейшие люди после чиновников и господ офицеров. Мне очень, очень весело…» И далее, рассуждал как истинный москвич: «Да и в Питере есть люди, но это все москвичи, хотя бы они и в глаза не видали белокаменной. В Питере только поймешь, что религия есть основа всего и что без нее человек – ничто, ибо
Питер имеет необыкновенное свойство оскорбить в человеке все святое. Но все же Белинский не мог устоять перед эстетическим обаянием города: «Невский проспект – чудо, так что перенес бы его да Неву, да несколько человек в
Москву». ?

Во второй половине XIX века публикуется ряд работ, в которых также затрагивается вопрос о деятельности Петра Великого и обнаруживается явное противопоставление Петербурга Москве.

В 1869 году в Москве выходит книга И. Данилевского «Россия и Европа».
Прямой оценки городов Данилевский не дает, однако резко критическое отношение его к культурной политике Петра прослеживается. В результате этой деятельности, по мнению автора, не выросло ничего ни своего, ни чужеземного. Данилевский не приемлет новые формы архитектуры, живописи и выражает типично славянофильское восприятие - точнее, неприятие Петербурга.

Также довольно критично отнесся к Петербургу и другой московский мыслитель конца XIX века – Н. Федоров. Его главная идея - воскрешение отцов
- была не просто фантазией, но доведенным до крайности традиционализмом, поклонением прошлому, к которому человечество «должно возвратиться».
Верность традициям он считал национальной особенностью русского народа, а прогресс - приметой цивилизации. Отсюда и различия между Москвой – «органом падшей Византии» и Петербургом – «органом прегордого Запада». Ошибка петербургского периода заключалась в том, - разъяснил философ, - что он свободу поставил на место долга к отечеству, который в прошлом состоял в военной защите Европы от нашествия с Востока, а ныне – в «превращении кремлей в музеи» для воспитания людей в духе преданности заветам отцов при
«устранении самих причин и поводов к войнам». ? Как мы видим, общим в этих концепциях является противопоставление Москвы и Петербурга как символов истинного и ложного путей развития отечественной культуры, попытка закрепить за Москвой или Петербургом знак или «правильного», или
«неправильного» движения и осуществления своего национального пути, специфики национального характера.

Таким образом, мы можем говорить о том, что, антитеза Москва-Петербург набирает широкий оборот в русской философской и публицистической мысли XIX века. В лице Москвы и Петербурга спорили две школы: славянофилы
(московская) и западники (петербургская). За Москвой признавалась сила
«охранительная», традиционная, за Петербургом – преобразовательная, цивилизационная. Проблема Москва-Петербург стала ключевой в осмыслении прошлого и будущего России. Славянофилы пророчили Петербургу скорую гибель, обвиняя его в противовес Москве в европеизме и отходе от народа. Западники же наоборот попытались взглянуть на основание Петербурга и деятельность
Петра как на естественный, органичный процесс, спасительный для всей
России. Данный спор подготовил основательную базу для дальнейшего осмысления социокультурной и исторической роли городов в культурной жизни
России.

1.2. Москва - Петербург в современной культурологической мысли

В культурологических науках существует значительное количество работ посвященных Москве и Петербургу. Попробуем обратиться к двум наиболее известным работам, которые в какой-то мере отражают культурологический аспект проблемы. Автором первой работы является

К.Г. Исупов, который пытается проследить эволюцию образов Москвы и
Петербурга в русской культуре XVIII-XX веков. К. Исупов интегрирует в своем исследовании различные работы писателей, публицистов посвященных проблеме
Москва-Петербург.

? откуда взялся? Бицентризм по его мнению не является исключительным свойством отечественной истории. Это, скорее, норма, в которой отражена диалогическая природа всякого подлинно культурного исторического пространства: «Как «Мюнхен/Берлин» для Г. Гейне или «Любек» для Т. Манна, так и Москва/Петербург для бесчисленного множества русских авторов оказались кардинальной жизненной осью: типом мировоззрения, формой культуры, мировоззренческим итогом выбора, стилевым поведением, религиозной и этноязыковой доминантой» /17/. Или так вводится цитата, или: после нее»,
- пишет (утверждает и тд.) автор работы, полагает исследователь.

Историко- культурная интрига соперничества двух русских центров состояла в глубоко творческом характере их партнерства. Естественно растущая Москва противостоит в мире ценностей русской культуры рационально организованному Петербургу. Антитеза органического и неорганического, в контексте которой разворачивается почти трехвековой диалог столиц, отразилась в описании Москвы и Петербурга. В частности Петербург, был отнесен апокалиптикой. Она стала ведущим смысловым элементом
«петербургского мифа».

Репутация беззаконного града накапливалась постепенно и ближайшим генетическим образом связана с восприятием Петра I как Антихриста.
Беспрецедентная реформация социального уклада, крушение традиционных картин мира и мира религиозных ценностей, резко изменившееся качество исторического времени (оно катастрофически убыстрилось), – эти следствия дела Петрова вполне естественно активизировали архаический стереотип
«подменного» царя, государя-самозванца. Мифология самозванства, которой раскольники отреагировали на новации Петра Великого, целиком вошла в ценностный мир новой столицы, отмеченной сатанински чуждым обликом.

Чем чаще припоминали москвичи о Москве – Третьем Риме, тем больший ужас внушала с дьявольской помощью из ничего возникшая новая столица, грозившая обернуться Римом Четвертым. В борьбе за «римские» приоритеты
Москва со временем обретает новую мифологию, - контексты «Города-Феникса», в котором осмыслялась в XIX веке послепожарная Москва. Восстающая из пепла
Москва надолго заняла внимание всего мира, как отметил Герцен в памфлете
«Москва и Петербург». Москва осмысляется как «Город-Феникс», то есть город, способный к восстанию из пепла, и в этом бесконечном возрождении имеющий харизматическую, божественную отмеченность. Контрастным фоном для Москвы –
Города-Феникса – служит прочно установившаяся за Петербургом мифологема
Обреченного Града. Дать пояснение, что такое обреченный град.

Также можно вспомнить еще об одном ценностном стереотипе мирового города, в котором осмысляется Петербург: он носитель «цивилизации» как энтропийного оборотня культуры. Это «Город- Вавилон». Вавилонская тематика прочно укореняется в русской культуре, в связи с ней развертывается древняя мифология города- блудницы; все более отчетливо Петербург врастает в старинные контексты падшего Града. – Примеры!

На рубеже XIX-XX веков проблема города, городской среды, городского поведения – одна из центральных. Она ставится на широком фоне философских вопросов внутри уже сложившихся триад «культура- цивилизация – человек» и других из этого ряда. Авангардистские поиски в области новых языков выражения в искусстве коснулись прежде всего градостроительства.
Архитектура на некоторое время становится одним из «самых массовых из искусств». Кубизм и конструктивизм в поэзии и живописи, кино и музыке - производные от нее. Утопические варианты мегаполиса следуют один за другим, ничего не кажется неосуществимым. Города космические, подвесные, летающие, подземные, стеклянные, ажурные; города- растения и города- организмы.
Утопия предлагает прежде всего новый тип города, жилища и новую свободу для городского человека. На другом полюсе резко возрастает критика капиталистического города, литературу наводняют образы городов- убийц.
Мировоззренческая традиция в первую очередь торопится определить понятие
Дома и Мира в векторе «домашности». Если «дом- это место, где жить нельзя»
(М. Цветаева), то и весь мир – юдоль, а не обитель. Ни одна эпоха не знала такого обострения комплексов бездомности, заброшенности- в бытии, как эпоха начала века и в период между двумя мировыми войнами. В своем торжестве организованного пространства, замкнутого контура, Петербург воспитал в петербуржцах особое отвращение к дому – некогда надежному убежищу.
Недоверие к домашнему уюту стало специфической чертой городской психологии
Петербурга. Со времен Достоевского закрытое пространство стало осознаваться как метафизически-криминальное (что происходит с Р. Раскольниковым).

Новое испытание в апокалиптических контекстах предстояло Петербургу в
XX веке. Он вновь - Город гибели и обитель обреченных; пророчество о скорой гибели Невской столицы входят в моду, заполняют страницы ежедневной печати.

В качестве примера К. Исупов приводит тот факт, что в 1907 году

Е. Иванов публикует в альмонахе «Белые ночи» символистские вариации на тему Апокалипсиса: «Всадник. Нечто о городе Петербурге». Здесь, помимо примелькавшегося сравнения с Вавилоном, характерен важный смысловой штрих столицы: ее регулярно-числовая образность. Градостроительная математика
Петербурга, его геометрическая упорядоченность традиционно противостоят
«кривому» пространству Москвы. В городе Петра торжествует в своем мироустроительном начале Число- Логос. Петербургские числа в эссе Е.
Иванова в духе эпохи усиливают те значения, какие черпают из первоисточника, т.е. замыкающего Библию «Откровения Иоанна Богослова». Это числа судьбы, числа мистические и вещие. Петербургским числом у автора
«Всадника» оказывается «17», поскольку в 17-ой главе Апокалипсиса говорится о сидящей на звере блуднице; вышина Медного Всадника -17,5 футов; нумер, в котором сидит Германн из «Пиковой дамы»- 17-й. Е. Иванов заставляет нас видеть в Медном Петре двойника апокалиптического Всадника, а в Германне - вариант Голядкина - безумца из «Двойника» Ф. Достоевского. В результате приравниваний число- традиционный символ совершенства и гармонии- обращается в свою противоположность, в энтропийного (полуреального), на гране безумия живущего Города, вся архитектурная математика которого готова рухнуть в бездну небытия под копытами Коня Бледного.

Надо хотя бы для приличия оформлять цитаты!

Культурфилософия первых десятилетий XX века активно разрушает образ
Петербурга как логически упорядоченного космоса. Он начинает восприниматься как город- насмешка, как безумная попытка преодолеть стихию (природную, национальную, историческую) голым расчетом. На этом фоне усиливается
«партия» Москвы: ее голос начинает звучать в тонах утешения и надежды.
Город почвенного обетования и национальной жизнестойкости, в противовес гордыне Северной Пальмиры, - таковой предстает Москва в статье Б.М.
Эйхенбаума, историка культуры и филолога. «У Петрограда и нет души – она исторически не потребовалась ему. Петроград пленителен именно своим бездушием - город ума, умысла, так легко, поэтому принимающего вид каменного призрака. Он всегда напряженно и рассудочно мыслит… Москва не знает раздумья, не любит рассудком, живет полнотою и разнообразием чувств.
Москва- живописнее, тогда как Петроград – чертеж, контур, схема», – пишет он в статье ?.

Автор сравнивает «культуру подвалов» двух столиц. Если на берегах Невы царит атмосфера элитарной утонченности, то Москва находит формы ярмарочно - балаганной арлекинады, превратившей камерное пространство салонов в угол городской площади.

В первых десятелетиях XX века мы присутствуем при реставрации старых контрастов столиц». – что это такое?

О Москве говорят как о разнородноорганическом существе (КТО?), о
Петербурге – как об однородно- отчужденной каменной пустыне. О Москве - в интонациях нежности и благодарения, о Петербурге - как о мучительной любви.(КТО?) Русский характер еще раз отыскивает в Москве Эдем благостной сосредоточенности над душой (например, П.А. Флоренский), а в Петербурге -
Ад злокозенной неуталенности духа (например,

А. Блок).

Наш век формирует двойное отношение к городу. С одной стороны, это пространство отчуждения, распадающихся связей, механизированной жизни.
Отсюда - усиление «руссоистских» тенденций, идеализация деревенской жизни, бегство в природу». Б. Пастернак вспоминая Москву писал: «С наступлением нового века мановение волшебного жезла все преобразовалось. Москву охватило деловое неистоство первых мировых столиц. На всех улицах к небу поднялись незаметно выросшие гиганты. Вместе с ними, обгоняя Петербург,
Москва дала начало новому русскому искусству- искусству большого города» /
? /.

Для Пастернака Москва- это город как школа культурного зодчества и перекресток мировых культурных традиций.

Историческое значение официального размена столиц в марте 1918 года определилось нескоро. Обретение новых аспектов диалога далось ценой непомерной. Понадобилось выйти за пределы русского пространства, чтобы, оглянувшись на него в далеких скитаниях по всему миру, заново пережить
Родину- Москву и Родину- Петербург. Иначе говоря «понадобилось» русское зарубежье.

