Сталин - культ личности

Сталин - культ личности

Сталин - культ личности

МГЭИ, 02.98.

 

 

 

История (от historia). Комплекс общественных наук,

изучающих прошлое человечества во всей его

конкретности и многообразии. Для установления

закономерностей исторического развития исследуют

факты, события и процессы на базе исторических

источников.

(БСЭ)

 

 

 

 

 

Оглавление

Введение

2

Сталинизм. «Общественное мнение»

5

Заключение. Другой взгляд.

11

Список использованной литературы

17

Введение

Вряд ли могут привести к  истине  попытки  понять  сущность сталинского культа личности путем привязки всего,  произошедшего во времена правления Сталина, к одному лишь этому  имени.  Точно так же невозможно объяснить культ личности «исконно русской  любовью к монархизму».

В исторических аналогиях между сталинизмом и русским  абсолютизмом пропадает самое главное  и  существенное,  а  именно  - представление об исторической уникальности того, что произошло у нас во времена Сталина, в Италии - во времена Муссолини, в  Германии - во времена Гитлера, а в Камбодже - во времена Пол  Пота: жестокая изоляция и уничтожение миллионов людей,  геноцид,  осуществляемый либо по классовому, либо по национальному признаку.

Уже само по себе такое количество жертв, ликвидация целых классов или наций, свидетельствует о возникновении  совершенно новой ситуации. Для того, чтобы содержать в заключении и уничтожать миллионы людей, нужен огромный аппарат, начиная от соответствующего наркомата или министерства и кончая низшими его чиновниками - чиновниками охраны, опиравшимися, в  свою  очередь,  на негласных чиновников из среды самих заключенных.

Причем речь шла не о единичном акте  упразднения  миллионов людей, но о его перманентном характере, о растягивании этого акта во времени, превращении в элемент образа жизни. Речь идет  об определенной постоянно действующей системе уничтожения, на которую, как на свою «идеальную модель», ориентируется вся остальная бюрократия. Именно с главной задачи - постоянного упразднения огромных человеческих масс - начинается качественное отличие административной системы тоталитарных режимов -  тоталитарной  бюрократии - от авторитарной бюрократии традиционных обществ и рациональной бюрократии индустриальных капиталистических  обществ. Принципиально важно и то, что упразднение осуществлялось по проявлениям человека не только в политике, экономике, идеологии, но и в науке, в общей культуре, в повседневной жизни. Это и  делало новую бюрократию совершенно универсальным  инструментом  управления, инструментом прямого насилия, опирающегося на  силу  оружия.

Но и это еще не все. Не было  такой  области,  включая  быт (главный объект нападок со стороны «левых» писателей и публицистов, превращавших быт в предмет официального манипулирования  со стороны «пролетарской диктатуры»), семейные отношения  (вспомним Павлика Морозова), наконец, даже отношения человека к самому себе, к своим сокровенным мыслям (образ Вождя, непременно  присутствующий даже при самых задушевных размышлениях), на право  распоряжаться которой не претендовала бы эта бюрократия. Ей, например, принадлежало окончательное решение относительно того, каким должен, а каким не должен быть замысел очередного  литературного произведения. Сталин пользовался этим правом в  отношении  самых крупных художников, чтобы дать пример своим подчиненным, как  им руководить художниками помельче. Причем и в искусстве отказ подчиниться был чреват репрессиями точно так же, как  и  в  области политики или экономики. Под дулом пистолета людей заставляли делать то, что в корне противоречило их природе.

Но для того, чтобы стать тотальной, то есть всеобщей, охватывающей общество, бюрократия должна была осуществлять  сплошную перековку народа и делать каждого бюрократом, чиновником,  пусть даже мелким, мельчайшим, но все-таки находящимся у нее на  службе. В отличие от авторитарной бюрократии, опирающейся на  традиционные структуры общественной жизни, в отличие от  рациональной буржуазной бюрократии, пекущейся  об  обеспечении  эффективности производства, тоталитарная бюрократия фактически определяет свою высшую роль как самоукрепление, самовозвышение, абсолютное  подчинение Вождю, волей которого власть  бюрократии  получает  свое развитие и углубление.

