Савва Морозов, великий российский предприниматель

Савва Морозов, великий российский предприниматель

Кафедра:

Реферат по теме:

«Савва Морозов: жизнь великого предпринимателя»

выполнила:

проверил:

МОСКВА 2000

СОДЕРЖАНИЕ

1. Введение.

Стр.3

2. Жизнь Саввы Тимофеевича Морозова.

Стр.4

2.1. Родоначальники.

Стр.4

Савва Васильевич Морозов.

Тимофей Саввич Морозов.

2.2. Детство и студенчество Саввы.

Стр.5

2.3. Женитьба на Зинаиде Григорьевне. Скромность в быту Саввы и расточительность жены. Доходы Морозова.

Стр.6

2.4. Общение с либералами. Поиск близких по духу людей.

Общественная и предпринимательская деятельность.

Стр.8

2.5. Родственники С. Т. Морозова.

Стр.9

Сестры Юлия и Анна.

Брат Сергей Тимофеевич.

Мать Мария Федоровна.

2.6. С. Т. Морозов - один из свидетелей "кровавого воскресенья".

Стр.9

2.7. Записка об неотложных мерах для изменения жизни в России.

Стр.10

2.8. Забастовка на Никольской мануфактуре. Савва устранен от правления.

Стр.11

2.9. Изоляция от общества. Смерть. Версии причин смерти.

Похороны.

Стр.11

2.10. Финансирование Художественного театра. Создание в нем товарищества. Участие во всех делах театра.

Стр.13

3. Заключение.

Стр.15

4. Список литературы.

Стр.16

Введение.

Обращаясь к современным проблемам формирования российского предпринимательства, можно заметить, что у многих из них есть свои корни, уходящие в глубокую древность. В числе основных факторов истории делового мира следует назвать характерную для нашей страны природно-климатическую и геополитическую ситуацию, объективно обусловленную неустойчивостью товарного спроса, а также особую роль государства в регулировании деловых отношений.

На протяжении всей средневековой русской истории прослеживается тенденция к вмешательству государства в эти отношения. В этих условиях экономический прогресс был связан не столько с изменением типа хозяйствования, сколько с сохранением сложившейся структуры деловых отношений. Эта же особенность порождала прочные стереотипы как экономического, так и социально-психологического характера. Не удивительно, например, что конкуренция со стороны ''неуказанных'' предпринимателей
(прежде всего крестьян) вносила в эту структуру расстраивающее начало, а потому преследовалась властями1.

В суровое смутное время жизнь в России замерла, и тогда Петр Великий взошел на престол, слава Киевской Руси померкла, торговля и промышленность пришли в упадок, а удалое российское воинство предпочитало отсиживаться по теплым квартирам. Правил Петр круто: прорубая окно в Европу руками русских мужиков, зазывал через него заморских мастеров на выгодных условиях, а своих посылал туда на выучку; торгово-промышленную политику проводил
«указанными» мерами. Так, императорскими указами предписывалось строительство новых фабрик, образование компаний с назначением компанейщиков. Даже петровская приватизация – передача казенных фабрик в частные руки, приходила в приказном порядке. Например, в 1712 велено было казной завести суконные фабрики и отдать торговым людям, собрав компанию,
«а буде волею не похотят, хотя в неволю».

Все в государстве Российском зависело от монаршей милости. Промышленник или купец сумевший угодить самодержцу, мог получить из казны огромные субсидии, ему даровались сотни крестьян для работы на фабриках, но впавший в немилость мог сразу же прощаться и с жизнью и с капиталами. Поучительно история купца Соловьева, который за жалобу на запрещение вывоза из России зерна был колесован да лишен в пользу казны одного миллиона рублей. Но и сам Петр I, как отмечает В. О. Ключевский, стал жертвой собственного деспотизма. «Он хотел насилием водворить в стране свободу и науку. Но эти родные дочери человеческого разума жестоко отомстили ему».

Реформы Петра I положившие начало процесса модернизации России, стали важной вехой в истории делового отечественного мира. Однако модернизация сталкивалась в это время с мощным препятствием - крепостным правом.

После смерти Петра Великого потомки его и самодержцы, российские –
Елизавета и Петр III – забирали себе казенные доходы и, с гневом отвечали:
«Ищите денег, где хотите, а отложенные – наши». Почти все отрасли торговли были превращены в разорительные частные монополии, казенные заводы, самовольно переданы Сенатом в частное владение первейшим царедворцам:
Шувалову, Воронцовым, Чернышевым и прочим. Ссуду новоявленные фабриканты промотали в столице, а заводским крестьянам так мало платили или не платили вовсе, что это привело к бунтам и мятежам, усмиренным воинскими командами с пушками.

Сиятельная Екатерина, повернулась лицом к нуждам народа: а дворянской вольнице, она не забывала и о третьем сословии, считая его главным проводником народного благосостояния и просвещения. В письме парижской знакомой мадам Жоффрен она обещала: «Еще раз, мадам, обещаю Вам третье сословие ввести; но как же трудно будет его создать!» В отличие от Петра I, вводившего свои затеи железной рукой, императрица стремилась создать торгово-промышленное сословие ненасильственными мерами. «Никаких дел, касающихся до торговли и фабрик, не можно завести принуждением, а дешевизна родится только от великого числа продавцов и от вольного умножения товаров» – эта принадлежавшая Екатерине нехитрая в сущности, максима знаменовала собой положительные сдвиги в российском государственном менталитете.

Но продавцов-купцов и предпренимателей-работодателей было в России крайне мало, да и были они в основном без роду да племени. В XVII веке из недворян только единичные, самые богатые купцы успели завести фамилию. Так их и называли – «именитое купечество». По переписи 1816 года в 11 слободах
Москвы из 2232 купеческих семей почти 25% имели фамилию,. А у многих имевших фамилии, было записано, например: «прозвищем Сорокованова позволено именоваться 1817 года июля 5 дня», «фамилею Серебряков позволено именоваться 1814 года января 17 дня», Вот их то и решило облагодетельствовать правительство, преследуя цель охраны державы от иностранного влияния, как промышленного, так и духовного. Развитие промышленности было объявлено делом патриотическим , рост русских фабрик рассматривался как крупный козырь в борьбе России с Западом, а сами промышленники осыпались знаками милости и внимания, включая почетные награды за успехи на поприще торговли и промышленности. Предприниматель не стал еще самостоятельной политической фигурой, да к тому же многие представители сословия не вышли из крепостной зависимости и над торговой и промышленной деятельностью крепостного постоянно висел дамоклов меч помещика, который мог обращаться с работником как с губкой: он давал ему напитаться деньгами, а потом ежовыми рукавицами владыки живота выжимал все долгими годами и тяжким трудом накопленные деньги.

Крепостное ярмо разорвала экономическая необходимость, связанная с включением экономики России в нарождавшийся мировой рынок, с промышленным переворотом, который, сметая границы Европы, ворвался и в Россию. 28 декабря 1857 года в зале купеческого собрания в Москве началось торжество по поводу известий об освобождении крестьян. Выступая на нем, известный предприниматель В. Кокорев отметил: «Для 15 миллионов людей восходит звезда гражданской полноправности. От этого мы все вступаем в новую жизнь, перерождаемся, пульсы наши бьются иначе: ровно,. Твердо, сильно. Мы можем теперь сравнить свое положение с людьми, подошедшим к горе, по которой надо взобраться кверху. Немало на этом непротоптанном пути мы встречаем растений. Но нам ли бояться препятствий, когда на вершине стоит царь и призывает нас к себе». В словах этих своеобразная смесь и приниженности, и пробивающегося чувства равноправного партнерства промышленника и властителя.

Великая реформа 1861 года не просто освободила крестьян. Она ускорила ход времени в России. В добавок ко всему наезженная колея телег и экипажей сменилась железнодорожной. В железнодорожной и сменившей ее банковской горячках предприниматели, набивая шишки на головах и сундуки деньгами, закалялись в делах, набирали вес и авторитет. Так, как-то незаметно, экономика подтолкнула политику, и на смену единомыслию и благочинию в третье сословие пришли иные настроения. «Под шумок трескучих враз вспоминал С. Шереметев, - выдвинулось московское именитое купечество в новой своей политической роли. Тогда была мода на так называемых простых русских людей. Появились люди выдающегося дела, которые повели это дело мастерски и сделались центром нового направления2.

Преобразовательная деятельность Александра I I дала качественно новое направление в развитии частного предпринимательства в стране. Набирает силу процесс формирования нового буржуазного класса, вбирающего в себя выходцев из самых разных социальных групп. К концу 20 века в Петербурге текстильными предприятиями владели 45 купцов, 2 дворян, 69 мещан, 35 крестьян, а металлообрабатывающими заводами – 45 купцов, 18 дворян, 257 мещан, 192 крестьянина. Экономические и политические потрясения в начале ХХ в. вызвали дальнейшие изменения в облике деловых людей. Период думской монархии стал временем их активной консолидации, развертывания борьбы за свободу частного предпринимательства и гражданское равноправие. К началу XX века в губерниях Европейской России (без Польши и Финляндии) 1894 дворян
(из них 1644 потомственных) владели 2092 фабриками, заводами и мастерскими.
Только 18% из них возникло в дореформенный период, а больше половины в 80 –
90гг. XIX века3.