Зарубежная культурфилософия с новой остротой переживает столичные приоритеты. На родине, в условиях «сталинократии» диалог столиц до конца 50- х годов уходит вглубь, лишь изредка прорываясь к читателю глухими отголосками. Диалогичность как нормальное состояние культуры противоречила самой природе социальной действительности, созданной в неустанной борьбе с
«врагами народа». В сплошь мистифицированной и переименованной реальности
30-50-х годов, основным свойством которой стала контролируемая социальная однородность, две мировые столицы подвергаются культурно- исторической репрессии: из зоны диалога они переводятся в зону молчания.

Когда для эмигрантской печати большевистская Россия утвердилась в качестве факта, Петербургу припомнили его грехи европеизма. Вновь на первый план выходит антитеза города и страны. Невская столица опять воспринимается как самоотчужденная Россия, но именно в этом качестве- и как русский город по преимуществу. В философском романе

Ф.А. Степуна «Николай Переслегин», с героями которого автор состоит в сложных отношениях притяжения-отталкивания, говорится: «Какой великий, блистательный, несмотря на свою единственную в мире юность, какой вечный город. Такой же вечный, как сам древний Рим. И как нелепа мысль, что
Петербург более русский город, чем Москва . Только в России есть своя анти- Россия:Петербург. И в этом смысле он самый характерный русский город»//.

Еще одной показательной работой этого периода является работа Г.П.
Федотова «Три столицы». Федотов воссоздает картину киевско – азийско – западной Империи, соединившей в своих географических и исторических горизонтах духовный опыт и государственность рас- антиподов и племен- родичей, наций- врагов и народов- друзей . Результатом этого синтеза стало формирование в России культурных центров, более азиатских, чем сама
Азия(Москва), и более европейских, чем сама Европа(Петербург). Полемическое заострение мысли о двух «соблазнах» постигших отечество («азиатский соблазн
Москвы «европейский - Петербурга) нужно русскому мыслителю, чтобы, во- первых, объявить итоговую русскую ментальность «псевдоформой», а, во- вторых, чтобы указать выход из тупиковой, как кажется Г.П. Федотову, ситуации.

Федотов предлагает нам вспомнить о святых холмах Киева, ибо «здесь заря русского христианства восточного, сочетающего в своем искусстве заветы эллинизма и Азии». Коль скоро, полагает Г.П.Федотов, «лихорадящий Петербург и обломовская Москва, – дорогие покойники; пусть святая София Киевская
«третьей столицы» напомнит нам об утраченной чистоте греческого православия и спасет нас как от гордого национального самодавления (наследия Москвы), так и от латинского цивилизаторства (наследия Петербурга)».

В заключение своей работы Исупов рассуждает о Петербурге. Он считает, что в связи с тем, что Петербург дождался возвращения себе исторического имени, страх и ужас перед будущим преодолевался в историческом катарсисе.
Петербургский Апокалипсис не завершается, он стал живой эсхатологией надежды.

Вторая работа по данной проблематике принадлежит М. Кагану и называется «Град Петров в истории русской культуры». Работа посвящена, прежде всего, Петербургу, однако, вполне закономерным является тот факт, что в работе Петербург противопоставляется Москве.

Первая особенность культуры Петербурга, по внутренней логике петровских реформ, по мнению автора - ее десакрализированный, светски политизированный характер. Первый построенный в Петербурге собор был элементом военно-политического комплекса – Петропавловской крепости, и в дальнейшем новая столица противопоставляла себя перенасыщенной церквами
Москве сравнительно редкими, не определявшими ее градостроительной структуры храмами.
Оценивая осуществленную Петром реформу образования, Г. Плеханов отметил, что в Московской Руси оно «имело духовный характер и, за самыми редкими исключениями, составляло монополию духовенства, учившегося редко, мало, неохотно. Петровская реформа, так или иначе, отдала в изучение новый общественный класс, и, заставив его приобретать знания, относящиеся к земной, а не к небесной жизни, привила своим лучшим деятелям твердое убеждение о том, что учиться надо постоянно, много и усердно». ?

Одним из характернейших признаков десакрализации культуры в петровское время – воспитание привычки к светскому искусству как части образа жизни.
Внедрение в быт портретов было художественным выражением нового типа сознания, складывавшегося в Петербурге. « Петр всячески поощряет и даже вменяет в обязанность приближенным иметь в своих домах портреты. Со временем эта привычка укореняется…» Вообще население Петербурга охотно тянулось к светской жизни, религиозные сочинения здесь шли не так бойко как в Москве.

Одним из важных М. Каган также считает вопрос, касающийся европеизации русской культуры. Петра многие считали беззаветным западником. Автор говорит о том, что это были несправедливые обвинения. Он стремился не переносить в Россию « готовые плоды чужого знания и опыта, а пересаживать самые корни на свою почву, чтобы они дома производили свои плоды». Петр считал необходимым усваивать все, что было полезно России, где бы не произрастали эти иноземные плоды. Следует иметь в виду, что проблема связи
России с миром возникла задолго до того, как ПетрI открыл «окно в Европу».
Западное влияние сталкивалось с господствовавшим традиционным восточным – греческим или византийским, которое имело религиозно-нравственный характер и захватывало все общество сверху донизу.

Привлечение множества иноземных техников, офицеров и солдат, купцов, отмечает Ключевский, привело к тому, что еще в XVI веке, при И.Грозном, под
Москвой выросла немецкая слобода, позже разгромленная; вновь возродившись в значительный и благоустроенный городок с прямыми улицами и переулками, с красивыми деревянными домиками, с лютеранскими и реформаторскими церквами и немецкой школой. Естественно, что немецкое поселение и стало проводником западноевропейской культуры в московской жизни, в которую все шире проникали заимствованные на западе развлечения, игры, театральные зрелища.

Наиболее ярко различия между Москвой и Петербургом можно проследить на стилевом уровне. В частности, Каган, говоря об искусстве XVIII века отмечает, что в Петербурге сложился и достиг художественной вершины классицизм. Классицизм был наиболее органичен для петербургской архитектуры; четкая планировка, прямые улицы, строго очерченные площади требовали соответствующего решения зданий, потому даже барочная архитектура оказывалась здесь относительно сдержанной в использовании для нее экспрессивных и декоративных средств (позднее петербургский ампир и модерн не допустит свойственного им в европейских городах неумеренного употребления пластического и живописного декора).

В этой духовной атмосфере не мог укорениться сентиментализм, столь органичный в Москве, где он обрел благодатную почву, утвердился в журнале
«Полезные увеселения, а затем и в ряде других изданий распространил свое влияние на всю русскую культуру благодаря деятельности М.Хераскова,
Н.Карамзина.

Классицизм имел «опорной базой» столицу, потому что государственной идеологии нужен был характерный для этого стиля способ обоснования приоритета долга, политического разума над чувством; Москва же искавшая защиты от деспотизма абсолютистской государственности, противопоставляла ей и традиционные религиозные ценности и ценности частной жизни, семьи, быта, находя в сентиментализме удовлетворения этой духовной потребности.

Однако если только в XVIII веке диалог двух столиц только набирает скорость, то уже в 30-х-40-х годах XIX века Москва и Петербург оказываются в центре полемических схваток. Как считал исследователь Г.Стернин, в это время критическая мысль настойчиво проводила рукой между Москвой и
Петербургом: назвать того или иного графика или живописца «петербуржцем» означало дать ему совершенно определенную характеристику, указать на его принадлежность к «мирискусническому» лагерю и тем самым противопоставить его представителям московской школы».

И действительно, современники постоянно пользуются такими выражениями как «петербургская атмосфера» и «московские настроения». А.Бенуа писал, например, об А.Васнецове: «Он весь – Москва, он весь Византия», и потому у него «слишком мало связей с современной Россией», которая «озападилась».
Несколько лет спустя в статье, посвященной различиям в художественной жизни
Москвы и Петербурга, А.Бенуа обобщал, словно подхватывая вековую традицию сопоставления двух российских городов: «Москва богаче нас жизненными силами, она мощнее, красочнее, она будет всегда доставлять русскому искусству лучшие таланты, она способна сложить особые, чисто русские характеры, дать раскинуться смелости русской мысли. Но Москве чужд дух дисциплины…», Петербург же «угрюм, молчалив, сдержан и корректен. Он располагает к крайней индивидуализации, к выработке чрезвычайного самоопределения, и в то же время (в особенности в сопоставлении с Москвой) в нем живет какой-то европеизм... Я люблю Петербург именно за то, что чувствую в нем, в его почве, в его воздухе какую-то большую строгую силу, великую предопределенность"- служить России «уздой и рулем».

Речь шла здесь о характере художественного творчества, но в известной мере данные суждения могут быть отнесены к различиям политической и духовной жизни этих городов в целом. Ибо при всех революционных катаклизмах столица вплоть до 1917 года сохраняла свои дисциплинарную, регламентирующую, рационально - организующую функции. Москва же – относительную свободу, стихийность эмоциональных реакций, и казалось, что такова природа национального российского духа.

Искусствовед Н.Пунин, в полном соответствии с только, что приведенными суждениями Бенуа утверждал, что на Всероссийской музейной конференции, проходившей в 1919 году в Петрограде, этот город как всегда обнаружил свои организующие тенденции и свое систематически -проработанное мировоззрение, тогда как Москва все время выявляла свою хаотическую стихийность, являясь тем самым началом дезорганизующим и беспринципным. Понятно, что в каждой области культуры эти различия имели свои силы и определенность - в музыке они были видимо менее яркими, чем в балете или живописи; но хотя музыковеды подчас возражали против преувеличения значений различий между
«петербургской» (Римский-Корсаков) и «московской» (Танеев) композиторскими школами, об их существовании говорит хотя бы свидетельство Чайковского, что таково было «распространенное в русской музыкальной публике представление».
Исследовательница русской музыкальной культуры того времени назвала одну из глав своей книги «Московские классицисты и петербургские классики» и описала в ней различие путей обусловленное культурно-психологическим климатом двух русских столиц.

Изучение истории русской фотографии привело к выводу, что в начале XX века в Москве и Петербурге господствовали разные взгляды на изучение фотографии: москвичи хотели видеть в ней «чистое искусство», подобное живописи, которое должно экспонироваться на выставках, а петербуржцы понимали фотографию значительно более широко, оценивая возможности ее использования в науке и технике.

Особенности «двух культур» России того времени сказались и на характере московской и петербургской архитектуры. При несомненном усилении черт общности, обусловленном функционально, технологически и расширившейся возможностью одних и тех же архитекторов работать и тут и там, застройка не могла не следовать сложившимся в обоих городах традициям; поэтому преобладавшей в Москве ориентации на древнерусскую архитектуру, Петербург противопоставлял европейский вкус, проявляя пристрастие к ренессансным формам и находя в большинстве случаев способы эстетического контакта нового строительства в стиле модерн с собственной классицистической архитектурой.

Европеизм продолжал направлять культуру столицы, и даже переименование города в Петроград в начале империалистической войны, лишившее его имя изначальной формы, имело чисто символическое значение и не сказалось сколько-нибудь серьезно на основной ориентации его жизни. Во всех своих разделах – в сфере образования, в гуманитарных науках, в характере философской мысли – она несла заложенный в себе Петром заряд «окна в
Европу»,противопоставлявший неославянофильским, националистически – почвенническим позициям, господствовавшим в Москве. В Петербурге-Петрограде продолжали успешно работать немецкоязычные гимназии, здесь получила признание неокантианская философия, тогда как Москва оставалась центром формирования религиозно-философской мысли, которая при всей критичности отношения некоторых ее представителей и к славянофильству, и к официальному церковному православию, видела национальную природу русской философии в религиозной основе и противопоставляла мессианистскую «русскую идею» не только революционной идеологии марксизма, но и демократическим традициям русской интеллигенции XIXвека, а вместе с ними и рационализму как таковому, во всех его проявлениях – в частности, в обосновании петербуржцами научного характера философии. Правда, в некоторых отношениях города «менялись ролями» – Петербург становился защитником художественных устоев от безудержного движения молодежи осваивавшей новации европейского искусства, а источником этого движения в России оказывалась Москва: здесь были собраны и стали общедоступными две грандиозные коллекции западного современного искусства – пушкинская и морозовская. В первых десятелетиях XX века произошло своего рода «разделение труда» между Москвой и Петербургом:
Москва стала центром философской мысли, Петербург – центром художественного творчества. Если во второй половине XIX века столичная культура противопоставляла почвеннической ориентации Москвы почерпнутые на Западе сциентистско – техницистские устремления, то в начале XX столетия она как бы возвращается к традиции пушкинского Петербурга, берет в качестве символа веры провозглашенный Достоевским лозунг: «красота спасет мир»; и упованию москвичей на религиозное обновление народа и человечества противопоставляет
«религию красоты», эстетическую утопию, признание художественно-образного усвоения реальности наиболее эффективным способом перенесения человека в царство духа. Вот почему Москва стала родиной религиозно-философской мысли, а Петербург – местом рождения художественного символизма.