Однако такая власть может быть осуществлена лишь при  условии, что все, с чем она имеет дело, превращено в  аморфный,  совершенно пластичный материал. Возвращение общества  в  аморфное, бесструктурное состояние - принципиальное условие  самоутверждения и саморазвития тоталитарной бюрократии. И поэтому  все,  что обеспечивает самостоятельность человека, не говоря уже о той или иной общественной группе, подлежит беспощадному искоренению.

Идеальным  материалом  тоталитарно-бюрократической  воли  к власти оказывается люмпен - человек без корней, не имеющий ничего за душой, а потому представляющий собой ту самую «чистую доску», на которой, как говорил Мао  Цзэдун  во  времена  китайской «культурной революции», можно писать любые письмена. Для тоталитарной бюрократии люмпен  становится  не  только  основной  «моделью», по образу и подобию которой перековываются люди, превращаясь в бесструктурную и безличную  «социальную  массу».  Люмпен становится и главным орудием всеобщей уравниловки и нивелировки, ударной силой социальной энтропии. Так  было,  в  частности,  во времена насильственной коллективизации, разрушения сельских  общественных структур. Так было во времена всех последующих  больших и малых «чисток», целью которых в конечном счете всегда оказывалось искоренение стихийно возникавших структур общества.

Единственной формой структурирования общества,  допускаемой в условиях тоталитаризма, могли быть лишь организации,  насаждаемые сверху, а потому с самого  начала  имеющие  бюрократический характер. Все естественные способы социального  структурирования оказывались  на  подозрении,  так  как  тоталитарная  бюрократия склонна рассматривать любой личный и общественный, то  есть  самостоятельный, негосударственный интерес как антигосударственный. А посему такой интерес должен быть  наказан  устрашающей  статьей закона, лучше всего статьей о контрреволюционной деятельности.

Самым прискорбным, самым пагубным для нравственного  состояния народа оказывалось то, что любой,  даже  самый  благородный вид неформальной социальной связи становился на один  уровень  с действительно антиобщественными, криминальными явлениями.  Более того, последние получали перед законом преимущество, так  как  в них тоталитарная бюрократия видела большую близость к своим нормам. Во всяком случае, в лагерях, где уголовники содержались бок о бок с политическими, мельчайшее  начальство  назначалось,  как правило, из уголовников.

Во всем этом безумии разрушения общества, в безумии, проистекающем из тотально-бюрократической мании  величия,  вдохновляемой манией величия Вождя, была своя логика.

Аморфное, бесструктурное общество  превращало  бюрократа  в необходимейшую фигуру. Ибо там, где упразднялись  как  сложившиеся, традиционные, так и общественно-необходимые (экономические, товарно-денежные) связи между людьми,  там  возникала  необходимость в бюрократе, который предложил бы хоть  некоторое  подобие таких связей - их эрзац, как-то сопрягающий людей друг с другом.

Нужна была только «личность», которая осознала бы фантастические, невиданные, немыслимые даже в далеком  рабовладельческом прошлом перспективы концентрации власти в руках одного человека, сумевшего возглавить тоталитарно-бюрократический аппарат. Аппарат искал Вождя, без которого тоталитарно-бюрократическая система остается незавершенной, Вождя, который  не  знал  бы  никакой другой ценности, кроме власти, и был бы готов уложить за нее любое количество народа, доказывая, что эти жертвы приносятся  исключительно ради народного блага.

Сталинизм. «Общественное мнение»

Вряд ли вообще стоит вычлениять начало этого сложного  процесса, пытаться выяснить, что именно считать началом сталинизиа: самого Сталина, внесшего наибольший вклад в создании бюрократии тоталитарного типа, или эту бюрократию, по мере своего развития утверждающую абсолютную власть Вождя.