Противоречивость реформаторской политики правительства, дополненная кризисом первой мировой войны, обусловила рост социальной напряженности.
Предприниматели в переломный период оказались деморализованы антибуржуазной пропагандой, разобщены, и поэтому не смогли оказать сопротивление революции. Многовековая история деловых отношений оказалась прервана в пору их больших потенциальных возможностей, когда сотни тысяч предпринимателей могли способствовать укреплению экономической мощи страны.

Таким образом, не только достижения, но и неудачи деловых людей дореволионной России дают возможность более глубоко понять историческую роль частного предпринимательства, осознать взаимосвязь прошлого, настоящего и будущего в судьбах отечественного делового мира. Учет этого опыта имеет как теоретическую, так и практическую значимость, способствуя духовному возрождению России и ее хозяйственному обновлению на современном этапе мирового развития. При этом важно помнить, что раскрепощение созидательных сил общества шло в нашей стране чрезвычайно сложным, противоречивым путем, на котором, как было отмечено выше, имелись свои характерные периоды. Однако общей тенденцией в развитии российского делового мира бесспорно являлось его постепенное вовлечение в русло общеевропейского хозяйственного и социального прогресса. Это движение было свернуто в силу незавершенности преобразовательных процессов в государственном строе России, столь долго сохранявшем роль единственного
''блюстителя'' интересов предпринимателей. И тем важнее сегодня правильно осмыслить прошлое отечественного делового мира, являющееся частью и российской, и мировой истории4.

В литературе дается такое определение понятия ''предприниматель'': это человек ''с деловой хваткой и энергией, со специфической системой ценностей, культурой отношений и этикой''. Российское предпринимательство имело свои деловые, культурные и нравственные традиции. Многие промышленные династии дали России выдающихся коммерсантов, организаторов производства, талантливых экономистов, политиков, ученых, меценатов, деятелей культуры, журналистов.

Документы эпохи, воспоминания, переписка, газетные и журнальные статьи, живописные фотографические портреты представителей торгово-промышленного мира свидетельствуют: характеры их многосложны и противоречивы, потому и неоднозначны их поступки. Но есть черты, объединяющие российских предпринимателей, нечто главное и важное для большинства из них. По мнению их современников, "успешным" предпринимателям присущи решительность, упорство, безошибочная интуиция, энергичность, склонность к оправданному риску, изобретательность, природная смекалка. Лучшие из них получили хорошее образование, интересовались наукой и достижениями промышленности, были людьми творческими. Среди таких имен есть имя и Саввы Тимофеевича
Морозова - известного российского предпринимателя и мецената5.

Жизнь Саввы Тимофеевича Морозова.

Каждый, кто много работает, знает, как желанен отдых - награда за труды праведные. Вот и Савва Тимофеевич Морозов – человек, о котором пойдет речь в этом реферате, в редкие минуты отдыха бывал благодушен и откровенен.
Незадолго до своей нелепой кончины, уехав из первопрестольной на несколько дней, он, очутившись в местах, не тронутых и не разграбленных еще человеком, сидя у костра, разоткровенничался: "А у меня нет биографии,- сказал он, грустно усмехнувшись Я ведь не человек, я - фирма. Меня надо преподавать в университете по кафедре политической экономии... Да вы не смейтесь, я серьезно... Дед сеял, а отец мой, Тимофей Саввич, жатву собирал".

Родоначальники.

Дед С. Т. Морозова - "Савва сын Васильев" - родился крепостным. Уже в конце XVIII в. этот предприимчивый крестьянин открыл первую мастерскую в селе Зуеве, Богородского уезда (Владимирская губ.), выпускавшую шелковые кружева и ленты. Работал сам на единственном станке и сам же пешком ходил в
Москву продавать товар. Позднее стал производить суконные и хлопчатобумажные изделия. Последствия войны 1812 г. и разорения Москвы способствовали расширению морозовского дела. Увеличивались и доходы. В 1820 г. С. В. Морозов за огромные по тем временам деньги (17 тыс. руб.) получил
"вольную" от дворян Рюминых и был зачислен в купцы первой гильдии. В 1842 г. Морозовы получили потомственное почетное гражданство. В то время родоначальник клана уже владел домом в Москве стоимостью в 12 тыс. рублей серебром.

Крупнейшей и "коренной" морозовской фирмой была Никольская мануфактура в Покровском уезде (Владимирская губ.). Делами здесь до середины 40-х гг.
XIX в. заправлял сам "Савва Первый", а затем его младший сын Тимофей (1823-
1889), при котором фабрика была целиком переоснащена оборудованием, ввезенным из Англии. В предпринимательской среде Тимофей Саввич пользовался авторитетом, о чем говорит избрание его сначала гласным Московской городской думы, а в 1868 г. и председателем Московского биржевого комитета;
Тимофей Морозов входил в кружок крупных предпринимателей, считалось, что он пользуется расположением всесильного министра финансов М. Х. Рейтерна.

С установлением железнодорожного сообщения с окраинами империи Морозовы открыли торговые конторы, магазины розничной и оптовой торговли во всех крупных городах России, а также в Иране, Монголии и Китае. Прекрасный ассортимент, дешевизна и добротность тканей обеспечивала на них постоянный спрос самых разнообразных слоев населения: дорогие бархаты и вельвет, дешевые нарядные ситцы содинаковым успехом раскупались в Москве,
Петербурге, Ташкенте, Омске, Иркутске, Харькове, Одессе, Варшаве, Харбине,
Тяньцзине и других городах. Высочайшее качество тканей – молескина и карузета, трико и камлота, ситца и сарпинки, а также многих других сортов – создало со временем такой обширный и постоянный круг покупателей, что даже годы кризисов отражались на Морозовских предприятиях лишь в слабой степени.
Желая защитить себя от импортного сырья, предприимчивые фабриканты позаботились о создании своей собственной хлопковой базы, скупив в средней
Азии земельные участки, заведя там хлопковые плантации и наладив переработку хлопчатника.

Хотя Т. С. Морозов не получил систематического образования (учился дома), он был грамотный человек и прекрасно понимал значение образования, часто жертвовал различные, иногда довольно крупные, суммы на Московский университет и другие учебные заведения.

Именно на Никольской мануфактуре произошла известная "Морозовская стачка" (январь 1885 г., около 8 тыс. бастующих) - первое в России организованное выступление пролетариата. Судебный процесс над зачинщиками вылился, по сути дела, в суд над порядками, установленными хозяином, и тогда, чтобы спасти репутацию фирм, потребовалось очень много изменить в фабричных порядках: были резко сокращены штрафы, несколько повышена заработная плата, введены «наградные». После всех переживаний капиталист тяжело заболел и все дела на фабрике передал родственникам. Умер он в октябре 1889 г., отказав по завещанию несколько сотен тысяч рублей на благотворительные цели, в том числе 100 тыс. руб. для призрения душевнобольных в Москве.

Никольская мануфактура с 1873 г. действовала как паевое предприятие
(основной капитал 5 млн. руб.), но вплоть до ее национализации в 1918 г. оставалась в руках морозовской семьи. Высшим органом предприятия считалось собрание пайщиков, где решения принимались большинством голосов, при этом хозяин, а затем его жена - Мария Федоровна, владея более чем 90% паев, сохраняли полный контроль над ходом дел. Но рамки приличия соблюдались: во главе мануфактуры стояло правление (в него 7 директоров), избираемое общим собранием пайщиков. Из числа директоров выбирался в свою очередь директор- распорядитель. Каждый акционер имел право присутствовать на собраниях, однако решения по делам фирмы могли принимать лишь те, кто владел не менее
10 паями ( 10 паев давали 1 голос, 25 – 2 голоса,. 7о паев –3, 75 – 4, 100 паев –5голосов)5.

В 1848 г. Тимофей Саввич женился на Марии Федоровне Симоновой, дочери богатого московского купца, фабриканта Ф. И. Симонова, происходившего из казанских татар, принявших православие (отсюда и "отпечаток Азии" на облике представителей этой ветви морозовского рода). У Тимофея Саввича было четыре дочери и четверо сыновей; Савва, родившийся 3 февраля 1862 г., и стал наиболее известным представителем клана Морозовых. Морозовы жили в своем особняке в Большом Трехсвятительском переулке, перекупленном у известного откупщика В. А. Кокорева. Здесь прошли детские и юношеские годы Саввы.
Двухэтажный дом с мезонином, окруженный обширным садом с беседками и цветниками, насчитывал 20 комнат; были здесь своя молельная и зимняя оранжерея.