И в заключение своей работы Каган приходит к выводу, что, как бы ни стирала современная цивилизация различия между Москвой и Петербургом, культурно-исторические особенности обоих городов должны не только сохраниться, но и углубиться, ибо в них выражается неповторимая индивидуальность каждого, бесконечно ценная культура. На этой основе и будет развертываться диалог двух столиц, а не их противоборство.

Таким образом, и К.Г.Исупов, и М.С.Каган в своих работах определяют важнейшую черту русской культуры – биоцентризм.

1.3. Петербург-Москва в современной публицистике.

В данной главе мы остановимся на одной работе, которая принадлежит бывшему мэру Санкт-Петербурга А. Собчаку.

Работа называется «Из Ленинграда в Петербург: путешествие во времени и пространстве». Автор совершает путешествие из Ленинграда в Петербург.

А.Собчак говоря о современном Петербурге считает, что он конечно, много потерял, но, к счастью для нас, не утратил полностью своего петербургского качества – духовного, интеллектуального и культурного центра
России, одного из важнейших центров классической европейской культуры.
Интеллектуально-культурный феномен Петербурга не был тождественен его столичному положению, оказался шире его столичности.

Атмосферу нынешнего Петербурга во многом определяет столь характерная для него смесь превосходства и ущемленности. Чувство превосходство постоянно рождается горожанами сознанием того, что мы живем в единственном по-настоящему европейском городе России с его особой духовностью и культуры. Но это сознание собственного превосходства, витающего в атмосфере города, удивительным образом соединено с чувством ущербности, административной ущемленности города, упорно сопротивляющегося низведению его на уровень провинциального губернского центра. Именно – это чувство – источник открыто демонстрируемого петербуржцами презрения к Москве как
«большой деревни» /? /, – полагет политик и публицист.

А. Собчак, как и многие другие исследователи, уверен, что Петербург создавался, прежде всего, в противовес Москве. Петр, устав бороться с косностью, азиатчиной, казнокрадством московского боярства, решил все начать на новом месте. «Царь оставил Москву, как бросают постылую, нелюбимую жену: враз и навсегда» /45/.

Наиболее интересным является в работе вопрос, касающейся римских приоритетов. Как мы знаем, Петербург иногда называют «Северным Римом». А.
Собчак считает, что это определение имеет своим источником именно теорию
«Трерьего Рима» – нового центра христианства, призванного сыграть в европейской истории не меньшую роль, чем древний Рим и его преемница
Византия. Однако идеологи «Третьего Рима» адресовали это обоснование не
Петербургу, а Москве, бывшей в ту пору столицей Московского царства. Но
Москва никогда не была столицей российской империи. Ею был только
Петербург. С именем Петербурга связан «императорский» период российской истории. Все российские императоры похоронены в Петропавловском соборе в
Петербурге. В Москве покоится лишь прах русских царей и коммунистических вождей. Поэтому сравнение Петербурга с Римом более основательно и исторически достоверно, чем аналогичное уподобление Москвы. Да и чисто зрительное восприятие Петербурга с его стройными классическими формами невольно вызывает в памяти образы античного Рима, а не славянской Москвы.

Автор пытается выделить несколько особенностей Петербурга отличающих его от других городов, не исключая и Москвы. Первая особенность – это, то, что Петербург был с самого начала задуман и построен как столица великой империи. Второй особенностью Петербурга было и остается то, что он был заселен «пришлым людом» самых различных национальностей, принесших в город особую атмосферу религиозной и национальной терпимости, что с самого начала придавало ему облик универсального, мирового города. Третья же особенность
Петербурга – это, его вольнолюбие, его оппозиционность, его неприятие любой власти. Одновременно это город-еретик, постоянно рождающий оппозицию власти. Достаточно напомнить, что именно в этом городе жили идейные основоположники анархизма (князь П.А .Кропоткин) и терроризма (П.К.
Ткачев).

Нужно также отметить, что практически вся работа посвящена XX столетию, так как именно это время сыграло трагическую роль в судьбе города.

В заключении своей работы, автор размышляет о будущем Петербурга, и говорит, что в ХХI веке Петербург станет крупнейшим финансовым, научным и культурным центром. Главное, прежде всего, сохранить своеобразие атмосферы городской жизни, той смеси таинственности, интеллигентности и предчувствия необычайного, которые и составляют своеобразие Петербурга. А сохранить его
Петербург сможет только дистанцируясь от Москвы с ее разгулом коррупции, духом наживы и стяжательства, «новорусским» размахом и беспределом. Это всегда было чуждо интеллигентному, холодновато-чопорному Петербургу. –
Цитата !

Хотелось бы отметить то, что данная работа носит лишь субъективную точку зрения.

ИТОГ!

2. ОБРАЗЫ МОСКВЫ И ПЕТЕРБУРГА В РУССКОЙ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ СЕРЕДИНЫ
XVIII – XX ВЕКОВ.

2.1. Москва-Петербург в русской художественной литературе XVIII века.

Если говорить о XVIII веке, то здесь еще довольно сложно говорить о противопоставлении Москвы и Петербурга в художественной литературе.

XVIII век, по мнению исследователя В.Шубинского, – это монолог
Петербурга. « Столица – только она – «говорится» в литературе (прежде всего в поэзии) той поры"/52/.

В произведениях Феофана Прокоповича или Кантемира (и позднее – у
Ломоносова и Сумарокова) противостояние городов никак не зафиксировано.

В художественной литературе больше внимания уделяется Петербургу.
Однако Невская столица упоминается чаще всего в связи с деятельностью
ПетраI, как, например у М.Ломоносова в «Надписи I к статуе Петра Великого» или у Ф.Прокоповича в «Слове на погребение всепресветейшего державнейшего
Петра Великого». А немного позднее, в связи с деятельностью Елизаветы
Петровны. М.В. Ломоносов в «Оде на прибытие ее величества государыни императрицы Елизаветы Петровны из Москвы в Санкт-Петербург 1772 года по коронации» напишет:
«Брега Невы руками плещут;
Брега Балтийских вод трепещут».

Петербург в стихах «Похвала Ижорской земле…» Тредиаковского, 1752 года противопоставляется чему угодно – тут и «авзонских стран Венеция, и Рим» и
«долгий Лондон» и «Париж градам как верьх, или царица», но не Москве.

Противопоставляется Петербург как копия оригиналам, – но как копия, которой суждено оригиналы превзойти и самой стать «образцом» для других городов.
«Уж древним всем он ныне равен стал,
И обитать в нем всякому любезно»/12/.

Несмотря на то, что официальной столицей в это время является
Петербург, М. Ломоносов выдвигает проект создания университета в Москве.
Единственной исторической столицей считал он в душе Москву, а не
Петербург. Подтверждение этой мысли можно найти в его поэзии. В « Оде на рождение…Павла Петровича»(1754). Ломоносов пишет о «градах российских», в которых с рождением великого князя вновь возникла надежда на то, что Россия получит достойного наследника ПетруI, и далее идут строки о Москве:
« Москва, стоя в средине всех,

Главу великими стенами

Венчанну, взводит к высоте,

Как кедр меж низкими древами,

Пречудна в древней красоте»/11/.

Наиболее резким оппозиционным сочинением XVIII века, считается сочинение А.Н.Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву. Однако, несмотря на название, Петербург и здесь не противопоставляется явно Москве.
В сочинении главными действующими лицами являются жители Петербурга и деревни, а самого города нет. Как считает исследователь Ю.К.Бегунов,
«Петербург у Радищева предстает как город, который населяют пребывающие в тунеядстве, представители господствующих классов, живущие за счет деревни»/2/.

В частности подтверждение этой мысли можно найти в главах «Чудово» и
«Вышний Волочек»: «А вы, о жители Петербурга, питающиеся избытками изобильных краев отечества вашего, при великолепных пиршествах, или на дружеском пиру, или наедине, когда рука ваша вознесет первый кусок хлеба, определенный на вашем насыщении, остановитеся и помыслите. Не то же ли я вам могу сказать о нем, что друг мой говорил мне о произведениях Америки?
Не потом ли, не слезами ли и стенанием утучнялися нивы, на которых оный возрос? Блаженны, если кусок хлеба вами алкаемый, извлечен из классов, родившихся на ниве, казенною называемой, или, по крайней мере, на ниве, оброк помещику своему платящей. Но горе вам, если раствор его составлен из зерна, лежавшего в житнице дворянской. На нем почили скорбь и отчаяние; на нем знаменовалося проклятие всевышнего, егда во гневе своем рек: проклята земля в делах своих» («Вышний Волочек»)/40/.

Таким образом, мы видим, что в художественной литературе XVIII века, как таковой антитезы Москва - Петербург еще не прослеживается. Однако, все же, в поэзии данного периода преобладает явная оппозиция – столица- провинция.

2.2. Москва-Петербург в русской художественной литературе XIX века.

Эстетический и идеологический конфликт двух столиц становится предметом осмысления в русской литературе лишь на рубеже XVIII-XIX веков.
Это не случайно: ведь именно в это время стала возникать целостная петербургская городская среда, какой мы привыкли ее видеть. Первое цельное описание двух городов дает нам К.Батюшков. «Надобно видеть древние столицы: ветхий Париж, закопченный Лондон, чтобы почувствовать цену Петербурга.
Смотрите, – какое единство! как все части отвечают целому, какая красота зданий, какой вкус и в целом, какое разнообразие, происходящее от смешения воды со зданиями!» (К.Н.Батюшков «Прогулка в Академию Художеств», 1814 год)/52/. Сравним батюшковское же описание Москвы: «Против зубчатых башен древнего Китай-города стоит прелестный дом самой новейшей итальянской архитектуры; в этот монастырь, построенный при царе Алексее Михайловиче, входит какой-то человек в длинной кафтане, с окладистою бородою, а там к бульвару кто-то пробирается в модном фраке; и я … тихонько говорю про себя:
«Петр Великий много сделал и ничего не кончил». И в то же время: «Тот, кто, стоя в Кремле и холодными глазами смотрев на исполинские башни… не гордился своим отечеством… для того чуждо все великое… тот поезжай в Германию и живи и умирай в маленьком городке, под тенью приходской колокольни…». («Прогулка по Москве», 1812 года)/12/.

Итак: атрибуты Петербурга – новизна (существование в настоящем), гармония, единство; Москвы – разновременность (т.е. существование не в
«прошлом», а вне исторического времени), разностильность.

Тему Москва-Петербург также развивал на страницах своих произведений
А.С.Пушкин.

В начале 19-го века общий облик Москвы был усадебно-дворянским. Весь ее жизненный уклад еще был полон отзвуками 18-го века. В «отставной столице», которую петербуржцы пренебрежительно называли провинцией, доживали свой век отставные екатериненские вельможи.

Вспоминая Москву своего детства,Пушкин дал сжатую,но яркую характеристику московской жизни начала 19-го века.В незаконченной статье
«Путешествие из Москвы в Петербург»(1833-1835) Пушкин писал: «Некогда в
Москве пребывало богатое, не служащее боярство, вельможи, оставившие двор, люди независимые, обеспеченные, страстные к безвредному злоречию и к душевному хлебосольству; некогда Москва была местом сбора для всего русского дворянства, которое изо всех провинций съезжалось в нее на зиму…
Невинные странности москвичей были признаком их независимости. Они жили по- своему, забавляясь как хотели, мало заботясь о мнении ближнего…Надменный
Петербург издали смеялся и не вмешивался в затеи старушки Москвы»/8/.

Мы видим, что Пушкин довольно трепетно и искренне относится к своему родному городу Москве.