Значительно важнее другое: не зная  никаких  ограничений  в своем стремлении к власти, бюрократия тоталитарного типа не имеет и никаких гарантий своего существования, независимых от  воли Вождя. Между тем, для него единственным способом утверждения абсолютной власти над бюрократией было постоянное ее  перетряхивание, чистка бюрократическоко аппарата. Это, если хотите, предупредительная мера самозащиты: верхушка бюрократического  аппарата тоталитарного типа точно так же склонна к пожиранию  Вождя,  как он сам - к истреблению своих возможных конкурентов и преемников. А это создает внутри  аппарата  ситуацию  постоянной  предельной напряженности - перманентного ЧП, - которая с помощью этого  самого аппарата создавалась внутри общества в целом, когда  в  нем «срезали» один слой за другим.

Было бы упрощением считать, что такого рода механизм расширенного воспроизведения бюрократии (через ее перманентное перетряхивание) сперва существовал в голове ее создателя в виде «проекта» и только затем был реализован уже в действительности. Этот механизм отрабатывался по мере роста бюрократии,  сопровождавшегося - уже после смерти В.И. Ленина - все более отчетливым  пожеланием видеть во главе «своего человека», плоть от плоти аппарата.

Фракционная борьба, ставшая очевидной сразу же после смерти В.И.Ленина, очень скоро раскрылась как борьба за власть над  аппаратом, борьба, в которой победителя определил сам аппарат. Это совершенно специфическое социальное  образование.  Оно  способно обеспечить  людям,  его  составляющим,  определенные  привилегии (имеющие, впрочем, бесконечное число градаций), однако неспособно гарантировать им самое главное - личную безопасность и  более или менее продолжительное функционирование.  Чем  большими  были привилегии аппаратчиков высшего эшелона бюрократической  власти, тем более реальным становился риск в любую минуту  заплатить  за них длительным лагерным заключением или  даже  жизнью.  С  одной стороны, утверждая себя как орудие политической  власти,  проникавшей во все поры общества, этот парадоксальный социальный  аппарат увеличивал власть своего Вождя. Однако чем абсолютнее становилась эта власть, тем менее гарантированным было простое  существование каждого нового поколения (точнее, призыва,  объявляемого после очередной чистки) тоталитарной бюрократии.

Некоторые функции тоталитарного аппарата иногда  рассматривают как его функциональное оправдание. Прежде всего  имеется  в виду «наведение порядка», а также сосредоточение человеческих  и материальных ресурсов на том или ином узком  участке.  При  этом почему-то каждый раз забывают о главном критерии оценки социальной функции - о цене, которую приходится платить стране и народу за ее исполнение.

Когда сегодня слышишь: «При Сталине был порядок!», то всегда хочется спросить - какой ценой был достигнут этот  «порядок». И был ли это действительно «порядок». За десятилетия своего функционирования сталинская  бюрократия доказала, что она способна  «наводить  порядок»  лишь  одним единственным способом: сначала общество или отдельный его «участок» приводят в социально-аморфное состояние, разрушают все  его связи, всю сложную структуру, а затем вносят в него «элемент организации», чаще всего взяв за образец военную организацию. Причем военную организацию опять-таки совершенно особого типа, где, например, «красноармеец должен  страшиться  карательных  органов новой власти больше, чем пуль врага».

Но такой способ социальной организации можно назвать  наведением порядка  только  в  очень  условном  смысле.  Как  там  у А.К.Толстого? «Такой навел порядок - хоть  покати  шаром».  Там, где все многообразие межчеловеческих всаимоотношений сводится  к одной единственной  зависимости  казарменного  характера,  ценой «порядка» становится беспорядок,  социальная  дезорганизация  не преодолевается, а лишь загоняется вглубь. Во-первых, для поддержания такого «порядка» необходимо искусственно создавать в стране обстановку предельной напряженности, обстановку чрезвычайного положения, необъявленной внутренней  либо  даже  внешней  войны.