Детство и студенчество Саввы.

Как и многие другие семьи текстильных фабрикантов, Морозовы были старообрядцы. В таких семьях по традиции критически относились к существовавшим порядкам. У старообрядцев детей воспитывали по древнему уставу благочиния - в строгости, беспрекословном послушании, в духе религиозного аскетизма. Однако и новое неумолимо вторгалось в жизнь. В морозовской семье уже были гувернантки и гувернеры, детей обучали светским манерам, музыке, иностранным языкам. Вместе с тем применялись веками испытанные "формы воспитания" и, как вспоминал Савва, "за плохие успехи в английском языке драли". В 14 лет старшего сына определяют в 4-ю гимназию.
Имена Саввы и его младшего брата Сергея Морозовых значатся среди выпускников 1881 года. Одновременно с ними некоторое время здесь учился К.
С. Станиславский, который курса не окончил, но оставил описание строгих порядков в этой гимназии. Однако еще в гимназии, вспоминал Савва, "я научился курить и не веровать в бога". Из этого признания следует, что у этого потомственного купца неприятие семейных и корпоративных традиций проявилось довольно рано.

В 1881 г. Савва поступил на естественное отделение физико- математического факультета Московского университета. В студенческие годы его интересы не ограничиваются естественными науками; увлеченно изучал он политэкономию и философию. В 1885 г. Савва был выпущен из университета со званием "действительного студента", которое присваивалось тем, кто окончил курс, сдал все экзамены, но не защитил диплома, не собираясь делать служебную карьеру; в таком случае имели значение сами знания, а не формальные данные7.

Женитьба на Зинаиде Григорьевне.

Студентом Московского университета Савва влюбился в жену своего двоюродного племянника С. В. Морозова - Зинаиду (Зиновию) Григорьевну (1867-
1947 гг.). В России развод не одобрялся ни светской, ни церковной властью.
Бракоразводный процесс был скандалом, как и женитьба на разведенной. Отец невесты якобы даже заявил, что ему было бы легче видеть дочь в гробу, "чем такой позор терпеть". Почти вся родня жениха тоже была настроена против родственницы. Племянник, Сергей Викулович Морозов, был человеком непутевым, заядлым охотником и игроком, и Мария Федоровна жалости к нему не испытывала. Но старообрядцы свято чтили свои законы. Морозовы не курили, не сквернословили, держали слово, ни на кого не повышали голоса, работали с утра до ночи и не женились на разведенках. К тому же есть вещи, которые опытная женщина может опознать сразу. У Зинаиды Зиминой был чересчур тяжелый взгляд и резко очерченный рот: такие умеют себя поставить, ничего не забывают и не прощают обид. Не сразу родители смирились с браком старшего сына, и поэтому после окончания университета Савва уехал в Англию.
Он изучает химию в Кембридже, собирается защищать диссертацию. Одновременно знакомится с организацией текстильного дела на английских фабриках. Болезнь жены и необходимость возглавить семейное дело заставили вернуться его в
Россию8. С. Т. Морозов становится руководителем Никольской мануфактуры - правда лишь номинально: большинство паев, а следовательно, и голосов на собраниях совладельцев принадлежало отцу и матери; после смерти Т. С.
Морозова главным и основным пайщиком товарищества осталась его вдова. Таким образом, в своей деятельности Савва Тимофеевич всецело зависел от воли матери, которая оставалась и формально директором-распорядителем, то есть совмещала должности председателя правления и директора. Ее старший сын, по сути дела, стал совладельцем-управляющим, но не полноценным хозяином.
Максимального количества паев, принадлежащих Савве Тимофеевичу, не превышало 985 (его мать представила собранию пайщиков в марте 1890 г. -
3165, в марте 1904 г. - 3580 дивидендных бумаг фирмы).

В обществе циркулировали слухи о баснословных доходах "Саввы Второго", однако размеры их никогда не документировались. Поступления С. Т. Морозова состояли из директорского жалованья (10-12 тыс. руб.), наградных
(отчисления из чистой прибыли) и дивиденда (процент дохода с каждого пая).
За 10 лет, с 1895 по 1904 г., он получил 112 тыс. руб. в качестве директорского содержания, примерно 1 млн. руб. наградных и не менее 1,3 млн. руб. дивиденда, всего около 2,5 млн. руб. Учитывая, что ему принадлежала еще и городская недвижимость, сдававшаяся в аренду, и земельные владения вне черты города (имения), что он занимал должности в других фирмах (много лет был директором высокодоходного Трехгорного пивоваренного товарищества в Москве), не будет преувеличением определить его личные доходы в тот период в среднем в размере 250 тыс. руб. в год. В условиях тогдашней России это было очень много. Горький писал о Савве
Тимофеевиче: "Личные его потребности были весьма скромны, можно даже сказать, что по отношению к себе он был скуп, дома ходил в стоптанных туфлях, на улице я его видел в заплатанных ботинках". Он был лишен амбиций, которые заставляли многих предпринимателей вкладывать большие средства в произведения искусства и козырять перед другими своими собраниями. К числу коллекционеров он не принадлежал и, хотя приобретал значительные живописные работы (в их числе "Голова старушки" Н. А. Касаткина и "Венеция"И. И.
Левитана), сколько-нибудь заметной коллекции не составил. Его непритязательность в быту отмечалась многими. За этим, на сколько можно судить, стояла не жадность русского Гобсека, его увлекали другие цели и интересы. Большие материальные возможности не сделали его счастливым человеком. "Легко в России богатеть, а жить трудно ",- с горечью заметил он однажды.

Однако Зинаида Григорьевна придерживалась противоположных взглядов, и
Савва часто потворствовал ей. Умная, но чрезвычайно претенциозная женщина старалась удовлетворить свое честолюбие путем, наиболее понятным купеческому миру: немыслимые туалеты, модные и самые дорогие курорты, собственный выезд, ложа в театре... Не будет ошибкой предположить, что и построенное в центре Москвы необыкновенное морозовское "палаццо" отразило ее устремления.

По возвращении из Англии Морозов приобрел довольно скромный дом на
Большой Никитской (ул. Герцена), однако такой уклад жизни вряд ли мог устроить его супругу. В начале 90-х годов XIX в. он покупает на тихой аристократической Спиридоновке (ул. Ал. Толстого) барский особняк с садом.
Купчая была оформлена на имя жены. В 1893 г. ветхий дом был сломан и на его месте началось строительство. Это была первая крупная самостоятельная работа молодого архитектора Ф. О. Шехтеля, только начинавшего входить в моду. Постройка была завершена в 1896 г. Особняк необычного стиля
(сочетание готических и мавританских архитектурных элементов, спаянных сведено пластикой модерна) сразу же стал одной из московских достопримечательностей. Таких вычурных, бросающих вызов "родовых замков" купечество себе еще не позволяло.

Открытие этого московского "чуда" было обставлено помпезно. "На этот вечер собралось все именитое купечество ,- вспоминал князь С. А. Щербатов .-
Хозяйка, Зинаида Григорьевна Морозова,.. женщина большого ума, ловкая, с вкрадчивым выражением черных умных глаз на некрасивом, но значительном лице, вся увешанная дивными жемчугами, принимала гостей с поистине королевским величием. Тут я увидел и услышал впервые Шаляпина и Врубеля".
Об архитектурных достоинствах морозовского особняка можно судить по- разному. Бесспорно другое. Хозяйка дома всячески старалась превратить его в светский салон: здесь устраивались вечера, балы, приемы. Зинаида
Григорьевна стремилась к тому, чтобы в ее доме непременно присутствовала
"аристократическая элита". В 1902 г. О. Л. Книппер писала А. П. Чехову, что на одном из таких балов ей представляли графа Шереметева, графа Олсуфьева, графа Орлова-Давыдова. Чехов в ответ заметил: "Зачем, зачем Морозов Савва пускает к себе аристократов? Ведь они наедятся, а потом, выйдя от него, хохочут над ним".

Игра в светскость продолжалась довольно долго и требовала не только усилий, но и больших расходов. Приобретается обширное имение Покровское-
Рубцово, строится дача во Владимирской губернии. Люди , мало знакомые с хозяином не понимали такой "пляски миллионов". Чем дальше, тем больше
Морозову претили светские устремления жены. Начавшееся взаимное охлаждение со временем переходит в отчуждение. "Мадам Морозова" сверкала в обществе, на благотворительных базарах, в театрах, на вернисажах; принимала у себя родовую знать, светскую молодежь, офицеров. У нее "запросто" бывала сестра царицы, жена московского генерал-губернатора великая княгиня Елизавета
Федоровна. Красочное описание личных апартаментов хозяйки дома оставил
Горький, которого поразило "устрашающее количество севрского фарфора: фарфором украшена широкая кровать, из фарфора рамы зеркал, фарфоровые вазы и фигурки на туалетном столе и по стенам, на кронштейнах. Это немножко напоминало магазин посуды". Иначе выглядела обстановка комнат, занимаемых хозяином: "В кабинете Саввы - все скромно и просто, только на книжном шкафе стояла бронзовая голова Ивана Грозного, работы Антокольского. За кабинетом
- спальня; обе комнаты своей неуютностью вызывали впечатление жилища холостяка"9.