Исторические события 1812 – 1814 годов – вторжение Наполеона в пределы
России, Бородино, пожар Москвы, изгнание неприятеля, походы русской армии сильно отразились на детстве Пушкина и его лицейских товарищей. Охваченный патриотическим воодушевлением, юный Пушкин с глубокой скорбью воспринял известие о занятии Москвы французами. Об этом свидетельствуют его строфы из
«Воспоминания в Царском селе», написанные в 1814 году:
Края Москвы, края родные,
Где на заре цветущих лет
Часы беспечности я тратил золотые,

Не зная горести и бед,
И вы их видели, врагов моей отчизны!
И вас багрила кровь и пламень пожирал!
И в жертву не принес я мщения вам и жизни;
Вотще лишь гневом дух пылал!..

Где ты, краса Москвы стоглавой,
Родимой прелесть стороны?
Где прежде взору град являлся величавый,
Развалины теперь одни;
Москва, сколь русскому твой зрак унылый страшен!
Исчезли здания вельможей и царей,
Все пламень истребил. Венцы затмились башен,
Чертоги пали богачей.

И там, где роскошь обитала
В сенистых рощах и садах,
Где мирт благоухал, и липа трепетала,
Там ныне уголь, пепел, прах.
В часы безмолвные прекрасной, летней нощи
Веселье шумное туда не полетит,
Не блещут уж в огнях брега и светлы рощи;
Все мертво, все молчит.

Но полный веры в будущее Москвы, поэт с сыновней любовью обращается к ней:

Утешься, мать градов России,
Воззри на гибель пришлеца/37/.

Наиболее ярко представлен образ Москвы в романе «Евгений Онегин».
Описание Москвы приходится на седьмую главу его романа. Пушкин приводит три эпиграфа, которые открывают эту главу. Это стихи поэтов Дмитриева,
Баратынского и Грибоедова.
Эпиграф Дмитриева: «Москва, России дочь любима,
Где равную тебе сыскать?»
Эпиграф Баратынского: «Как не любить родной Москвы?»
Эпиграф Грибоедова: «Гоненье на Москву! что, значит, видеть свет! Где ж лучше? Где нас нет»/35/.

Сам же Пушкин признается в любви к Москве чистосердечно и как бы неофициально:
«Ах, братцы! как я был доволен,
Когда церквей и колоколен,
Садов, чертогов полукруг
Открылся предо мною вдруг!
Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!».

Пушкин описывает Москву с большой естественностью и живостью, к чему его подвигает чувство искренней любви, симпатии и теплоты, которые он испытывает к Москве, как к городу

Что же касается образа Петербурга в романе, то мы можем говорить, о том,что Пушкин впервые так подробно рисует образ Петербурга. «Как часто летнею порою,когда прозрачно и светло ночное небо над Невою, и вод веселое стекло не отражает лик Дианы.»

Также в романе дан образ Петербурга «неугомонного»:
« Встает купец, идет разносчик,

На биржу тянется извозчик,

С кувшином охтенка спешит,

Под ней снег утренний хрустит»/35/.

Но главное в образе Петербурга первой главы романа – это исторически типичная атмосфера общественной жизни конца 1810-х, атмосфера надежд, ожидания, перемен вольности и высокой духовности. Стихи насыщены лексикой эпохи, именами, словами, вызывавшими рой совершенно конкретных привязанных ко времени ассоциаций: «вольность», «гражданин», Адам Смит, Руссо, Байрон,
Чаадаев.
«Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! – взывают к ней»;

Исследователь Ю.М. Лотман считает, что в романе представлен лишь
Петербург аристократический, щегольской. Это Невский проспект, набережная
Невы, Миллионная, набережная Фонтанки, Летний сад, Театральная площадь//.
Доминирующими элементами городского пейзажа в Петербурге были, в отличие от
Москвы, не замкнутые в себе территориально обособленные особняки или городские усадьбы, а улицы и четкие линии общей планировки города. Хотя
Петербург был задуман как «европейский город» и именно как таковой противопоставляется Москве, внешний вид его не напоминал облика европейских городов XVIII начала XIX века. Петербург не был окружен стенами, ограничивающими площадь застройки. Поэтому ограничений на размеры фасада в ширину улиц, определяющих облик всех европейских городов, в Петербурге не было.

Московский пейзаж строится в романе иначе: он рассыпается на картины, здания, предметы. Улицы распадаются на независимые друг от друга дома, будки, колокольни. В романе дано довольно длительное описание путешествия
Лариных через Москву. Оно резко отличается от краткой эскизности петербургских зарисовок/25/.
«Мелькают мимо будки, бабы,
Мальчишки, лавки, фонари,
Дворцы, сады, монастыри,
Бухарцы, сани, огороды,
Купцы, лачужки, мужики,
Бульвары, башни, казаки,
Аптеки, магазины моды,
Балконы, львы на воротах
И стаи галок на крестах»/35/.

В данном романе преобладают сразу несколько оппозиций: явная - это европейский - русский город, и скрытая - природа-цивилизация. Евгений покидает цивилизованный город и уезжает в деревню, на лоно природы.
«Я был рожден для жизни мирной,
Для деревенской тишины:
В глуши звучнее голос лирный,
Живее творческие сны».

Таким образом, мы видим, что Пушкин рисует в своем романе два совершенно разных по архитектурным стилям, атмосфере жизни и укладу, города.

В 1833 году он создает одну из лучших своих поэм – «Медный всадник», которую сам он назвал «Петербургской повестью». Петербург в ней – место действия, основная тема.
Поэма открывается «Вступлением», в котором образ города занимает господствующее место. Первые 20 стихов посвящены Петру I, который основал в устье Невы новый город:
«Здесь будет город заложен
Назло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно».

В основу поэмы положено реальное историческое событие – наводнение, которое играет трагическую роль в жизни маленького чиновника – Евгения. Он теряет во время наводнения свою любимую Парашу, и лишается собственного крова.
«Обломки… Боже, боже! там-
Увы! близехонько к волнам,
Почти у самого залива-
Забор некрашеный да ива.
И ветхий домик: там они,
Вдова и дочь, его Параша,
Его мечта… Или во сне
Он это видит? Иль вся наша
И жизнь ничто, как сон пустой,
Насмешка неба над землей?»/36/.

Проходит год, а бездомный Евгений все бродит по улицам враждебного ему города: но «мятежный шум Невы и ветров раздавался в его ушах». И однажды он увидел «Медного всадника» – «кумир с простертою рукою сидел на бронзовом коне". И в изваянии Петра Евгений узнал человека, который по «воле роковой под морем город основал»/26/.

Итак, в данной пушкинской поэме преобладает явная оппозиция
«органический» - «неорганический». Петербург – это город, который возник наперекор природным стихиям. ПетрI прежде всего хотел превратить Россию в мировую державу, но не подумал при этом о простых людях, которые теперь должны расплачиваться за его ошибки. В тексте прослеживается скрытая оппозиция- хаос-космос, Нева и Петр, стихия и сдерживание стихии. Но стихия- это природное явление и потому сдержать ее не удается, возникают противоречия между хаосом и космосом. Таким образом, мы видим, что стихия мстит и Петру и Евгению.

Н.В. Гоголь, восхищаясь Пушкиным, идет своим путем, ведущим в другом направлении. Прежде всего, тема этого города лишается в его петербургских повестях традиционной прямой связи с темой Петра и вообще выносится за пределы высокой «гражданской» истории. Это бросается в глаза, если обратиться к любой из пяти повестей, не исключая и «Шинели», в сюжете которой как будто фигурируют все три участника главной коллизии «Медного всадника» – «маленький человек», государство и непокоренная стихия.
Исследователь В. М. Маркович говорит о том, « что за грозными для окружающих атрибутами чина виден просто человек, растерянный, слабый, не нашедший себя и с назначенной ему ролью внутренне не совпадающий. То же самое можно сказать и о других персонажах, которые в принципе могли бы предстать олицетворением власти. Вот, скажем, будочники, которые то и дело появляются на страницах «Шинели» – не что иное, как обыватели в полицейских мундирах, наделенные обычными чертами обывателей психологии и соответствующего ей поведения»/29/. Аналогичным образом преображен и сам
Медный Всадник, – окруженный у Пушкина грозным мифическим ореолом, у Гоголя он предстает всего лишь деталью бытового анекдота о подрубленном хвосте «у лошади Фальконетова монумента». Словом, высокая, правда, государства в
«Шинели» никем и ничем не представлена: все традиционные ее воплощения бесповоротно «обытовляются». Отсюда, впрочем, не следует, что гоголевский сюжет не имеет никакого отношения к государственной истории и, в частности, к теме Петра. Просто отношение к ней устанавливается в петербургских повестях опосредованно – через художественное исследование быта. Если
Пушкина занимают великие дела преобразователя России и вызванные ими грандиозные исторические катаклизмы, то для Гоголя важнее, на первый взгляд, отдаленные и малозаметные последствия петровских преобразований в будничной жизни русских людей.

Гоголь добивается небывало серьезного отношения к бытовой жизни в ее собственном содержании, и, сам, проникаясь этим новым к ней отношением, начинает в ее пределах выяснять значение «всех последствий Петра».

Исследователь В.Маркович считает, что, Гоголь по новому видит главное порождение европейской цивилизации – современный город, и это приводит в его к новому мироощущению, которое гораздо глубже, чем пушкинское, вбирает в себя черты мифа об «антихристовом царстве». Такая логика отчетливо просматривается в «Невском проспекте». Внешне композиционные очертания повести определяются законами нравоописательного очерка: сначала идет типично очерковая («фельетонная») характеристика определенной части города, затем две конкретные истории как бы иллюстрируют эту обобщенную характеристику, в заключение следует авторские рассуждения по поводу изложенных фактов. Повествование как будто бы все время ведется в рамках эмпирического бытописания. Тем больше ошеломляет своим тоном, стилем и содержанием концовка («Он лжет во всякое время, этот Невский проспект…»), разом обнажающая его иллюзорность. Сюжет обретает апокалипсический смысл, пройдя сквозь бытовую реальность петербургских будней. Здесь столица подменяется ее главной улицей, изображение которой замещает собой весь
Петербург. «Невский проспект есть всеобщая коммуникация Петербурга»/29/.

Как считает Г.П.Макагоненко, главная улица Петербурга служит Гоголю местом демонстрации внеличного существования чиновников, безликой массы.
«Невский проспект - единственная улица в Петербурге, где сколько-нибудь показывается наше таинственное общество, в многолюдной массе пользующееся самою бесцветною славою, заставляющую даже подозревать и сомневаться в его существовании. Тут оно иногда высыпается из карет своих. Но живописец характеров, резкий наблюдатель отличий, лопнет досады, если захочет его изобразить в живых огненных чертах. Никакой резкой особенности!»/26/.

Невский проспект как бы соединяет собой все разобщенные слои столичного населения: разделенные социальной иерархией и даже временем своего появления на главной улице. «Каждое сословие заполняет ее в «свой час», они своеобразно объединены неминуемым пребыванием в одной и той же точке пространства: «Всемогущий Невский проспект!…боже, сколько ног оставило на нем следы! И неуклюжий грязный сапог отставного солдата под тяжестью которого, кажется, трескается самый гранит, и миниатюрный, легкий, как дым башмачок молоденькой дамы…и гремящая сабля исполненного надежд прапорщика, проводящая на нем резкую царапину…» /10/.

Таким образом, рисуется образ необычного сообщества людей, созданного современным городом: люди живут рядом, вплотную друг к другу, но не вместе, не сообща.

Петербург наиболее ярко противопоставляется Москве в гоголевских
«Петербургских записках» 1836 года. Автор дает представление о главных качествах города и стремится передать его суть, основные отличия от Москвы.