Во-вторых, можно ли, допустимо ли забывать о невообразимом  беспорядке, возникающем оттого, что тоталитарная бюрократия  вламывается в тонкие механизмы  общественной  и  хозяйственной  жизни страны, некомпетентно подчиняя их  одной-единственной  логике  - логике физической силы?

Теперь об «ускоренной модернизации» промышленности и сельского хозяйства, осуществление которой кое-кто ставит в заслугу нашей тоталитарной бюрократии, считая ее главным героем ликвидации вековой отсталости России. Первоисточник этой концепции можно найти в докладах И.В.Сталина, который завораживающими цифрами - миллионами тонн угля, чугуна, стали хотел вытеснить из  народного сознания даже повод думать о других миллионах - о миллионах изгнанных из родных мест, погибших от голода, расстрелянных  или догнивающих в лагерях.

Обращение В.И. Ленина к нэпу говорит о  том,  что  он  видел возможность иной, не тоталитарной модернизации экономики дореволюционной России.  Однако  эта  возможность  представляла  собой вполне реальную угрозу для бюрократического аппарата.  Ибо  там, где между хозяйственными звеньями складывались нормальные экономические отношения, нужда в специальной фигуре  бюрократического посредника и контролера отпадала. В ходе сосуществования  бюрократических  и  экономических  способов  хозяйственного  развития страны последние явно демонстрировали свои преимущества - как  с точки зрения гибкости, так и с точки зрения рациональности и дешевизны.

Новая бюрократия, развращенная сознанием всевластия и  бесконтрольности, яростно сопротивлялась  углублению  и  расширению нэпа, нагнетая страхи по поводу «мещанского перерождения».

Выбор между двумя моделями модернизации экономики,  в  особенности же между двумя путями развития  тяжелой  промышленности (которую новая бюрократия воспринимала прежде  всего  и  главным образом в аспекте усиления своей собственной власти), совершался совсем не гладко. Грубо говоря, вопрос стоял так:  за  чей  счет будет осуществляться это развитие? За счет народа, которому после некоторых послаблений, пришедших  вместе  с  нэпом,  придется вновь затягивать пояса? Или за счет  новой  бюрократии,  которой предстояло либо поступиться своей политической властью, переквалифицировавшись в рационально функционирующую администрацию, либо вообще уйти со сцены? Решать и делать выбор  предстояло  тем, кто имел власть, то есть все той же бюрократии, присвоившей себе право говорить от имени народа.

Однако сделать выбор было гораздо легче,  чем  его  осуществить. Бертольд Брехт как-то сказал: «Если диктатор современного типа замечает, что не пользуется доверием народа, то  первое  же его поползновение - уволить в отставку сам  народ,  заменив  его другим, более лояльным». Нечто вроде такой «отставки» предложили Вождь и тоталитарная бюрократия российскому крестьянству,  когда поняли, что народ не примет модель ускоренной  индустриализации. Насильственная коллективизация была способом тотальной перековки крестьянства, дабы в итоге получить народ, достаточно  послушный Вождю.

          Проходят годы, тоталитарная бюрократия торжествует свои победы в коллективизации и индустриализации, призывая признать  их крупными победами народа, победившим социализмом. Однако,  аплодируя своему Вождю, объявившему о победе социализма,  бюрократия плохо представляла, что означает эта победа  для  нее  самой.  В первую очередь, для ее высшего эшелона. Все в стране оказывалось теперь во власти бюрократического аппарата, и поэтому  «внутреннего врага», без которого функционирование этого самого аппарата немыслимо, уже негде было искать, кроме как внутри, в своей среде. Эта тенденция пробивала себе дорогу неотвратимо - борьба с «просо-чившимся» врагом становилась для Вождя основным  средством управления непомерно разросшимся аппаратом. Ему ничего не  оставалось делать, кроме как утверждать власть  средствами  террора, при возрастающих подачках тем, кто приходил на место репрессированных.