Как представитель одной из крупнейших отечественных фирм С. Т. Морозов пользовался влиянием в предпринимательских кругах, ряд лет возглавлял
Ярмарочный комитет на крупнейшем российском "торжище" - в Новгороде. Именно его в 1896 г. выдвинуло купечество для приветствия и поднесения хлеба-соли на Всероссийской промышленной выставке государю-императору. Получал он и знаки "монаршей милости": ему было присвоено звание мануфактур-советника, он состоял членом "высочайше утверждаемого" Московского отделения Совета торговли и мануфактур. Тогда в разговоре с Амфитеатровым Морозов высказал мнение о своем сословии, в одном он был точно убежден: торгово-промышленное сословие на Руси сильно не только мошной своей, но и сметкой. Не только капиталами, но и умами.… Одна беда – культуры мало! Не выработало еще наше сословие сознания собственного достоинства, сословной солидарности…. Брался
Морозов и за новые дела: основал, например, крупное химическое акционерное общество "С. Т. Морозов, Крель и Оттман", зарегистрированное в Германии, но владевшее предприятием в России и специализировавшееся на производстве красителей ("Я ведь специалист по краскам" ,-говорил он).

Общение с либералами.

В начале ХХ в. Морозов приобрел известность и в среде лидеров либерального движения, а в его особняке происходили полулегальные заседания земцев- конституционалистов. Однако особых симпатий к этим деятелям он, насколько известно, не питал. Его интересовали другие люди. "Не знаю ,- писал Горький ,- были ли у Морозова друзья из людей его круга, но раза два, три, наблюдая его среди купечества, я видел, что он относится к людям неприязненно, иронически, говорит с ними командующим тоном, а они, видимо, тоже не очень любили его и как будто немножко побаивались. Но слушали - внимательно". Друзей в этом кругу у Морозова действительно не было, а купечество он презрительно называл "волчьей стаей".

Конечно, Морозов не был революционером, т. е. человеком, ставящим себе целью радикальное изменение жизни общества, ведущим борьбу против системы.
Однако он ощущал потребность в изменении общественных порядков и помогал революционному движению деньгами. Председатель Совета министров С. Ю. Витте однажды с негодованием заметил, что такие, как Морозов, "питали революцию своими миллионами". Задолго до революции Морозов почувствовал ее приближение. Он говорил: «Наверное, будет так: когда у нас вспыхнет революция, она застанет всех нас врасплох и примет характер анархии. А буржуазия не найдет в себе сил сопротивляться и ее сметут, как сор». "Вы считаете революцию неизбежной?" - спросил у него Горький. "Конечно ,- последовал ответ. - Только этим путем и достижима европеизация России, пробуждение ее сил. Необходимо всей стране перешагнуть из будничных драм к трагедии. Это нас сделает другими людьми". Он отдавал себе отчет в том, что революция могла смести ему подобных, но не был равнодушен к судьбе страны.
Однажды он сказал, что теория Маркса близка ему по духу своей активностью,
Маркс учит не мириться с объективными условиями но активно воздействовать на них, изменять их. Маркса надо воспринимать именно как воспитателя воли.
Большевикам Морозов помогал вполне осознанно и деньгами и даже личным участием. Он полагал, что это течение в русском освободительном движении сыграет "огромную роль".

Морозов признавался, что он не считает правительство настолько разумным, чтобы оно поняло выгоду конституции для себя. Если даже обстоятельства понудят дать его эту реформу – оно даст его в самой уродливой форме, которую только можно выдумать. В этой форме конституция поможет организоваться контрреволюционным группам. Если

Россия пойдет вслед за Европой даже церемониальным маршем во главе с парламентом – все равно нам ее не догнать. Но он думал, что мы можем ее догнать сделав революционный прыжок. Но в словах Саввы Морозова неприкрыто ничем взвизгивала та жгучая боль предчувствия неизбежной катастрофы, которую резко ощущали почти все честные люди накануне кровавых событий японской войны и 1905 года. Он видел Россию как огромное скопление потенциальной энергии, которую пора превратить в кинетическую. Он говорил: «Пора! Мы талантливы. Мне кажется, что наша энергия могла бы оживить Европу, излечить ее от усталости и дряхлости.

Поэтому Я и говорю: во что бы то ни стало нам нужна революция, способная поднять на ноги всю массу народа10. Существует иная точка зрения на то, почему Савва Морозов активно помогал революционному движению в России. Некоторые считают, что это было связано с актрисой Андреевой Марией Федоровной, к которой он испытывал сильное чувство. Об этом более подробно написано в статье одного из журналов под названием «Мечта и проклятие Саввы Морозова»:

«Мария Федоровна Андреева всегда оставалась глубоко порядочной женщиной, она была светской дамой и очень сильно скучала. Ее отец, неимущий дворянин, работал главным режиссером Александринского театра, и девушка пошла бы по актерской стезе, но ее судьбу круто изменил ранний брак. Муж, хороший, добрый человек, был старше ее почти вдвое: через девять лет ей исполнилось тридцать, ему – сорок семь, и они жили под одной кровлей как добрые друзья.
О том, что их брак давно лишь формальность, друзья семьи и не подозревали.
К этому времени господин Желябужский имел чин действительного статского советника и занимал высокий пост в железнодорожном ведомстве. В их доме собирался московский свет, с молодой генеральшей раскланивался столичный наместник, великий князь Сергей Александрович. У нее было двое прелестных детей, чудесный дом, длинный список поклонников. И все это казалось ей беспросветной рутиной.

И она, и ее муж страстно любили сцену – господин Желябужский был талантливым актером-любителем. Статский советник вместе с женой выступали в домашних спектаклях, видный московский фабрикант господин Алексеев, красавец, франт и звезда любительской сцены (там его знали под псевдонимом Станиславский), был из добрым знакомым. Желябужский выбрал себе сценическое имя Андреев.
Под этой фамилией дебютировала и Мария Федоровна на сцене Московского художественного театра.

…Имение Станиславского под подмосковным Пушкином, репетиции, первые спектакли, поездки к Чехову в Ялту, успех – и разговоры о том, что театр находится под угрозой: он не приносит дохода, а родственники Алексеева отказались вложить деньги. Тогда в ее жизни появился Савва Тимофеевич
Морозов. Миллионер был сдержан, немногословен, не любил, когда на него обращали внимание, но деньги дал он, а не кичившиеся своей благотворительностью купцы. Тогда мрачноватый и неразговорчивый Морозов сильно ее забавлял; то, что смеяться над ним нельзя, она поняла позднее.

Она знала, что московский миллионер влюбился в нее сразу и на всю жизнь, и ей это льстило. А он быстро понял, какую муку может принести любовь к красивой, умной и абсолютно недоступной женщине.

Пройдет несколько лет, и Станиславский напишет ей резкое письмо:

«Отношения
Саввы Тимофеевича в Вам – исключительные. Это те отношения, ради которых ломают жизнь, приносит себя в жертву, и Вы это знаете и относитесь к бережно, почтительно. Но знаете ли, до какого святотатства Вы доходите в те минуты, когда Вами владеет актерка? То так противно Вашей натуре, что я уверен, Вы сами этого не замечаете. Вы хвастаетесь публично перед почти посторонними Вам тем, что Зинаида Григорьевна ищет Вашего влияния над мужем. Вы, ради актерского тщеславия, рассказываете направо и налево о том, что Савва Тимофеевич по Вашему настоянию вносит целый капитал ради спасения кого-то…» Это письмо написано сразу после того, как Андреева, первая актриса театра, игравшая главные роли, объявила, что порывает с МХАТом. Она запомнила его на всю жизнь – упрек был справедлив, тогда в ней оставалось чересчур много от болтливой московской кокетки.

…Женщины едва знали друг друга – жена Морозова была глубоко безразлична
Марии Федоровне. А та благодаря Андреевой испытала унижение, которое запомнила на всю жизнь: муж влюбился в эту даму и в течение нескольких лет жил со своей законной женой так, как могли бы жить брат с сестрой; потом у дамы появился любовник, и Савва вернулся к жене. Госпожа генеральша уходит от своего статского советника к какому-то писаке, а Савва по-прежнему выполняет все прихоти этой дамы, более того он становится близким другом того, с кем она живет! Зинаида Григорьевна считала мужа сбившимся с пути, неправильным человеком, но они прожили в любви и согласии более десяти лет, и она оплакивала свою молодость, прекрасное начало брака, то, как он заботился о ней и старался порадовать. Муж вернулся к ней, она родила ему сына, но он все равно любил другую. Ей казалось, что статская советница приворожила Савву, а затем выжала и бросила.