Очерк делится на две неравные части. В каждой из них – особый ракурс во взгляде на Петербург. В разных частях «Записок» говорится о различных обликах города. Главное в первой части – противопоставление Петербурга
Москве. Москва у Гоголя – «матушка», «старая домоседка», «русская борода».
А Петербург – «аккуратный немец». Более чем по двадцати пунктам сопоставлены и противопоставлены две русские столицы. Попытаемся обозначить эти противопоставления:
1. «Петербург весь шевелится, от погребов до чердака; с полночи начинает печь французские хлебы, которые назавтра съест немецкий народ, и во всю ночь то один глаз его светится, то другой – Москва ночью вся спит и на другой день, перекрестившись и поклонившись на все четыре стороны, выезжает с калачами на рынок».
1. «Москва женского рода, здесь все невесты – Петербург – мужского, здесь все женихи».
1. «Петербург – аккуратный человек, совершенный немец, на все глядит с расчетом и прежде, нежели задумает дать вечеринку, посмотрит в карман, -

Москва – русский дворянин, и если уж веселится, то веселится до упаду и не заботится о том, что уже хватает больше того, сколько находится в кармане: она не любит середины».
1. «Московские журналы говорят о Канте, Шеллинге и прочих – в петербургских журналах говорят только о публике и благонамеренности».
1. «В Москве журналы идут наряду с веком, но опаздывают книжками – в

Петербурге журналы не идут наравне с веком, но выходят аккуратно, в положенное время».
1. «В Москве литераторы проживаются, в Петербурге наживаются».
1. «Москва всегда едет, завернувшись в медвежью шубу - Петербург, в байковом сюртуке, заложив обе руки в карман, летит во всю прыть на биржу или «в должность».
1. «Москва гуляет до четырех часов ночи и на другой день не подымется с постели раньше второго часу; - Петербург тоже гуляет до четырех часов, но на другой день, как ни в чем не бывало, в девять часов спешит в присутствие».
1. «В Москву тащится Русь с деньгами в кармане и возвращается налегке – в

Петербург едут люди безденежные и разъезжаются во все стороны света с изрядным капиталом».
1. «В Москву тащится Русь в зимних кибитках по зимним ухабам сбывать и закупать – в Петербург идет русский народ пешком летнею порою строить и работать».
1. «Москва – кладовая, она наваливает тюки, но мелкого продавца и смотреть не хочет; Петербург весь расточился по кусочкам, разделился, разложился на лавочки, магазины и ловит мелких покупщиков».
1. «Москва не глядит на своих жителей, а шлет товары во всю Русь; Петербург продает галстуки и перчатки своим чиновникам».
1. «Москва – большой гостиный двор; Петербург – светлый магазин».
1. «Москва нужна для России; для Петербурга нужна Россия».
1. «В Москве редко встретишь гербовую пуговицу на фраке; в Петербурге нет фрака без гербовых пуговиц».
1. «Петербург любит подтрунить над Москвою, над ее слеповатостию и неловкостию, и безвкусием; Москва кольнет Петербург тем, что он человек продажный и не умеет говорить по-русски» и т.д./34/.

Основной фразой этой части является важное сопоставление: «Москва нужна для России; для Петербурга нужна Россия». И уже во второй части
«записок» речь идет о ущербности Петербурга, в чем она заключается, по мнению автора?

В этом вненациональном городе («немец», «не умеет говорить по-русски»,
«есть что-то похожее на европейско –американскую колонию») люди, по мысли
Гоголя страшно разобщены, живут раздробленно, группами. «Эти общества, - совершенно отдельны: аристократы, служащие чиновники, ремесленники, англичане, немцы, купцы … Каждый из этих классов составлен из множества других маленьких кружков, тоже не слитых между собой». Каждый человек, так, получается, по Гоголю, сам по себе, для себя.

И еще один упрек Петербургу: увлеченные погоней за чинами, занятые бюрократической деятельностью, люди забыли об истинном, высоком искусстве.
Здесь любят театр-развлечение, «игрушку»,здесь забыли, что театр- "«это такая кафедра, с которой читается разом целой томя живой урок». Забыли, что
«существует величавая трагедия»,что «есть комедия… производящая глубокостью своей иронии… живительный смех». На петербургской сцене лишь водевиль и мелодрама. Но, пишет Гоголь, «лжет самым бессовестным образом наша мелодрама; ибо нет в ней правды о сегодняшней жизни. Но в «Петербургских записках 1836 года» есть и мотив «весны», надежды. Надежду рождает мысль о
«внутренней стихии русского человека», которая видна даже здесь, в казенном, чиновном Петербурге.

В творчестве Н.В.Гоголя преобладают сразу несколько явных оппозиций: во-первых, - официальный (чиновничьний)-неофициальный (народный) город,
Петербург у него – это город чиновников, город строгой социальной иерархии; во- вторых, - русский(Москва) – европейский(Петербург) город.

Другой русский писатель этого периода А.И. Герцен в своем очерке
«Москва и Петербург» можно сказать, довольно трезво и резко судит об обеих столицах. Для него одним из важнейших был вопрос об «европейских началах», которых, по его мнению, Москва не видит «оттого, что касается их затылком», Москва «почивает», и в этом ее историческая вина, а Петербург для Герцена это настоящее России, он живет и действует в уровень современным и своеземным потребностям на огромной части планеты, называемой Россией». Но в то же время, по мысли Герцена Петербург ведет
«загадочное существование, основанное на «всяческих противопоставлениях и противоречиях, физических и нравственных».

Перед нами выстраивается довольно сложный и противоречивый образ
Петербурга: это и олицетворение деспотизма, город бессмысленной деятельности, у которого нет сердечной связи со страной, и в то же время
Петербург – это залог нашего сближения с Европой, город, в судьбе которого есть «что-то трагическое, мрачное и величественное».
Также в тексте встречаются довольно часто противопоставления:
«В Петербурге любят роскошь, но не любят ничего лишнего; - в Москве именно одно лишнее считается роскошью; оттого у каждого московского дома колонны, а в Петербурге нет; у каждого московского жителя несколько лакеев, скверно одетых и ничего не делающих, а у петербургского один, чистый и ловкий. В
Петербурге по его мнению можно предаваться скорбным мыслям, а «Москва даже мучить, терзать не умеет»/12/.

Как мы видим, Герцен отмечает прежде всего отрицательные стороны в жизни двух столиц: барской Москвы и бюрократического Петербурга. Герцен не отдал преимущества ни Москве ни Петербургу.

«Есть стороны московской жизни, которые можно любить, есть они и в
Петербурге, но гораздо более таких, которые заставляют Москву не любить, а
Петербург ненавидеть».

У Герцина являются преобладающими две явные оппозиции – « органический»(Москва) – «неорганический»(Петербург), и русский – европейский город.

В отличие от Герцена, В. Белинский в своем очерке «Петербург и Москва» поставил на первое место Петербург, тем самым, изменив точку отсчета.
«… Если у нас две столицы, - пишет В. Белинский, - и значит, каждая из них необходима. Белинский не принимает вывода Герцена о неоригинальности и неисторичности Петербурга.
«О Петербурге привыкли думать как о городе, построенном даже не на болоте, а чуть ли не на воздухе. Многие, не шутя, уверяют, что этот город без исторической святыни, город, построенный на сваях и на расчете. Все эти мнения немного уж устарели, и их пора оставить. Правда, коли, хотите, в них есть своя сторона истины, но зато много и лжи. Петербург построен Петром
Великим как столица новой Российской империи, и Петербург – город неисторический, без предания!… Эта нелепость, не стоящая опровержения! Вся беда вышла из того, что Петербург слишком молод для самого себя и совершенное дитя в сравнении со старушкою Москвою»/34/.

По его мнению, Московское царство было обречено, оно уже не могло больше двигаться, как пишет Белинский, «на ржавых колесах своего азиатского устройства», а народу надо было жить и именно Петербург, должен был сблизить народ с Европой. И это и является высокой миссией города – распространение и утверждение европеизма в русском обществе.

Мы можем увидеть, что до Белинского сопоставления двух русских столиц делалось так: или Москва, или Петербург. Белинский предложил свой вариант: и то, и другое. Он впервые сумел посмотреть на соперничество Москвы и
Петербурга, как на движущееся противоречие, органический, естественный процесс.

В начале своего очерка автор рассуждает о Москве, о ее противоречивости после основания Петербурга.

«Она вышла каким-то причудливым городом, в котором пестрят и мечутся в глаза перемешанные черты европеизма и азиатизма».

Далее он говорит о московской обширности как о создаваемой иллюзии. По его мнению здесь нет огромных зданий т.к. этот город «патриархальной семейственности: «дома стоят особняком». Здесь во всем и на всем печать семейственности: «и удобный дом, обширный, но тем не менее для одного семейства, широкий двор, а у ворот, в летние вечера, многочисленная дворня»/34/.

Таким образом, получается, что везде царит разъединенность, особность.

Далее автор обращается к Петербургу, параллельно сопоставляя его с
Москвой.

Первое сравнение – это жизнь того и другого города. По его мнению, московские улицы только бывают, тесны и то по причине их узкости, нежели многолюдства. Но с десяти часов вечера Москва уже пустеет. « Широкие улицы
Петербурга почти всегда оживлены народом, который куда-то спешит, куда-то торопится. На них до двенадцати почти довольно людно, и до утра везде попадаются то там, то сям запоздалые».

Еще одно сравнение касается размеров города – «Петербург несравненно больше город, чем Москва, и здесь нет домашнего или семейственного затворничества». «В противоположность Москве, огромные дома в Петербурге не затворяются».

Далее в тексте сравнение уже идет на уровне народонаселения.

«В Петербурге очень много кругов «большого света». «Петербург во всем себе верен: он стремится к высшей форме общественного быта… Не такова в этом отношении Москва». Ядро коренного московского народонаселения составляет купечество, но также автор выделяет и еще одно среднее сословие
- образованные люди. «Образованный класс в Москве довольно многочислен и чрезвычайно разнообразен – все москвичи очень похожи друг на друга».
Главным петербургским сословием Белинский все же считает бездомных, и в этом отношении Петербург – антипод Москвы.

И в заключение очерка Белинский рассуждает над гоголевской фразой:
«Москва нужна России; для Петербурга нужна Россия». По его мнению,
Петербург так же нужен России, как и Москва, а Россия также нужна для
Москвы, как и для Петербурга. В Москве есть свое собственное консервативное начало, которое только уступает, и то понемногу новизне, но не покоряется ей. И представитель этой новизны есть Петербург, и в этом его великое значение для России.

Для Белинского также наиболее важной является явная оппозиция – русский-европейский город, но если Петербург – это европейский город, то
Москва- это даже нерусский город, а смесь азиатизма и европеизма. Также мы можем выделить еще и скрытую оппозицию – это обширный – замкнутый. Москва, считает Белинский, в отличие от Петербурга, город «домашнего и семейного затворничества».

В творчестве еще одного яркого представителя художественной литературы
19 века Ф.М. Достоевского проследить диалог двух столиц довольно сложно. Но мы попытаемся обратиться к образу Петербурга, ведь именно ему автор посвятил все свое творчество.

Как считает исследователь В.М. Орлов, Достоевский проникся ощущением города как живого существа, со своим характером, со своими повадками/33/.

Уже в «Петербургской летописи» (1847г.) город возникает в образе желчного, «с ног до головы сердитого» субъекта, изливающего свое раздражение решительно на все, что его окружает. «Весь горизонт петербургский смотрел так кисло, так кисло… Петербург дулся. Видно было, что ему страх, как это водится в таких случаях у иных гневливых господ, всю тоскливую досаду свою на каком-нибудь подвернувшемся постороннем третьем лице… а потом уже и самому куда-нибудь убежать с места и ни за что, не стоять более в ингерманландском суровом болоте».

В его произведениях «прослеживается нота» безотчетного страха перед неразгаданными тайнами города. В «Петербургских сновидениях в стихах и прозе» (1861) он говорит: «Еще с детства, затерянный, заброшенный в
Петербурге, я как-то все боялся его. Петербург, не знаю почему, для меня всегда казался какою-то тайною». Герой «сновидений» рассказывает, как однажды, зимним вечером, в сильный мороз, когда он стоял, задумавшись над необъятной Невой, город обернулся в его глазах «фантастической, волшебной грезой» – и эта метаморфоза с удивительной силой отозвалась в его душе:
«Какая-то страшная мысль вдруг зашевелилась во мне… как будто прозрел во что-то новое, совершенно в новый мир, мне незнакомый и известный только по каким-то темным слухам, по каким-то таинственным знакам»./44/.

А тут же рядом влачит жалкое существование какой-то по-своему тоже фантастический чиновник с красноречивой фамилией Млекопитаев, с женой, сгорающей в чахотке, с некормлеными детьми и прохудившимися сапогами. Самое удивительное, что в представлении Достоевского, на эту убогую жизнь тоже падает свет волшебства и фантастики.

Практически во всех его произведениях, таких как «Бедные люди», «Белые ночи» и других, Петербург выступает как враждебная, беспощадная сила, губительная для многих людей. Губительна петербургская среда и для Р.
Раскольникова, главного героя романа «Преступление и наказание».

Действие романа погружено в эпоху, прозванную «железным веком». И не случайно Петербург у Достоевского становится ее олицетворением.