В числе обвинений в адрес Сталина можно слышать, что он дошел до края - стал бить своих.  Дальнейшее  развитие  этой  темы приводит кое-кого к резкому возражению - мол, Сталин в 30-е годы никак не мог бить по своим, так как сам уже успел переродиться и стать чужим для всех, продолжавших дело социалистической революции. Думается, обе эти крайние точки зрения  далеки  от  истины. Сотни тысяч функционеров, репрессированных по распоряжению  Сталина (во многих случаях заверенного его личной подписью), не были для него ни «своими», ни «чужими». Это был аппарат, созданный как инструмент тотальной власти. В качестве малых деталей  аппарата его функционеры оказывались для Сталина «своими», коль скоро это был «его» аппарат. И они же  становились  «чужими»,  коль скоро в этом механизме он начинал обнаруживать тенденцию к «самодвижению», не совпадающему с его волей. А могло ли быть иначе?

Ведь Вождь должен был оказаться чужим  даже  самому  себе,  коль скоро в нем сохранилась хоть капля человеческого, того, что  мешало борьбе за абсолютную власть.

Последний рубеж защитников «дела Сталина» -  победа  нашего народа в Великой Отечественной войне.  Однако  и  этот  аргумент рассыпается в прах, как только мы задаемся вопросом: а какой ценой была достигнута эта победа? Сталин был убежден, что «победителей не судят», а  потому  руководствовался  одним-единственным способом ведения войны: «любой ценой». Между тем основным  принципом военного искусства всегда считалось:  добиться  наибольших результатов с наименьшими потерями. И победители подлежат  суду, причем не только нравственному, но и суду военной науки, для которой принцип «любой ценой» неприемлем хотя бы  потому,  что  он превращает науку в головотяпство, уравнивая  гениального  полководца с посредственностью, способной добиться тех же результатов одной лишь бесчеловечностью, готовностью заплатить за них  сколь угодно дорогую цену. Поэтому если победа, достигнутая благодаря величайшему  самопожертвованию народа, была и останется в веках его победой, то астрономическое число жертв, которое он понес, является  неоспоримым свидетельством поражения тоталитарно-бюрократической  системы. Это она поставила народ перед необходимостью столь  дорого заплатить за победу и тем самым  обнаружила  свою  неспособность вести войну иначе, чем за счет чудовищного  перерасхода  человеческих жизней. Особо трагично, что даже в  военное  время  много жертв было принесено не борьбе с врагом, а традиционному  устрашению своих.

Трибунал, который, по словам А. Твардовского, во время войны «в тылу стучал машинкой», не только не прекратил своей  деятельности, но, наоборот, даже расширил ее после войны. Ведь  тоталитарно-бюрократический аппарат остался тем же самым,  а,  значит, должны были существовать и объекты его деятельности - внутренние «враги», которые вновь вышли на первый план  после  исчезновения внешних. На них был снова обращен огонь карательных органов.

Тягчайшие кары обрушивались на тех, кто «сдался врагу», как бы честно ни воевал он до пленения: из немецких лагерей военнопленные перемещались в советские «исправительные».

Различие послевоенной судьбы тоталитаризма в  стране  победившей и в побежденных странах свидетельствует о  справедливости утверждения известного немецкого мыслителя К. Ясперса о том,  что тоталитаризм не обладает внутренней способностью к самопреодолению. Но философ оказался не прав, предположив, что причиной  крушения тоталитаризма может быть  только  его  военное  поражение, сопровождающееся оккупацией. Есть, оказывается, и  другая  сила, способная создать условия для преодоления тоталитаризма. Вождь тоталитарной бюрократии - это не только ее движущая и направляющая сила, но и самый уязвимый ее пункт. В  руках  Вождя сосредотачивается столько нитей, с помощью которых он приводит в движение необъятный бюрократический аппарат, что его смерть грозит разрушением этого аппарата, коль скоро не будет тут же  найдена соответствующая замена. Соответствующая в том  смысле,  что новый Вождь должен быть готов осуществить новую - и немедленную! - встряску аппарата, очередное кровопускание.