Госпожа Андреева видела ситуацию другими глазами. Она, которой вот-вот

исполнится тридцать, живет с мужем, как с добрым соседом, и все еще ожидает любви – но интрижка для Марии Федоровны невозможна. Морозов не мог стать ее любовником: во-первых, это пошло, во-вторых, вызвало бы величайший скандал и начисто сломало их судьбы – ведь Москва следила за ними во все глаза. К тому это не имело ни малейшего смысла – она уважала Морозова, но совсем не любила.

Ее друзья знали, что Мария Федоровна – сильный, волевой и страстный человек, и в доме мужа, и на сцене ей тесно. У каждого времени свои мифы: сто лет назад женщина, стремившаяся послужить ближним, ушла бы в монастырь, в начале двадцатого века в России шли в революцию. Ее выбор объясняли по- разному, но в том, что он был искренен никто не сомневался. Сначала Мария
Федоровна подружилась с марксистом-репетитором своего сына, затем с его друзьями-студентами, они изучали «Капитал», потом ее попросили собрать для партии немного денег, и дело пошло так хорошо, что хватило на издание
«Искры». Потом студентов сослали. Мария Федоровна, играя в этот день Ирину, так рыдала, что встревоженный Морозов помчался на Петровку, в магазин
Пихлау и Бранта, купил целую партию меховых курток – их хватило на всех арестованных студентов Московского университета, а потом внес министру внутренних дел десять тысяч рублей залога. Морозов давал деньги, которые шли и на поддельные паспорта, и на оружие, и на «Искру», а в ней печатали репортажи из Орехово-Зуева, где рассказывалось, как голодают его собственные рабочие. ( О том, что правды здесь мало, Мария Федоровна не думала – на фабрике она не появилась ни разу.)

А потом она полюбила – сразу и навсегда. Перед одним из спектаклей в ее гримуборную привели Максима Горького – странного, высокого, худого как щепка, нелепо одетого, дурно воспитанного человека. Но у него длинные пальцы, лучезарная улыбка и прекрасные голубые глаза. Он говорил басом, курил в кулак, держался то слишком выспренно, то чересчур скованно и обожал дешевые безделушки, на которые ей было противно смотреть. Он был гением
(Мария Федоровна поверила в это, как в «Капитал»), настоящим человеком, победившим и несправедливость, и нужду, в нем воплотилось, все чему она хотела служить. Через год она ушла от мужа, так и не получив развод.
Светские приятели сделали вид, что ее не существует – семейство знакомого камергера проходило мимо, не раскланиваясь, ее перестали приглашать друзья мужа, и лишь Савва Морозов по-прежнему оставался ее рыцарем – он жалел только о том, что ему, постороннему человеку, невозможно за нее заступиться…Это было и трогательно, и смешно, и она с удовольствием пересказывала его слова Горькому.

А вскоре всех закружит водоворот московского восстания. В квартире у

Горького и
Андреевой обоснуется штаб дружинников: в задней комнате будут храниться ручные гранаты и гремучая ртуть, на полу расположится охрана из студентов- кавказцев – папиросный дым, патроны в ящиках столов, неделями не мывшиеся люди, прячущие под одеждой мешочки с динамитом.

Женщины, любившая Морозова, и та, которую любил он не были счастливы.

Через два года после смерти мужа Зинаида Григорьевна вышла замуж за нового московского градоначальника, свитского генерала Рейнбота, и поселилась вместе с ним в имении Горки. Но вскоре они расстались, она жила одна долго и бедно. А Андреева уехала из России вместе с Горьким. Они жили в Америке, потом на Капри, Мария Федоровна много работала, страдала из-за того, что не имела ни своих денег, ни своей жизни («Я верная собака при Алексее
Максимыче»). Гордая и независимая женщина превратилась в тень писателя.
Правительство амнистировало ее, и она вернулась домой, играла в плохих театрах, старела, грустила, после революции стала комиссаром театров и зрелищ Петрограда, а потом работала чиновницей в берлинском торгпредстве, заведовала домом ученых.

Она стала правоверным винтиком партии: обуздала фантазию, смирила характер –
Мария Федоровна работала там. Куда ее посылали, и утешала себя воспоминаниями.

Савва Морозов любил ее больше жизни, она была его мечтой и проклятием.

Ради нее он сломал свою судьбу, но об этом Мария Федоровна давным-давно забыла…»

Кем же он был? Человеком, потерявшем свои социальные ориентиры - или увидевшим то, что другим было не дано увидеть? Очевидно, и то и другое.
Вступая в безысходный разлад с окружением, он пытался найти себе моральную опору в иной среде, но тоже без успеха. По словам Горького, "он упорно искал людей, которые стремились так или иначе осмыслить жизнь, но, встречаясь и беседуя с ними, Савва не находил слов, чтобы понятно рассказать себя, и люди уходили от него, унося впечатление темной спутанности". Пожалуй, только Горький, которого Морозов любил
(познакомились они в конце 1900 г.), отвечал ему взаимной симпатией и называл своим близким другом. Именно ему Морозов признался: «Одинок я очень. Нет у меня никого. Отношения же с А. П. Чеховым не сложились.
Писатель много раз встречался с ним, бывал в гостях в Покровском, в доме на
Спиридоновке, ездил с ним летом 1902 г. в пермское имение Морозовых
Всеволодо-Вильву, где Савва построил школу имени Чехова. Однако душевной близости между ними не возникло, наоборот, однажды писатель язвительно заметил: "Дай им волю, они купят всю интеллигенцию поштучно".

В разговоре с горьким Морозов однажды сказал, что есть люди, "очень заинтересованные в том, чтоб я ушел или издох". Такая резкая оценка не была лишена оснований. Чем больше он отрывался от своего круга, чем дальше отходил от обычных купеческих "чудачеств", чем сильнее связывал себя с людьми и делами, враждебными существовавшим порядкам, тем ощутимее было недоброжелательное отношение к нему и со стороны властей, и со стороны родственников.11

Родственники С.Т. Морозова.

С родней он сколько-нибудь тесных отношений не поддерживал. Некоторые из родственников Саввы были довольно заметными фигурами и в деловой среде, и вне ее. Сестра Юлия была замужем за председателем Московского биржевого комитета, членом Государственного совета Г. А. Крестовниковым. В 1910 г. они получили потомственное дворянство. Сестра Анна вышла замуж за историка
Г. Ф. Карпова, друга В. О. Ключевского. После смерти Карпова (1891 г.) в
Московском университете была учреждена на морозовские деньги премия его имени, присуждавшаяся за лучшие исторические работы; его вдова стала почетным членом Общества истории и древностей российских. Эта ветвь морозовского рода тоже получила дворянство. Их старший сын А. Г. Карпов стал крупным дельцом, "сподвижником" П. П. Рябушинского, входил в совет
Московского банка, был директором Товарищества Окуловских писчебумажных фабрик и, естественно, пайщиком Морозовской мануфактуры. Его брат, Ф. Г.
Карпов, занимал директорский пост в Никольской мануфактуре.

Брат Саввы Сергей Тимофеевич, окончивший юридический факультет
Московского университета, "кандидат прав", активного участия в деловой жизни не принимал, больше интересовался музыкой и изобразительным искусством. Однако этот "ипохондрик", женатый на сестре министра А. В.
Кривошеина, основал в Москве музей кустарных промыслов, выстроил для него специальное здание и передал Москве. В сентябре 1905 г. Сергей Тимофеевич был избран (а по сути дела, назначен матерью) директором-распорядителем
Никольской мануфактуры.

К началу ХХ в. признанной главой морозовского рода была Мария Федоровна
Морозова, которая умерла в 1911 г. в возрасте 80 лет, скопив 30 млн. рублей. Чрезвычайно набожная, она была окружена многочисленными приживалками, не пользовалась электрическим освещением, не читала газет и журналов, не интересовалась литературой, театром, музыкой, даже не решалась
"из боязни простуды мыться горячей водой с мылом, предпочитая всевозможные одеколоны". Визиты матери Савва Тимофеевич наносил регулярно, но всегда без особой радости, скорее выполняя сыновью повинность. Почитать родительницу – к этому призывали старообрядческие традиции, исконные, воспитанные с детства, - он считал своим долгом. А вот любить?… Стыдно признаться, не чувствовал старший сын сердечной привязанности к Марии Федоровне, как покойный его отец Тимофей Саввич. Маниакальная религиозность матери враждебно воспринималась Морозовым еще и потому, что показная добродетель в старухином характере отлично уживалась со стяжательством и властолюбием.
Ей, представителю "темного царства", конечно, были чужды и окружение старшего сына и его духовный мир. Однако довольно долго она мирилась с этим: во-первых, Савву практически некем было заменить (его деловые качества были вне конкуренции), во-вторых, отстранить его от управления нельзя без нежелательной публичной огласки. Учитывая косвенные свидетельства, можно заключить, что не раз она, должно быть, пыталась на- ставить своего сына на путь истинный. Общение с "неблагонадежными" и вообще интерес Саввы к политическим и социальным вопросам были особенно неприятны набожной старухе. В конце концов между ними произошел полный разрыв.