Ведь было два Петербурга. Один – город, созданный руками гениальных архитекторов, Петербург Дворцовой набережной и Дворцовой площади, Петербург дворцовых переворотов и пышных балов, Петербург-символ величия и расцвета послепетровской России, поражающий нас своим великолепием и по сей день. Но был и другой, далекий и неизвестный нам, теперешним людям, Петербург – город, в котором люди живут в « клетушках», в желтых грязных домах с грязными тесными лестницами, проводят время в маленьких душных мастерских или в смердящих кабаках и трактирах, город полусумашедший, как и большинство, знакомых нам героев Достоевского. Город болен, и чудовищно больны его обитатели. Сама окружающая обстановка создает у человека чувство безвыходности и озлобления. Она стимулирует возникновение самых невероятных и фантастических теорий: «Я тогда, как паук, к себе в угол забился. Я любил лежать и думать». Город, – материал для раздумий, подталкивает мысль в определенном направлении, и в конце концов заражает человека идеями, больше похожими на бред. Чертой, по которой мы узнаем зараженного «болезнь большого города», является навязчивый желтый цвет.
Желтые обои и мебель в комнате у старухи, желтое от постоянного пьянства лицо Мармеладова, желтая, «похожая на шкаф или на сундук», каморка
Раскольникова, желтоватые обои в комнате у Сони, «мебель из желтого отполированного дерева» в кабинете Порфирия Петровича. Эти детали подчеркивают безысходную атмосферу существования главных действующих лиц романа, являются предвестниками недобрых событий. Город, как зловещий демон, ищущий грешные души, опутал все вокруг своими черными сетями, в которые попадают его обитатели. Он как бы отыгрывается на своих жертвах, высасывая из них недостающую ему энергию. И в эти мастерски расставленные ловушки попадают герои романа. Мармеладов испивается в грязной распивочной,
Раскольников привязан нуждой к старухе-процентщице, Сонечка попала в
«когти» Дарьи Францевны, «женщины злонамеренной и полиции многократно известной». Раскольников, совершив свое преступление, пошел не только против человеческой морали и своей совести, но невольно нанес рану и городу, обрубив одно из его щупалец. И город отомстил ему. Задавив своей громадой, заставив страдать во много раз сильнее. Но события помогают
Раскольникову, выхватив его из этого озлобленного мира. Он, дитя огромного мрачного города, попав в Сибирь, оказывается в новом для себя мире, вырванным из той искусственной почвы, на которой взросла его страшная идея.
Это – иной, доселе неведомый Раскольникову мир, мир вечно обновляющейся
Природы. И здесь, вместе с весною, охватывает его «необъятное ощущение полной и могучей жизни». Начинается его новый путь, свободный от своеволия и бунта.

Таким образом, Достоевский проводит параллель с «Медным всадником».
Главным героем у него является также «маленький человек», однако это уже студент, а не чиновник, что свидетельствует о некотором изменении дискурса.
Но в любом случае человек организационно связанный с государством
(университет тоже казенное учреждение) становящийся жертвой иррациональных, стихийных сил и яростно этим силам сопротивляющийся. При этом сопротивление его постепенно становится все агрессивнее и бессмысленнее: от грозящего кулака Евгения – до окровавленного топора.

У Достоевского является преобладающей явная антитеза – «органический»
– «неорганический». Петербург Достоевского – это самый вымышленный, искусственный, призрачный город. Но в текстах преобладает еще и скрытая оппозиция – природа – цивилизация. В частности, для Р.Раскольникова, каторга – место предназначенное по своей сути для ограничения человеческой свободы, оказывается местом более пригодным для свободного проживания человеческой личности, нежели реальная «воля» большого города.

Публицистические статьи Гоголя, Белинского и Герцена наглядно показали, что тема Петербурга в литературе уже выходит за рамки одного города и перерастает в масштаб всей страны. Москва и Петербург, таким образом, становятся особыми полюсами бинарной русской культуры.

2.3. Москва-Петербург в русской художественной литературе рубежа XIX- начала XX веков.

На рубеже XIX – начала XX веков тема города и городской среды становится центральной в русской художественной литературе. К ней обращаются на страницах своих произведений такие писатели и поэты как А.
Блок, А. Белый, О. Мандельштам и многие другие

А. Блока называют поэтом Петербурга. Петербург всегда был главным местом действия блоковской лирики. Каким же был реальный, исторический
Петербург в конце девяностых – начале девятисотых годов, когда А.Блок входил в жизнь и в литературу?

Это был большой, многолюдный город. Уходили в прошлое времена патриархальные, неторопливые. Жизнь с каждым годом все больше набирала скорость. С каждым годом росли блеск и нищета Санкт-Петербурга. По-прежнему сохранял город облик военной столицы – с частой барабанной дробью, медью оркестров, тяжким шагом пехоты, слитным топотом конницы.

Город занимал в личной жизни поэта одно из главных мест. Именно в
Петербурге у поэта развился роман. Город со всеми своими историческими преданиями и литературными мифами стал словно бы третьим лицом, соучаствующим в том, что происходило между молодыми людьми. «И зима, и город, и внезапные встречи –все вспыхивает и все безотчетно» – пишет Блок возлюбленный. Ко времени встречи с Любовью Менделеевой Блок уже пережил первую пылкую влюбленность, которая оставила очень заметный след в его стихах. В строчках, вызванных этими встречами, упоминается и город. По большей части это город «вообще», в сущности названия отличают в нем
Петербург.
«Луна проснулась. Город шумный
Гремит вдали и льет огни…
Город спит, окутан мглою,
Чуть мерцают фонари…
Там далеко, за Невою,
Вижу отблески зари…»/7/.

И лишь изредка Петербург проступает в своей особой, единственной в своем роде сущности, воздействующей на душевное состояние и судьбу человека.
«Наша любовь обманулась,
Или стеря увлекла –
Только во мне шевельнулась
Синяя города мгла…».

А когда вскоре на юного Блока нахлынула новая любовь – огромная всепоглощающая – и когда все, что было связано с предыдущей влюбленностью, отступило на задний план – в стихах появляется некая загадочная женская тень.
«Не ты ль в моих мечтах, певучая, прошла
Над берегом Невы и за чертой столицы?…»/33/.

Пришла петербургская осень с огненными закатами, за нею – снежная зима. Петербург все больше дает о себе знать – своей мглой, туманами, огнями, влекущими и обманными видениями.
«Зарево белое, желтое, красное,
Крики и звон вдалеке.
Ты не обманешь, тревога напрасная,
Вижу огни на реке.

Заревом ярким и поздними криками
Ты не разрушишь мечты.
Смотрится призрак очами великими
Из-за людской суеты…»/7/.

Исследователь Александров А.А. говорит, что у Блока город на первых порах воспринимается как начало чуждое, посягающее на высокую мечту поэта.
Но пройдет немного времени – и все переменится: оказывается, этот шумный и будто бы чуждый мир обладает громадной силой притягательности, и от него уже никуда не уйти. Потом Блок скажет, что душа поэта не может оставаться
«молчаливой, ушедшей в себя» – именно потому, что ее тревожат «людские обитатели – города»: так в магическом вихре и свете, возникают «страшные и прекрасные видения жизни»/1/.

Обстоятельства литературной биографии Блока сложились таким образом, что первое признание как поэт снискал он не в Петербурге, а в Москве.
Находясь в Москве, Блок сравнивал два города. И всегда Петербург оказывался хуже Москвы. Столица на Неве представилась городом мглы, болотным «бургом».
Москва же была «градом» со сказочными теремами, освещенными чудо-зарей, родиной философа В.Соловьева, который верил в красоту будущей жизни, призывал к преодолению эгоизма и истинно любовным отношениям. Москва показалась А. Блоку местом, откуда лучше слышны «торжествующие созвучия» будущего.

В традиционном соперничестве двух русских столиц А.Блок на некоторое время встал на сторону первопрестольной. «В Москве счастье за облачком, - говорил он – в Петербурге за черной тучкой». А.Блок восторгался тем, что в
Москве люди лучше, чем в Петербурге и немало стихотворений А.Блок посвятил
Москве. Так рисует свои впечатления о ней в стихотворении «Утро в Москве»:
«Упоительно встать в ранний час, легкий свет на песке увидать.
Упоительно вспомнить тебя,
Что со мною ты, прелесть моя.

Я люблю тебя, панна моя,
Беззаботная юность моя,
И прозрачная нежность Кремля
В это утро – как прелесть твоя»/6/.
Вернувшись в Петербург, Блок готов был воспринимать жизнь города как гоголевский гротеск. Петербург предстал обиталищем черта, местом каверз и нелепостей.
В конце 1903 – 1904 г. город в творчестве А.Блока становится своеобразным фетишем: современный капиталистический город с его социальными контрастами принимает в стихах поэта образ враждебного человеку живого существа.

В феврале 1904 года Блок пишет «Петербургскую поэму».
В первой части «Петербургской поэмы» отчетливо сказались как воздействие ближайшей к Блоку литературной традиции, так и отталкивание от нее. Как отмечает исследователь В.Орлов, здесь творится мрачная фантасмагория в декадентско-символическом демонологическом освещении, и сам Петр вписывается в общий идейно- образный контекст произведения.
«Он спит, пока закат румян.
И сонно розовеют латы.
И с тихим свистом сквозь туман
Глядится змей, копытом сжатый».

Но все меняется с наступлением позднего часа, когда гаснет заря и начинается «ночная потеха» – просыпается все низменное, грешное, недоброе, символом чего служит витающий над городом лукавый искушающий змей. Таким образом, змей – это символ зла, греховности, обмана.
«Сойдут глухие вечера,
Змей расклубится над домами –
В руке протянутой Петра
Запляшет факельное пламя»/33/.

Во второй части «Петербургской поэмы» Петербург и Москва обозначены как символы двух враждующих начал. Противоборство демонического Петра и
«светлого мужа» Георгия Победоносца, патрона Московской Руси, завершается победой «светлого мужа» – и в тени московских «узорных теремов» происходит чудесное явление «Лучезарной жены», покинувшей на этот раз стогны Северной
Пальмиры.

В творчестве А.Блока, преобладающей будет скрытая оппозиция – святой – демонический. Петербург предстает в демоническом обличии, а Москва в образе светлого мужа.

Особый вклад в осмысление темы города внес вслед за А.Блоком А.Белый.
О его восприятии города мы можем судить по романам «Петербург» и
«Москва».

Тема города как средоточия главных противоречий жизни рано начала волновать творческое воображение Белого: города – как места, где, с одной стороны, совершаются глобальные катаклизмы, с другой – места подавления личности, природной прелести и естества.

Главным героем романа «Петербург» является реальный город. Петербург в изображении Белого, - не только промышленный город, окутанный в фабричной гарью, но, в первую очередь, олицетворение самодержавной власти, город сверкающих прямолинейных проспектов, ослепительный дворцовых строений.

Грозный и загадочный символ Петербурга – Медный всадник. Фантастически преображаясь, он принимает участие в судьбах героев романа. Его
«тяжелозвонкое» раздается время от времени за спинами персонажей, приводя их в смятение: он гонится за испуганной Софьей Петровной Лихутиной по предутренним, пустынным улицам, от Всадника с безумным хохотом убегает
Николай Апполонович, предчувствуя, что «погиб без возврата». Медный всадник является на чердак к сумасшедшему Дудкину, превращаясь в грозного
«металлического гостя», испепеляющего его душу.

Традиция изображения самодержавного Петербурга в образе символизирующего его могущество Медного всадника не только подхватывается и развивается в романе-она, по мнению автора, может логически в нем завершиться. Автор предчувствует тот день, когда «чердак рухнет»; разрушится-Петербург; каркатида- разрушится… ведь «Медноголовый гигант» прогонял через периоды времени вплоть до этого мига, смыкая весь круг»//.

Петербург в романе - это увиденный когда-то Достоевским фантастический город туманных миражей и нереальных видений, как будто его и не было вовсе.
Город с его мрачной фантасмагорией – даже не всегда место действия событий, скорее, это полуреальный соучастник происходящего, влияющий на судьбы персонажей. Лирические обращения и признания Белого посвящены чаще всего городу, «Петербург! Петербург! Осаждаясь, пир, меня ты преследовал: мозговою игрою. Мучитель жестокосердный! И – непокойный призрак: года на меня нападал: бегал на ужасных проспектах, чтоб с разбега влететь вот на этот блистающий мост… О, зеленые, кишащие бациллами воды! Помню я роковое мгновение: через сырые перила сентябрьскою ночью и я – перегнулся»/49/.