В связи с этим после смерти Вождя должна была  резко  обостриться конкуренция претендентов на его пост, так как  проигравший рискует оказаться в числе первых  жертв  Преемника.  В  этой связи нужно всегда помнить о смелости и решительности Н.С. Хрущева, особенно если учесть, какие опытные, коварные,  могущественные претенденты на лидерство ждали момента, чтобы взять на  себя роль умершего Вождя. Победа Н.С. Хрущева в этом единоборстве имела для страны ни с чем ни сравнимое значение, ибо он  понял,  и, видимо, уже давно, абсолютную необходимость  уйти  от  созданной Вождем жестокой и бессмысленной структуры  тоталитарной  власти.

Именно с учетом этого нужно говорить об историческом значении XX съезда КПСС и доклада на нем Н.С. Хрущева «О  преодолении  культа личности». Дело не только в разоблачении чудовищных преступлений Сталина, потрясших страну и партию. Дело в том, что,  назвав  их преступлениями, руководство партией и государством публично  отказывалось от массовых репрессий, без которых в принципе  немыслим тоталитаризм. Даже в том случае, если не сломаны еще тоталитарные структуры, опутывающие  своими  щупальцами  политическую, хозяйственную и культурную жизнь страны. Тоталитаризм без  регулярных массовых репрессий - это уже не тоталитаризм, а авторитаризм, и тоталитарные структуры постепенно перерождаются в  авторитарные.

При этом, разумеется, сохраняется еще постоянная  опасность тоталитаризма, но уже нет особой атмосферы всеобщего  страха,  о котором, слава Богу, не имеет представления тот, кому  не  пришлось жить во времена сталинского террора.

Н.С. Хрущев сохранял многие  привычки  руководства  прежнего типа, он мог принимать непродуманные решения, мог стучать  кулаком, разговаривая с западными дипломатами или отечественной  интеллигенцией. Но он был противником самого главного и основного, что составляло суть тоталитарного руководства, - он не  допускал расстрелов по политическим мотивам. Это было  уже  много,  очень много для страны, еще не успевшей забыть страшные  времена  сталинского террора. Закончилась гражданская  война,  которую  вела против «своего» народа тоталитарная бюрократия.  Новое  руководство отказалось платить за «социалистический прогресс» кошмарную цену, какая уплачивалась в предыдущие десятилетия. И все  же  не было достаточно глубокого понимания, что  нельзя  ограничиваться полумерами, что, отказавшись от основного инструмента тоталитарно-бюрократического руководства, нельзя оставить  без  изменения все остальное.

Необходимость реформ - это слово витало в атмосфере хрущевской оттепели - связывалась в основном лишь с экономической стороной: с их помощью пытались залатать зияющие дыры в  хозяйстве, обнаружившиеся в связи с отказом  от  устрашения  как  основного стимула к труду.

Но тоталитарная экономика, десятилетиями приводимая в  движение посредством устрашения, не могла быть реформирована  чисто экономическими средствами,  коль  скоро  оставались  неизменными опутавшие ее политические структуры. Даже «чисто  экономическое» мероприятие традиционно превращалось  в  командное,  волюнтаристское, ориентированное на сохранение власти аппарата  любой  ценой. Аппарат продолжал разрастаться, осуществляя свою волю к самомохранению. Он-то и «съел» Н.С. Хрущева, поддержав более  удобную для себя фигуру руководителя авторитарного типа, который был готов «царствовать», не управляя, не вмешиваясь в процесс  саморазвития аппарата, потерявшего в 1953 году своего «Вождя и  Учителя».