С.Т. Морозов – один из свидетелей «кровавого воскресенья».

Гнетущее одиночество, на которое Савва Тимофеевич сетовал Алексею
Максимовичу, чувствовалось особенно остро при размышлениях о народе и толпе. Думы такие нахлынули с новой силой после событий, свидетелем которых ему привелось стать сначала в Москве, потом в Петербурге. 9 января 1905 г.
Морозов вместе с Горьким был очевидцем "кровавого воскресенья" в Петербурге и не мог оставаться безучастным. Он посетил председателя Комитета министров, который так описал этот визит: "Я его принял, и он мне начал говорить самые крайние речи о необходимости покончить с самодержавием, об установке парламентарной системы со всеобщими прямыми и прочими выборами, о том, что так жить нельзя далее, и т. д.". Эти речи, разумеется, не слишком взволновали Витте. Царь – болван, - он позабыл, что люди, которых с его согласия расстреливали сегодня, полтора года тому назад стояли на коленях перед его дворцом и пели «Боже Царя храни». Те же самые, русские люди.
Стоило ему сегодня выйти на балкон и сказать толпе несколько ласковых слов, дать ей два, три обещания – исполнять их необязательно, - и эти люди снова пропели бы ему «Боже царя храни». И даже могли бы разбить куриную башку этого попа об Александровскую колонну. Это затянуло бы агонию монархии на некоторое время. Революция обеспечена! Года пропаганды не дали бы того, что достигнуто в один день. Позволив убивать себя сегодня, люди приобрели право убивать завтра. Они, конечно, воспользуются этим правом. Я не знаю, когда жизнь перестанут строить на кров, но в наших условиях гуманность – ложь!
Чепуха. Так Морозов отзывался о событиях в Петербурге.

Голос гражданской совести настойчиво внушал фабриканту Морозову: пора ему определить свое политическое кредо в надвинувшихся на Россию грозных событиях. Пора заявить о своей позиции известного в стране общественного деятеля не в доверительной беседе с Витте, ни в дружеских беседах с
Горьким... Выступать надо было с трибуны. Вернувшись в Москву, Морозов на несколько дней уединился в своем особняке, составляя программу неотложных социальных и политических реформ. Этот документ заслуживает того, чтобы на нем остановиться подробнее. "В числе событий, переживаемых Россией за последнее время, - говорится в нем, - наибольшее внимание общества привлекли к себе возникшие в январе повсеместные забастовки рабочих, сопровождающиеся серьезными народными волнениями... Обращаясь к исследованию причин последних забастовок, мы наталкиваемся на то в высшей степени характерное явление, что рабочие, приостановив работу под предлогом различных недовольств экономического свойства, объединяются затем в группы вне пределов фабрик и предъявляют целый ряд других, но уже политических требований". Продолжая анализ, Морозов пишет: "Действительно - отсутствие в стране прочного закона, опека бюрократии, распространенная на все области русской жизни, выработка законов в мертвых канцеляриях, далеких от всего того, что происходит в жизни,.. невежество народа, усиленно охраняемые теми препятствиями, коими обставлено открытие школ, библиотек, читален, словом всего, что могло бы поднять культурное развитие народа, худшее положение, в котором находится народ сравнительно с другими перед судом и властью, - все это задерживает развитие хозяйственной жизни в стране и порождает в народе глухой протест против того, что его гнетет и давит".

Далее выдвигались конкретные предложения:

"Во-первых. Установить равноправность всех и всякого перед прочным законом, сила и святость которого не могла бы быть никем и ничем поколеблена.

Во-вторых. Полная неприкосновенность личности и жилища должна быть обеспечена всем русским гражданам.

В-третьих. Необходима свобода слова и печати, так как лишь при этом условии возможны: выяснение рабочих нужд, улучшение быта и правильный успешный рост промышленности и народного благосостояния.

В-четвертых. Необходимо введение всеобщего обязательного школьного обучения с расширением программы существующих народных школ и установлением упрощенного порядка для открытия всяких учебных заведений, библиотек, читален, просветительных учреждений и обществ...

В-пятых. Существующее законодательство и способ его разработки не соответствует потребностям населения и русской промышленности... Необходимо в выработке законодательных норм участие представителей всех классов населения, в том числе лиц, избранных промышленными рабочими. Участие тех же представителей необходимо и в обсуждении бюджета, ибо последний является могущественным двигателем в руках государства при разрешении промышленных вопросов страны".

По сути дела речь шла о введении в России конституционной формы правления. Отдавая себе отчет в том, что выдвижение подобной программы могло бы иметь вес лишь как коллективная акция, Морозов обратился к другим капиталистам, но поддержки не получил: записку приняли (да и то с оговорками) лишь некоторые оппозиционно настроенные деятели в либерально- буржуазной среде. Документ был обсужден и на заседании правления Никольской мануфактуры. В журнале правления Никольской мануфактуры зафиксировано:

"1905 года сего 9 февраля. Слушали заявление директора правления Саввы
Тимофеевича Морозова о необходимости подачи совместно с другими фабрикантами докладной записки по фабричному вопросу, представив содержание ее в копии.

Ознакомившись с ее содержанием и не разделяя изложенного в ней взгляда директора правления, М. Ф. Морозова, И. А. Колесников и А. М. Вагурин от подписи таковой отказались, предоставив ему, Савве Морозову, право, если он найдет нужным, подписать докладную записку на его личную ответственность, как директора, заведующего фабриками, о чем составлен настоящий протокол.

Члены правления: М. Ф. Морозова, Савва Морозов, И. А. Колесников, А. М.
Вагурин".

Забастовка на Никольской мануфактуре.

В феврале 1905 г. забастовочная волна докатилась и до Никольской мануфактуры. За 20 лет после "Морозовской стачки" 1885 г., когда к управлению пришел Савва Тимофеевич Морозов, положение рабочих изменилось: были отменены штрафы, повышены расценки, построены новые спальни для рабочих, учреждены стипендии для учащихся и т. д. Однако коренного улучшения условий труда и быта произойти не могло, потому что любые нововведения, финансовые расходы надо было утверждать на правлении, где требовалось большинство голосов. У многих рабочих Савва Морозов, в отличие от своего отца и матери, пользовался доверием. Забастовав, рабочие потребовали 8-часового рабочего дня и повышения зарплаты, но он им отказал, так как не мог принимать подобные решения: реальным хозяином предприятия была М. Ф. Морозова, а она категорически воспротивилась желанию сына пойти навстречу рабочим. Савва потребовал, чтобы мать полностью передала распоряжение делами на фабриках в его руки, но в ответ на это в начале марта сам был устранен от управления. При этом мать пригрозила ему учреждением опеки. Она ему заявила: «Сам не уйдешь – заставим. Под опеку возьмем как недееспособного. Доктора да адвокаты помогут нам.… Уходи подобру-поздорову, не срами перед всей Россией!

Положение усугублялось личным одиночеством, отсутствием взаимопонимания с женой, Морозов начинает избегать людей, много времени проводит в полном уединении, не желая никого видеть. Изоляции способствовала и Зинаида Григорьевна, бдительно следившая за тем, чтобы к нему никто не приходил, и изымавшая поступавшую на его имя корреспонденцию.
Пополз слух о сумасшествии. Такая версия всем "заинтересованным лицам", включая родственников, была удобна, позволяла объяснить неожиданный отход его от общественной деятельности. Сохранилось коротенькое деловое письмо
Морозова, датируемое 26 марта, то есть периодом полного уединения, и адресованное в Петербург инженеру А. Н. Тихонову, работавшему у него :"Я решил прекратить разведки (речь идет о геологических изысканиях на Урале) ввиду соображений, которые сообщу Вам впоследствии. Когда будете проезжать
Москву, заезжайте ко мне. Мне хотелось бы пристроить Вас куда-нибудь на место". Нет нужды доказывать, что это письмо написано вполне здравомыслящим человеком, ощущающим нравственную ответственность за судьбу тех, кто был с ним связан.

Изоляция от общества.

По настоянию жены и матери был созван консилиум, констатировавший 15 апреля 1905 г., что у мануфактур-советника Морозова наблюдалось "тяжелое общее нервное расстройство, выражавшееся то в чрезмерном возбуждении, беспокойстве, бессоннице, то в подавленном состоянии, приступах тоски и прочее". Рекомендовалось направить его для лечения за границу. Через несколько дней, в сопровождении жены и врача Селивановского Савва
Тимофеевич выехал сначала в Берлин, а затем на юг Франции, в Канн. Здесь, на берегу Средиземного моря, в номере "Ройяль-отеля", 13 (26) мая 1905 г. он застрелился.