Первое развернутое описание города дано от лица Аблеухова-Старшего.
Оно служит способом психологического раскрытия внутреннего мира сенатора, мертвенной прямолинейности его правления и страха перед островами, населенными рабочими. Когда в повествование входит новый персонаж, Дудкин, образ Петербурга продолжает развиваться, отражаясь и в его сознании, а затем, в лирическом отступлении наполненном патетическими пророчествами автора: «Вы ! В вас осталась память не Петербурга… О, Линии!… Как они изменились: как и их изменили суровые дни!… О, русские люди, о, русские люди! Вы толпы теней с островов не пускайте! Через воды уже перекинуты черные и сырые мосты. Разобрать бы их… Поздно…» /4/.

И здесь главный мотив романа – мотив тревоги, ожидания катастрофы, предчувствия гибели. Катастрофу принесет «толпа теней островов». Поздно что- либо изменять.

Петербург в романе каждый раз изображается по-разному. Аполлон
Аполлонович философствует, рассуждает, принимает решения на фоне прямолинейных проспектов, блестящих дворцовых ансамблей. Дудкин – всегда среди прохожих, чиновников, рабочих.

Авторское видение Петербурга в романе – это, прежде всего видение
Петербурга первой русской революции, в трагическом финале которой автор увидел лишь слепую стихию разрушения и гибели. Революционный Петербург изображен эскизно: это жители островов, показанные в виде молчаливой или орущей толпы. Революционная толпа представляется автору неуправляемой, разрушительной стихией.

В романе «Москва» город также является главным героем. Делая Москву центром повествования, городом призванным раскрыть судьбоносный ход русской и мировой истории, Белый тем самым как бы оказывается в полемической позиции по отношению к истолкованию роли Петербурга: «… немыслимости понимания определенного периода русской истории, культуры и литературы без уяснения феномена Петербурга/3/.

Романом «Москва» Белый стремится расширить границы видения русской истории, делая петербургский миф не единственным ключом к ней. Текст романа, однако не содержит в себе антитезы Петербург - Москва. Здесь отсутствуют сравнения, параллели. Москва интересует Белого как объект предреволюционной кризисной русской истории. Именно там строятся части
«Москвы» - романы «Московский чудак» и «Москва под ударом», в которых Белый рисует разложения дореволюционного быта, нравы старой Москвы.

В свете общей концепции крушения мира накануне революции старая Москва видится в образной системе романа убогой и грязной, с помойками, клопами, зелеными мухами, в паутине сплетен и слухов, мерзлости и пошлости существования. Москва в романе пестра, разноголоса, разноречива. «Здесь человечник мельтешил, чихал, голосил, верещал, фыркал, шаркал из робких фигурок, вьюркивающих из ворот, из подъездов пропсяченной, непроветренной жизни: ботинками, туфлями, серо-зелеными пятнами иль каблучками; покрытые трепаными картузами с рынка, на рынок трусили; тяжелым износом несли свою жизнь, кто мешком на плече, кто – кулечком рогожевым, кто ридикюльчиком, кто – просто фунтиком; пыль зафетюнила в сизые, в красные, в очень большие косищи и рты всякой формы, иванящие отсебятину и пускающие пустобаи в небесную всячину; в псине и в перхоти, в злом раскуряе гнилых табаков, в оплевоньи, в мозгляйстве словесном пошли в одиночку: шли - по двое, по трое; слева- направо и справа налево- в разброску, в откидку, в раскачку, вподкачку».

А вот другая Москва, город иных социальных слоев: «Там шуба из куньего меха, пышного и черно- белого меха садилась в авто- точно в злого рычащего мопса Под вывеской « Сидорова Сосипатра» блистала толпа: золотыми зубами, пенсне и моноклями»/5/.

Если гибнущий Петербург в романе Белого изображен как геометрически правильный, казарменный город, то образ Москвы иной: Москва, – изображается как «воплощенный опухолью, переплетенный сплошной переулочной сетью город: страшная гибель Москвы, прежде всего – внутри ее самой, в сети переулков, изворотов, опутывающих город, где погибло все живое, «все здесь искажалось, смещалось, перекорячивалось…»

Вырастает образ Москвы, столицы переулков, которые как метастазы раковой опухоли разъедали город, чья гибель имеет последствия для всего мира: «Москва вскармливала на груди своей – вихрь мировой».
Финал романа «Москва под ударом» звучит так:
«Раздавалось
Ура!
Но казалось:
Пора!
Начинался пожар мировой…»/3/.

Гибнущая, опутанная зловещей паутиной, Москва «под Тартаром» вызывает у писателя чувство национальной боли – чувство настолько сильное, что оно вступает в соперничество с самой идеей гибели города, как паучьего гнезда изжившего себя в своей затхлой консервативности. Этот мотив пронизывает всю художественную структуру произведения. И тогда в описание Москвы врываются картины природы, городские пейзажи, московские дворики, колокольни.

В последней части романа «Маски» образы обоих столиц окрашены особенно сильными лирическими интонациями. Москва видится в виде коня с медным отливом, раздутыми ноздрями – ланьими глазами.

Таким образом, если Петербургу – столице империи был произнесен Белым холодный, безжалостный приговор, то старая Москва – сердце России, болезненно влачилась к своей гибели, уносимая потоком в бездну «Смотрите
– на – кровь платке!»
Москва – как безнадежно больное существо умирает, и приговор писателя:
«Поскорей!»

Идея Петербурга, гибнущего в казарменных тисках, города, вобравшего в себя противоречия Востока и Запада – версия русской истории даже для начала века не столь уже нова. Оценивая роман «Москва», мы вряд ли обнаружим в нем некую, собственно авторскую, все опрокидывающую идею хода русской истории.
Москва по Белому, погибает из-за собственной замшелости, дикости, безнравственности, бескультурья.

У А.Белого, также как и у Ф.Достоевского, преобладающей будет оппозиция – «органический» – «неорганический». Однако если Петербург предстает в романе как призрачный, неорганический город, то и о Москве нельзя говорить как об органическом существе. Москва в романе неоднородна и негармонична.

М. Цветаева также пытается обозначить тему столичного диалога в своем сборнике «Версты 1». Сборник содержит ряд стихотворений о Москве.
Москва у нее – город – символ, город – образ, город – душевное состояние, город – мистическое чудо.
«У меня в Москве – купола горят,
У меня в Москве – колокола звенят».
Светлое золото – символ радости и счастья, колокольный звон – символ полета, возвышенности душевной – такой приняла М. Цветаева Москву в свой поэтический мир, и потому утверждает она:
«В дивном граде сем,
В мирном граде сем,
Где и мертвой мне
Будет радостно…»
Идея Москвы как общенационального города также близка ей, но также своеобразно осмыслена:
«Москва! Какой огромный
Страннопримный дом!
Всяк на Руси – бездомный
Мы все к тебе придем»

М. Цветаева отдает первенство Москве, столица только она, утверждается в ее стихотворениях:
«Над городом, отвернутым Петром,
Перекатился колокольный гром.

Гремучий опрокинулся прибой
Над женщиной отвергнутой тобой.

Царю Петру и вам, о царь, хвала!
Но выше вас, цари: колокола.

Пока они гремят из синевы-

Неоспоримо первенство Москвы»/48/.

Как считает исследователь Майкл Мейкин, одна из задач утверждения русских народных и типично московских элементов состояла в том, чтобы противопоставить эти стихи поэзии символистов и их продолжателей в
Петербурге, даже когда содержание и тема унаследованы именно от них.
В «Верстах 1» присутствуют символистские темы и влияния , но в новых сочетаниях: пейзаж фантастического города заставляет вспомнить Блока, однако этот город – «стихийная» Москва, а не «придуманный» интеллектуальный
Петербург/30/.

В творчестве М.Цветаевой преобладает в основном скрытая оппозиция – святой – демонический. Москва для нее – это символ христианства.

К образам Москвы и Петербурга обращается в своем творчестве и О.Э.
Мандельштам.

Петербург для Мандельштама город, в котором прошли его детство и молодость. Поэт был знаком с комплексом мифологем, связанных с
Петербургом, от Пушкина до Белого, но сказанное до него не получает прямого продолжения.

По мнению исследователя Е.М.Таборисской, Петербург, каким он предстает в стихах Мандельштама, довольно слабо ориентирован на культурно- литературные типы видения и осмысления столицы (пушкинский, гоголевский, достоевский «Петербурги» северная столица у символистов и т.д.). По-особому преломляется в стихах Мандельштама и непосредственный конкретный облик города несущий в себе исторический колорит/16/.

Поэт (особенно в стихах 1913 – 1915г.г.) легко и охотно оперирует всеми известными реалиями, петербургского зодчества, который в сознании русских людей переросли исконную сущность и функции архитектурных сооружений и стали не только градостроительными и художественными доминантами (лицом города), но и эмблемами северной столицы. Его
«Адмиралтейство», «Дворцовая площадь», хранят достоверность деталей. Детали
Дворцовой площади: ангел, венчающий колонну, арка Главного штаба, знамя с двуглавым орлом – размываются в стихотворении «Дворцовая площадь» сквозным образом водной стихии. «Черный омут столицы» появляется в первой строфе, затем развертывается в малых образах второго четверостишия:
«В темной арке, как пловцы,
Исчезают пешеходы,
И на площади, как воды,
Глухо плещутся торцы» /27/.

Господствующий образ водной стихии определяет восприятие всего
Петербурга. Автор, воссоздавая в своем стихотворении город, где господствует перманентный потоп, по отношению, к которому небо смотрится твердью («Только там где твердь светла, черно-желтый лоскут злится…»), менее всего имеет в виду реальную воду: реку, дождь, наводнение. У
Мандельштама первенство словесного образа подчиняет себе реальные явления.

Петербург – город – омут, город – призрак, торжественно – державный и угрожающе гибельный.

В «Адмиралтействе» появляются неотъемлемые, но как бы убежавшие от стереотипного восприятия детали знаменитого архитектурного ансамбля: якоря, зелень сада, сквозь которую просвечивает циферблат на центральном фасаде.
Здание Адмиралтейства, в котором поэт усматривает равную общность с фрегатом и Акрополем, оказывается не только строением, но и явлением природного, стихийного порядка:
«И в темной зелени фрегат или Акрополь
Сияет издали, воде и небу брат»/12/.

В тридцатые годы возникает новый образ Петербурга, это теперь город ностальгической тяги и тоски. Уютный, какой-то сказочный, «детский»
Петербург возникает в стихотворении «Вы, с квадратными окошками, невысокие дома…». Петербург появляется трогательно обжитым: невысокие дома, кожура мандаринов, коньки в слепеньких прихожих. «Шоколадные, кирпичные, невысокие дома» воспринимаются как постройки города – пряника, а не жестокой и непреклонной северной столицы.

Шесть лет спустя Мандельштам снова обратится в стихах города своего детства. «Я вернулся в мой город», - скажет поэт. Это стихотворение – диалог то ли с самим собой, то ли с Петербургом-Ленинградом, связанным с ним на столько тесно, что исчезает граница между человеком и городом: чьи это «прожилки» и «детские припухшие железа» – собственного детства или города, «где к зловещему дегтю подмешан желток»? Почему «телефонов моих номера» у «тебя», т.е. у Петербурга-Ленинграда, а не ленинградские номера сохраняются в памяти вернувшегося поэта?

Возникает образ зимы, но зимы слякотной, какой-то гриппозной, с
«рыбьим жиром» «речных фонарей». Петербург надвигается на человека «шевеля кандалами цепочек дверных», ударом «вырванного с мясом звонка».
Поэт готов принять действительность глаза в глаза. Он всего лишь человек, и в обращенных к городу словах звучит почти мольба о пощаде: «Петербург, я еще не хочу умирать».

В этом стихотворении отражен реальный образ Петербурга 30-х годов, это город репрессий, где каждый человек «ждет гостей дорогих, шевеля кандалами цепочек дверных»/16/.

О. Мандельштам, помимо Петербурга, узнал и понял Москву, а через нее и
Россию. Москву ему «дарила» М. Цветаева: «Из рук моих – нерукотворный град
Прими, мой странный, мой
Прекрасный брат», - и он увидел Москву ее глазами, почувствовал ее ощущением. У нее в Москве «на морозе Флоренцией пахнет вдруг», у него
«успенье нежное – Флоренция в Москве»; у нее – «Провожай же меня, весь московский сброд, юродивый, воровской, хлыстовский», у него – «О, этот воздух смутой пьяный, на черной площади Кремля…»/11/.