Шли годы, и вот мы подошли к временам, когда можно  наконец называть вещи своими именами, оценивая не только прошлое,  но  и настоящее. Долгие десятилетия тоталитарная бюрократия, ее структуры проникали во все поры нашего общества, приводя к перерождению его глубинных тканей. Это тяжелейшее заболевание не  излечивается в один день, но с ним необходимо бороться  всеми  силами. Болезнь была слишком долгой и глубокой,  поэтому потребуется бдительность, терпение и настойчивость, чтобы надежно исключить всякую возможность рецидива.

Заключение

Сегодня, когда вульгаризаторское словословие первых лет «перестройки» с ее примитивнейшим подходом к обсуждению самых сложных моментов отечественной истории безвозвратно ушло в про­шлое, можно «без гнева и беспристрастно» рассмот­реть одну из сложнейших и величественных фигур XX столетия - Иосифа Виссарионовича Сталина. «Реабилитировать» его нелепо (поскольку не было ни суда, ни приговора), «восхвалять» нет нужды - просто необходимо отдать должное.

Великая и страшная фигура Сталина, вбитая в великое и страшное столетие, до сих пор окутана прямо-таки мистическим ту­маном, и чем даль­ше уходит в прошлое примитивное нытье о «на­рушении Сталиным ленинских норм» и «куль­те личности», тем явственнее проступает на обла­ках «по ту сторону» тень великого импе­ратора.

Что любопытно, появление Сталина - пусть и не конк­ретизируя - предсказывал еще Гюго: «...первая потреб­ность народа после революции - если этот народ со­ставляет часть монархической Европы - это раздобыть себе династию... В сущности, первый одаренный человек или даже первый удачливый встречный может сойти за короля... каковы же должны быть качества появляющегося после революции нового короля? Он может - и это даже полезно - быть революционером, иначе говоря, быть лич­но причастным к революции, приложившим к ней руку, независимо от того, набросил ли он на себя тень при этом или прославился... Какими качествами должна обладать династия? Она должна быть приемлемой для нации, то есть казаться на расстоянии революционной - не по своим по­ступкам, но по воспринятым ею идеям. Она должна иметь прошлое и быть исторической, иметь будущее и пользо­ваться расположением народа».

Как показывают последние исследования, Ста­лин, быть может, лучший из русских императоров, всю жизнь лишь казался революционером. Можно вдумчиво прочи­тать все 13 томов его сочинений - а можно и просто вспом­нить, как летом 1917-го Сталин с помощью Молотова факти­чески захватил «Правду» и, безжалостно правя ленинские статьи, стал проводить курс на вхождение большевиков в ко­алиционное правительство Керенского. Или прямо-таки ге­ниальную идею Сталина 1922 г. об административно-территориальном устройстве будущего СССР. Нет никаких сомнений: восторжествуй план Сталина (Российская Федерация с гирляндой автономий) - никакого «права на самоопределение» не оказалось бы в «конституциях республик», да и самих «конституций» не было бы. В последующие десятилетия ав­тономии прочно успели бы уяснить, что никакого «самоопре­деления» быть не может. Дальнейшее развитие страны в ком­ментариях не нуждается.

Удачнее всех пока что на сегодняшний день вывел фор­мулу Виктор Суворов - Сталин не более чем «меньшее зло». Любой из его главных соперников, одержи он верх, неминуемо был бы злом большим. Еще и оттого, что субъекты вроде Троцкого или Бухарина великолепно уме­ли лишь разрушать. Строить они были решительное неспособны. На гражданской войне, «в грозе и буре» стали  незаменимыми - но ни к чему не пригодны в мирные дни.

Уничтоженные Сталиным фанатики «мировой револю­ции», полное впечатление, так и не поняли, за что конкретно «убирают». Они не понимали, что их «убирают» железной перчаткой старой, как мир, имперской идеи, имевшей лишь внеш­нее сходство с «мировым пожаром».