Многие обстоятельства этого шага до сих пор не ясны. Власти утверждали, что виновниками его гибели были большевики, которых поддерживал Морозов и которые начали его шантажировать. Такую версию изложил в донесении в
Департамент полиции московский градоначальник. Подобное объяснение получило распространение и попало в мемуары Витте. По его словам, "чтобы не делать скандала, полицейская власть предложила ему выехать за границу. Там он окончательно попал в сети революционеров и кончил самоубийством". Внук
Саввы Тимофеевича, основательно изучивший многие перипетии судьбы деда, задает в своей книге вопрос: зачем вообще революционерам надо было угрожать
Морозову? В подтверждение официальной версии никогда не было приведено никаких доказательств. Истинные причины трагического решения еще сравнительного молодого чело- века, отца четверых детей, были иными, лежали значительно глубже, и их верно уловили хорошо знавшие Морозова люди. "Когда я почитал телеграмму о его смерти ,- писал Горький ,- и пережил час острой боли, я невольно подумал, что из угла, в который условия затискали этого человека, был только один выход - в смерть. Он был недостаточно силен для того, чтобы уйти в дело революции, но он шел путем, опасным для людей его семьи и круга". В. И. Немирович-Данченко заметил: "Купец не смеет увлекаться. Он должен быть верен своей стихии выдержки и расчета. Измена неминуемо поведет к трагическому конфликту.12 Существует еще одна версия смерти Саввы Тимофеевича Морозова, отличающаяся от остальных: «жена уверяла, что в тот момент, когда она обнаружила мужа мертвым, окно было открыто и она заметила человека, бегущего от отеля. Покойник лежал с закрытыми глазами, но до его век никто из домашних не дотрагивался. Да и почерк на предсмертной записке показался ей немного необычным… Зинаида
Григорьевна Морозова была свято убеждена, что ее муж никогда не решился бы на самоубийство».

Но истинную причину смерти мануфактур-советника Морозова мы никогда не узнаем. 13

Вот они, траурные извещения, которые можно прочитать и сегодня, три четверти века спустя, на хранимых в архивах пожелтевших газетных страницах:

«Правление Никольской мануфактуры «Савва Морозов, сын и компания» с глубоким прискорбием извещает о кончине незабвенного своего директора Саввы
Тимофеевича Морозова, скончавшегося в Канне на французской Ривьере 13 мая сего года. Панихиды по усопшему будут совершаться в правлении мануфактуры ежедневно», - сообщало «Русское слово»

«Совет старейших Общества любителей верховой езды в Москве извещает о кончине глубокоуважаемого своего президента Саввы Тимофеевича Морозова» – объявление в «Московском листке»

«Русские ведомости» печатали извещение: «От дирекции, артистов и служащих Московского Художественного театра. В среду 18 мая в Камергерском переулке (дом Лианозова) будет отслужена заупокойная литургия по Савве
Тимофеевиче Морозове.

На траурное богослужение приглашало москвичей и Общество содействия развитию мануфактурной промышленности.

Но нигде ни одной строкой не упоминалась причина внезапной смерти человека, которого еще недавно друзья и знакомые встречали бодрым, физически здоровым.

Правда «Скорбный листок» в «Московских ведомостях» оказался более откровенным:

«О причинах неожиданной смерти мануфактур-советника Саввы Тимофеевича
Морозова, известного цветущим здоровьем, вчера много говорили в различных общественных кружках столицы и преимущественно в коммерческих, где известие было получено еще утром.

…Савва Тимофеевич умер от болезни сердца, и полагают, что эта болезнь развилась на почве сильного нервного потрясения, полученного покойным.
Рассказывают, что на фабриках Никольской мануфактуры началось рабочее движение чисто экономического характера, вызванное соображениями о необходимости сократить рабочий день, увеличить заработную плату и пр.
Движение это носило совершенно мирный характер и выражалось, главным образом, в мирных переговорах администрации с рабочими… Савве Тимофеевичу
Морозову как главному директору-распорядителю товарищества пришлось принять ближайшее участие в этих переговорах, как с рабочими, так и с администрацией фабрик. Все это сильно расстроило Савву Тимофеевича, и он, потрясенный уехал в Москву. Врачи констатировали сильное нервное расстройство и посоветовали путешествие за границу. Не прожив за границей и месяца, Савва Тимофеевич скончался.

Савва Тимофеевич Морозов успел зарекомендовать себя большой энергией, был в высшей степени самостоятелен в решениях и настойчив».

Смерть примирила родственников с Саввой. Согласно христианским канонам, самоубийцу нельзя хоронить по церковным обрядам. Морозовский клан объединился и, используя и связи и деньги, начал добиваться разрешения на похороны. Властям были представлены путанные и довольно разноречивые свидетельства врачей о том, что смерть была результатом "внезапно наступившего аффекта" (следовательно, нельзя ее рассматривать как обычное самоубийство), но в тоже время покойного нельзя считать и душевнобольным
(признание его таковым было нежелательным для престижа семьи). Личный врач
Гриневский дал следующее заключение: "Главной и вероятней всего единственной причиной нервного расстройства было переутомление, вызванное как общественными, так и специально фабричными делами и связанным с ним рабочим вопросом. К началу марта, после продолжительных забастовок рабочих на фабрике, наступил резкий упадок физических и нравственных сил". "Знал я
Морозова продолжает врач, - более двадцати лет и состоял последние десять лет его личным врачом; я могу засвидетельствовать, что предотвратить этот печальный исход не было никакой возможности. С одной стороны, он не был психически болен какой-либо определенной психической болезнью, которая давала бы право ограничивать его права и самостоятельность; с другой - при врожденной непреклонности и упорстве в достижении ранее намеченной цели - он не поддавался никаким убеждениям и доводам. Признавая свои поступки в рабочем вопросе во многом ошибочными и ошибки эти непоправимыми - он видел один выход в самоубийстве".

Получив морозовские деньги, Гриневский писал то, что требовалось.
Причиной оказалось "ошибочное" отношение к рабочим... 28 мая исполняющий обязанности московского генерал-губернатора секретно донес в Петербург:
"Усматривая, из свидетельства врачей Селивановского и Гриневского, что мануфактур-советник Савва Тимофеевич Морозов лишил себя жизни в припадке психического расстройства, предложил градоначальнику сделать распоряжение о выдаче удостоверения о неимении препятствий к преданию тела Морозова земле по христианскому обряду". На Рогожском кладбище 29 мая ,куда с вокзала в
Покровский храм было перенесено тело почившего, состоялось заупокойное богослужение, были организованы пышные похороны, а затем - поминальный обед на 900 персон.

Незадолго до смерти Морозов застраховал свою жизнь на 100 тыс. руб.
Страховой полис "на предъявителя" вручил своему другую, актрисе Андреевой.
Этот факт говорит о том, что его уход из жизни был продуманным шагом.
Сохранилась предсмертная записка, пересланная из Франции по каналам
Министерства иностранных дел московскому губернатору. На клочке простой бумаги всего несколько слов: "В моей смерти прошу никого не винить".

Савва Морозов оставил духовное завещание, утвержденное к исполнению
Московским окружным судом 21 июля 1905 г. Этот документ обнаружить не удалось, но есть основание считать, что основную часть наследства получила вдова. К ней перешли и недвижимость и ценные бумаги, однако основную часть дивидендных бумаг Никольской мануфактуры она продала, и к 1914 г. в ее распоряжении остается лишь 120 паев фирмы.

Прожив недолгую жизнь, Морозов оставил о себе память как щедрый филантроп. Он помогал и отдельным лицам, и различным учреждениям, организациям. Пожертвования иногда были весьма значительными: несколько десятков тысяч рублей - на строительство родильного приюта при
Староекатерининской больнице, 10 тыс. рублей - "на дело призрения душевнобольных в Москве".

Финансирование Художественного театра.

Заслуги Морозова перед потомками измеряются не только этим. Велики они и в области национальной культуры. Он оказал неоценимую поддержку
Московскому художественному театру в самый тяжелый период его становления и развития. Много добрых слов о щедром меценате содержится в воспоминаниях
Станиславского, который счел своим долгом почтить память Морозова на торжественном заседании, посвященном 30-летию МХАТ, в октябре 1928 г. Нет нужды подробно говорить об этом крупном начинании в культурной и духовной жизни России - история театра широко известна. Обратимся лишь к тем эпизодам его становления, которые неразрывно связаны с именем Морозова.