Очень много стихов о Москве написано поэтом в 30-е годы. Москва 30-х годов – это столица тоталитарного государства. И этот факт, естественно, не мог не отразиться в творчестве поэта:
«В Москве черемухи да телефоны,
И казнями там имениты дни»/28/.

В городе ему враждебна даже собственная квартира:
«И вместо ключа Ипокрены
Домашнего страха струя
Ворвется в халтурные стены
Московского злого жилья»/27/.

В поэзии О.Мандельштама, как и у многих других поэтов рубежа веков, преобладающей является явная оппозиция – «органический» – «неорганический».

2.4. Москва и Петербург в литературе советского периода.

Во времена В.О.В. и послевоенное время диалог двух столиц отходит как бы на второй план. Вся литература обращается прежде всего к теме В.О.В.
Однако о Москве и Ленинграде пишется довольно много.

Писателей и поэтов этого времени занимают не конкретные образы города, а прежде всего ход военных действий и героические подвиги людей, мужественно отстаивающих свой родной город.

Чаще всего можно встретить изображение блокадного Ленинграда:
«Скрипят, скрипят по Невскому полозья.
На детских санках, узеньких, смешных,
В кастрюльках воду голубую возят,

Дрова и скарб, умерших и больных…» (О.Бергольц «Февральский дневник»1942г.).

Анна Ахматова немало своих стихотворений посвятила в эти тяжелые для всех дни ленинградцам:
«Вот о вас напишут книжки:
Жизнь свою за други своя,
Незатейливые парнишки-
Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки,
Внуки, братики, сыновья»! («Победителям»1944г.).

Москва в литературе также выступает как город- герой, который не покорился врагам. Звучит мотив веры в русских людей и прежде всего в москвичей:
«Да, Москва- это город героев,
Он один лишь такой на земле,
Здесь Отчизна звездой золотою
Награждает героев в Кремле» (Л.Куксо «Город героев»).

Во второй половине XX века создается целый ряд песен о Москве, в которых Москва отождествляется со всей страной в целом, это своего рода
«город-мир»:
«Кипучая,
Могучая,
Никем не победимая,
Страна моя,
Москва моя,
Ты самая любимая».(В.Лебедев-Кумач).

Москва предстает как город будущего, который вечно молод:
«Может быть, мы с тобою
Состаримся друг,
Но Москва никогда, никогда»
(М.Светлов «Выходите гулять москвичи»).

В XX столетии преобладающей будет оппозиция столица – провинция. Только теперь в отличие от литературы XVIII, Москва и Петербург меняются местами.
Теперь Москва – это своего рода «Город-Мир», и оппозиция здесь невозможна.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Культурологический аспект данного исследования заключается в том, что
Москва и Петербург, а точнее их противопоставление в научной, художественной и публицистической литературе, является одной из центральных проблем, так как охватывает и интегрирует в себе множество других противоречий русской культуры.

Антитеза Москва-Петербург зародилась первоначально, прежде всего, в массовом сознании людей с момента основания Петербурга, и только потом уже получила осмысление в литературе.

В работе были выделены основные оппозиции, по которым обычно противопоставляют исследователи две столицы. Если говорить о XVIII столетии, то здесь преобладала оппозиция столица-провинция, так как Москва в это время уступила свои столичные функции Петербургу, законодателю новой светской культуры. В XIX веке основная полемика развернулась также вокруг
Петербурга, который теперь все чаще противопоставлялся Москве, как европейский, официальный город русскому, народному. В советское же время тема Москва-Петербург ушла из искусства, науки, публицистики, так как
Москва в это время превратилась в эталон для всех народов страны.

И вот уже на рубеже XX-XXI века вновь обострились отношения двух столиц в современном обществе. Именно в наши дни в различных средствах информации говорят о переносе столицы обратно в Петербург.

В ходе работы было проведено небольшое социологическое исследование касающиеся восприятия Москвы и Петербурга в современном обществе. В исследовании принимали участие представители провинции (жители города
Комсомольска-на-Амуре) и столицы (москвичи). При опросе не учитывались возрастные, профессиональные особенности, социальный статус.

Были получены следующие варианты ответов. На вопрос, – какой из центральных городов России – Москва или Петербург может в большей степени считаться столицей Российского государства, большинство, а точнее 75% ответило что Москва, т.к. она имеет более выгодное географическое положение и является сосредоточием политической, общественной и духовной жизни страны. Однако 20% все же считают, что столицей именно Российского государства должен быть Петербург. Москва, по их мнению, изначальна была столицей Руси, а Петербург строился как столица великой империи, то есть государства. Так же 5% опрашиваемых, считают не принципиально важным вопрос о столичных функциях, им все равно где будет находиться наша столица.

На второй вопрос – возможен ли перенос Российского государства обратно в Петербург, 60% - ответило, что нет, т.к. повлечет за собой большие экономические затраты. 10%, в основном это москвичи считают, что возможен, но не нужен, т.к. за это никто не возьмется. К тому же Петербург имеет черную славу, его называют криминальной столицей России. 30% опрашиваемых считают, что возможен. Многие комсомольчане довольно критично относятся к современной Москве, т.к. она, по их мнению, давно уже отдалилась от глубинки.

И, наконец, на вопрос – считаете ли вы Петербург только европеизированным городом, 99% ответили, что нет, т.к. Петербург – это синтез русской и европейской культуры. Петербург всегда связывают с понятием «интеллигентность», а как мы знаем, интеллигенция существовала и существует только в России.

Таким образом, мы можем быть уверены, что Москва в ближайшее время не потеряет статуса официальной столицы. И дело здесь даже не в материальных проблемах, просто Москва в сознании русского человека прочно укоренилась как единственная и неизменная столица нашего государства, как исторически первая «тотальная» собирательница земель российских. Петербург же останется культурной столицей, хотя и здесь масса противоречий. По большому счету ХХ век не позволил развиваться в полной мере Петербургу как культурному центру. В советское время из Петербурга постоянно происходил отток многих талантливых людей: деятелей культуры, науки. Эмиграция порой приобретала массовый характер, к примеру, вспомним эмиграцию евреев из Петербурга в 70- х годах ХХ столетия.

Также нельзя довольно критично, утверждать, что Петербург – это только инокультурная столица. Петербург – это своего рода площадь, где встречаются в равноправном диалоге те культуры – и таким образом, снова он вступает в соперничество с Москвой, Городом – Миром.

Как прекрасно сказал В. Белинский, - «и Петербург и Москва – это две стороны, или лучше сказать, две односторонности, которые могут со временем образовать своим слиянием прекрасное и гармоничное целое, привив, друг другу то, что в них есть лучшего»/18/.

CПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.

1. Александров А.А. Блок в Петербурге - Петрограде.- Л.: Лениздат, 1987г.
2. Бегунов Ю.К. «Путешествие из Петербурга в Москву А.Н.Радищева».-М.:

Художественная литература, 1983г.
3. Белый А. Москва. - М.: Советская Россия, 1989г.
4. Белый А. Собрание сочинений - Петербург; роман в 8 главах с прологом и эпилогом.-М.:Республика,1994г.
5. Белый А. Сочинения в двух томах. - М.: Художественная литература, 1990г.
6. Блок А.А. Лирика. - М.: Правда, 1988г.- с.318-320.
7. Блок А.А. Собрание сочинений: в 6-ти томах. - М.: Художественная литература, 1981г – т.1.
8. Волович Н.М. Пушкинская Москва. - М.: Художественная литература, 1990г.
9. Галактионов А.А., Никандров П.Ф. Русская философия XI-XIX веков. – Л.:

Наука, 1970г.
10. Гоголь Н.В. Петербургские повести. – М.: Детская литература, 1978г.
11. «Город чудный, город древний…»: Москва в русской поэзии XVII – начала

XX века.- М.: Московский рабочий, 1985г.
12. Гранитный город: литературно – художественный сборник. – Л.: Детская литература, 1988г.
13. Долгополов Л.К. А.Белый и его роман «Петербург». – Л.: Советский писатель, 1988г.
14. Достоевский Ф.М. Преступление и наказание. – М.: Советская Россия,

1988г.
15. Душа Петербурга. – СПб.: Лениздат, 1996г.
16. Жизнь и творчество О.Э.Мандельштама. – Воронеж, 1990г – с.517-525.
17. Исупов К.Г. «Душа Москвы и гений Петербурга»// Петербург как феномен культуры : сборник публикаций о Петербурге. – СПб.: Издательство

Государственного педагогического университета имени А. Герцина, 1994г. – с. 47 – 61.
18. Каган М.С. «Град Петров в истории русской культуры». – СПб.: Славия,

1996г.
19. Кац С. «Здравствуй столица»: сборник песен о Москве. – М.: Искусство,

1980г.
20. Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций в 3-х книгах. – М.:

Мысль, 1993г, - книга 1,2.
21. Кондаков И.В. Русская культура: краткий очерк истории и теории – М.:

Университет, 1994г.,- с. 196-202.
22. Кунин В.В. Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками. –

М.: Художественная литература, 1987г.
23. Кураев М. «Путешествие из Ленинграда в Санкт – Петербург// Новый мир –

1996 - № 10.
24. Лесневский С.С. «Путь открытый взорам». Московская земля в жизни

А.Блока. – М.: Художественная литература, 1980г.
25. Лотман Ю. Роман Пушкина «Евгений Онегин». – Л.: наука, 1980г.
26. Макогоненко Г.П. Избранные работы: о Пушкине, его предшественниках и наследниках. – Л.: Художественная литература, 1987г.
27. Мандельштам О. Избранное. – М.: С.П. Интерпринт, 1991г.
28. Мандльштам О. Полное собрание стихотворений. – СПб.: 1997г.,- с.169-

171.
29. Маркович В.М. Петербургские повести Н.В.Гоголя. – Л.: Художественная литература, 1989г.,- с. 127-130.
30. Мейкин М. М.Цветаева. Поэтика усвоения. – М.: Наука, 1997г., - с. 45-

46.
31. Москва: Иллюстрированная история в 2-х томах. – М.: Мысль, 1984г.
32. Москва с точки зрения… Эстрадная драматургия 20-60-х г. – М.:

Искусство, 1991г.
33. Орлов В.К. Поэт и город: А. Блок и Петербург. – Л.: Лениздат, 1987г.
34. Петербург в русском очерке XIX века. – М.: Художественная литература,

1989г.
35. Пушкин А.С. «Евгений Онегин» – М.: Детская литература, 1983 г.
36. Пушкин А.С. Сочинения в 3-х томах, т.2.- М.: Художественная литература, 1983г.
37. Пушкин А.С. Стихотворения. – Х.: Книжное издательство, 1983г.
38. Пыляев М.И. Старый Петербург – М.: Сварог и К, 1997г.
39. Пыляев М.И. Старая Москва – М.: Сварог и К, 1995г.
40. Радищев А.Н. «Путешествие из Петербурга в Москву». – М.:

Художественная литература, 1984г.
41. Русская эстетика истории. – СПб.: Издательство высших гуманитарных курсов, 1992г.
42. Рябцев Ю.С. История русской культуры – XVIII – XIX веков. – М.:

ВЛАДОС,1997г.
43. Санкт-Петербург: окно в Россию, 1990-1935г. – Л.: Лениздат, 1997г.
44. Саруханян Е.П. Достоевский в Петербурге. – Л.: Лениздат, 1972г.
45. Собчак А. «Путешествие во времени и пространстве». – СПб.: Контрфорс,

1999г.
46. Федотов Г.П. «Три столицы»// Новый мир, 1989-№4.
47. Хомяков А.С. Полное собрание сочинений. – М., 1878г.
48. Цветаева М.И. Стихотворения. Поэмы. Проза. – Владивосток: Издательство

Дальневосточного университета, 1990г.
49. Целкова А.Н. Поэтика сюжета в романе А.Белого «Петербург»//

Филологические науки, 1991-№2.
50. Чаадаев П.Я. Статьи и письма. - М.: Современник, 1987г.
51. Что? – Где? – Когда? – СПб.: Контрфорс, 1998г.
52. Шубинский В.Г. «Город мертвых и город бессмертных».// Новый мир, 2000-

№4.
53. Этов В.И. Достоевский. Очерк творчества. – М.: Просвещение, 1968г.
54. «Я вернулся в мой город…Петербург Мандельштама. – М.: Художественная литература, 1991г.