Для создания нового театра, цели и задачи которого значительно отличались от существовавших в то время, требовались крупные средства, которых у инициаторов не было. Начался поиск меценатов. Городская дума на просьбу о субсидии не откликнулась. Немирович-Данченко, который вел административно-финансовую часть нового театра, решил обратиться за помощью к предпринимателям, состоявшим директорами- попечителями Филармонического общества. В их числе были крупные капиталисты: директор Егорьевской бумагопрядильной фабрики, Норской мануфактуры и Северного страхового общества Д. Р. Востряков, владелец фабрики металлических пуговиц и фирмы по изготовлению музыкальных инструментов К. А. Гутхейль, московский миллионер-виноторговец К. К. Ушков и другие. Сравнительно небольшие денежные взносы позволяли этим дельцам на концертах "занимать места в первых рядах" и "перед всей Москвой щеголять своим меценатством". Ушков обещал 4 тысячи, остальные - и того меньше; требовалась более солидная поддержка, ведь театр мыслился как "общедоступный", с очень умеренными ценами на билеты. Лишь в конце 1897 г. или начале 1898 г., когда
Станиславский и Немирович-Данченко обратились к Морозову, он сразу же внес
10 тыс. руб., поставив лишь одно условие: театр не должен иметь никакого
"высочайшего покровительства".

Театр он любил страстно, постоянно посещал спектакли в Москве,
Петербурге Нижнем Новгороде, куда летом, на время ярмарки, съезжались театральные труппы со всей России. Сохранились свидетельства, что Савва
Тимофеевич оказывал и раньше поддержку театральным начинаниям. Еще в начале
90-х годов XIX в. он предоставил средства Московскому частному театру.
Актер В. П. Далматов вспоминал, что в тот раз, передавая деньги, Морозов настоятельно просил сохранить это в тайне: "Понимаете, коммерция руководствуется собственным катехизисом. И потому я буду просить Вас и
Ваших товарищей ничего обо мне не говорить".

В марте 1898 г. возникает "Товарищество для учреждения в Москве
"Общедоступного театра", в состав которого вошли Савва Тимофеевич и Сергей
Тимофеевич Морозовы. После первых спектаклей, из которых лишь "Царь Федор
Иоаннович" имел сдержанный успех, выяснилось, что денег катастрофически не хватает, дефицит составил 46 тыс. рублей. На помощь опять пришел С. Т.
Морозов, преданный и бескорыстный друг театра. В сентябре 1899 г. О. Л.
Книппер сообщила Чехову: "Савва Морозов повадился к нам в театр, ходит на все репетиции, сидит до ночи, волнуется страшно... Я думаю, что он скоро будет дебютировать, только не знаю в чем".

В феврале 1900 г. Станиславский писал Немировичу-Данченко: "Не сомневаюсь в том, что такого помощника и деятеля баловница судьба посылает раз в жизни... такого именно человека я жду с самого начала моей театральной деятельности". И подчеркивал далее, что в порядочность
Морозова, в отличие от других меценатов, "слепо верит". Для ликвидации дефицита и финансового оздоровления театра Савва Тимофеевич предложил "долг погасить и паевой взнос дублировать", что было и сделано. В первый год существования Художественного театра Морозов потратил на него около 60 тыс. рублей; постепенно его пожертвования стали для театра важнейшим источником средств. Однако в то время он старался сохранить коллективную форму финансирования, убеждал других предпринимателей вносить деньги, хотя их сравнительно небольшие взносы существенной роли не играли.

Увлечение театром говорит о высоких культурных запросах Морозова.
Осенью 1900 г. Горький писал Чехову: "Когда я вижу Морозова за кулисами театра, в пыли и трепете за успех пьесы - я ему готов простить все его фабрики, - в чем он впрочем не нуждается, - я его люблю, ибо он бескорыстно любит искусство, что я почти осязаю в его мужицкой, купеческой, стяжательной душе". Имея в виду Художественный театр, Морозов сознавал, что
"этот театр сыграет решающую роль в развитии сценического искусства".
Постепенно Художественный театр завоевал признание, встал на собственные ноги, и тогда Морозов разрабатывает план создания паевого товарищества, с участием ведущих актеров, руководителей театра и некоторых других близких театру лиц; большинству привлеченных, включая и Станиславского, он открывал кредит. Его взнос составил в итоге 15 тыс. рублей.

Большое значение инициатор организации товарищества придавал привлечению Чехова, которому послал письмо и проект устава. Он писал:
"Переговорив с Владимиром Ивановичем и Ольгой Леопольдовной, я решил обратиться к Вам, не войдете ли Вы в состав товарищества, которое будет держать театр". Предложение было принято, и писатель решил внести 10 тыс. рублей. Как свидетельствует О. Л. Книппер, узнав об этом, "Савва так и прыгал от восторга". Показательно, что в число пайщиков он не ввел ни одного "любителя искусств" из предпринимателей.

Товарищество создавалось на три года, в течение которых Морозов брал на себя все финансовые заботы, освобождая руководителей труппы от изматывающих хлопот, позволяя им сосредоточиться на творческом процессе. Однако с такими усилия- ми достигнутый театром успех и та роль, которую играл здесь
Морозов, не находили понимания в литературно-театральных кругах.

Между тем Савва Морозов затеял перестройку здания. Шехтель согласился бес- платно подготовить проект и руководить строительными работами.
Реконструкция началась в апреле 1902 г. 25 октября в новом здании с залом на 1300 мест состоялся первый спектакль. Морозов наблюдал за стройкой, лично вникал во все детали, часто даже ночевал в маленькой комнатке рядом с конторой, хотя его "палаццо" находилось совсем недалеко. Он сам пилил, красил, забивал, даже разработал особую технику световых сценических эффектов.

За границей были закуплены многие новейшие технические приспособления для сцены и усовершенствованное электрическое оборудование. Строительство обошлось С. Т. Морозову в 300 тыс. рублей, общие же его расходы на
Художественный театр приближались к полмиллиону. Весной 1904 г. он сложил с себя звание председателя правления товарищества и отошел от прямого участия в делах этого театра, но свой паевой взнос оставил. С признательностью
Станиславский писал, что Морозов не только поддержал театр материально, но и встал в ряды его деятелей, не боясь самой трудной, неблагодарной и черной работы.14

Заключение.

Савва Тимофеевич Морозов принадлежит к числу необычных, удивительных людей, достойных памяти народа. Его деятельность протекала в бурное, сложное, неоднозначное время: рушились старые авторитеты, архаичные представления, взгляды; все новое неумолимо врывалось в повседневную жизнь.
Родившийся и выросший в консервативной купеческой среде, он во многом преодолел религиозные и корпоративные предрассудки, смог понять или почувствовать насущные задачи общественного развития. Многими своими поступками, жизненными идеалами он высоко поднялся над остальными. Но противоречивость, взрывчивость натуры фабриканта привели к личной катастрофе.

За многими предпринимателями в пореформенной России утвердилась репутация честных коммерсантов. «Слово чести» было, по свидетельству современника, достоинством московских купцов. «Если ты сказал – кончено, больше тебе ничего не надо. Потому что купец – это было слово, а слово – это был купец» Савва Тимофеевич Морозов относился именно к таким людям, в словах его сомневаться не приходилось никогда.

Отечественные предприниматели были чрезвычайно трудолюбивы. Даже главы крупных династий, сказочно богатые, много и упорно работали - это было в крови русского делового человека15. Один из инженеров Никольской мануфактуры рассказывал о С. Т. Морозове: "Возбужденный, суетливый, он бегал вприпрыжку с этажа на этаж, пробовал прочность пряжи, засовывал руку в самую гущу шестеренок и вынимал ее оттуда невредимой, учил подростков, как надо присучивать оборванную нитку. он знал здесь каждый винтик, каждое движение рычагов.16

Но рядом с превосходными, украшавшими "торгово-промышленный класс" качествами существовали хитрость и изворотливость, без которых нельзя было обойтись в российской действительности. К этому вынуждали административный нажим, запреты и бесчинства бюрократии. На фоне европейской образованности и утонченности неприятно поражало дикое "купецкое" самодурство, которое в те времена называли "чертогоном".

Таких неоднозначных, богато одаренных и талантами, и порокам личностей немало встречалось среди российских предпринимателей. Однако большинство фабрикантов и торговых деятелей были заняты упорной повседневной работой, тем самым способствуя развитию отечественной промышленности. И таким образом, в России к концу XIX в. была создана сильная национальная промышленность. Постепенно страна вышла на пятое место в мире по темпам промышленного производства. Страна уверенно шла по пути индустриального развития, благодаря таким людям как Савва Тимофеевич Морозов.17

Список литературы:

. А. Н. Боханов. Савва Морозов. //"Вопросы истории".-1989.-№ 4;

. А. Кузьмичев. Я - фирма. //"Социальный труд".-1991.-№ 8;

. С. Т. Морозов. Дед умер молодым. //М.:ТЕРРА, 1996.

. В. Барышников. История делового мира России.//М.: 1994.