Нельзя всерьез относиться к идее, что предвоенные достижения в науке, технике и военном деле достигнуты вопреки Сталину. Такого просто не бывает.

Имеет смысл послушать известного неприязненным от­ношением к Сталину И. Бунина: «...если вдуматься, что оставил ему Ленин, кроме методики построения первого в мире социалистического государства и туманных проро­честв о неизбежности войн в эпоху империализма - посто­янного детонатора всемирной пролетарской? Пустую каз­ну, дезорганизованную и совершенно небоеспособную ар­мию, расколотую, разложенную и на глазах деградирующую партию, разоренную, разграбленную и распятую стра­ну с темным, забитым, деклассированным и, что возмож­но, самое главное, неграмотным населением... Разрушен­ная до основания промышленность, приведенная в полный хаос финансовая система, парализованный транспорт, по­чти полностью уничтоженная квалифицированная рабочая сила и частично уничтоженная, частично рассеянная по всему миру интеллигенция...». Что же потом?

«Прошло 10 лет - микросекунда в масштабе истории - и ошеломленный мир с ужасом, смешанным с восхищени­ем, вынужден был признать, что стал свидетелем чуда. И хотя это чудо было очень милитаризовано, но от этого отнюдь не становилось менее впечатляющим... 303 диви­зии уже находились под ружьем. 23 тысячи танков, вклю­чая невиданные еще в мире бронированные чудища с ди­зельными, а не бензиновыми моторами... 17 тысяч самоле­тов... 40 тысяч артиллерийских стволов и секретные реак­тивные минометы... 220 подводных лодок - больше, чем у всех стран в мире, вместе взятых, эскадры новейших эс­минцев и линкоров... заводы, выплавляющие больше всех в мире на душу населения чугуна и стали, бесчисленные конструкторские бюро, лаборатории, научно-исследова­тельские институты, разрабатывающие новые виды ору­жия, вплотную подошедшие к ядерному огню и реактивно­му движению".

Но главное, что не может не подчеркнуть Бунич, в дру­гом...

«Откуда все это началось? Откуда появились сотни ты­сяч, миллионы инженеров, исследователей, конструкторов, летчиков, штурманов, механиков, водителей танков, ко­мандиров кораблей, флотских штурманов, электриков, ми­неров, артиллеристов, инженеров-механиков надводного и подводного флота, специалистов по металлургии сверхпрочных сплавов, сверхпроводимости, плазме, радиотех­нике и радиолокации? Они же не выросли на деревьях. И на 1913 год ни одного из подобной категории военных и гражданских специалистов не было и в помине. Почти ни­кого, не считая единиц, не было и в 1930 году. И вот, всего за 10 лет, они появились, и в таком количестве, что составили инфраструктуру мощной военно-индустриаль­ной империи. А всего 10 лет назад многие из них даже не знали грамоты. Речь идет не о том, какой ценой все это создавалось, а в том, как это возможно было создать за столь короткий срок!.. Сталин мог с явным удовлетворени­ем поверить в свою способность творить чудеса».

Высокие техноло­гии, которые Сталин скупал за границей, сами по себе го­ворят о его организаторском гении. Запад строил Сталину под ключ супер-передовые заводы - тракторные, автомо­бильные, химические, поставлял оборудование для ГЭС и домен, лицензии на производство самолетов. Вряд ли на Западе не понимали, что собственными руками помогают творить могучего соперника и конкурента, - но там буше­вал экономический кризис, а русский император платил золотом...

Дело даже не в высоких технологиях - а в том, что всего за десять лет возникло новое поколение, обученное со всем этим квалифицированно обращаться - и, исполь­зуя за основу, идти дальше.

Любопытно было бы подсчитать всех людей старой Империи, кто окружал Красного Монарха. Начальник Ге­нерального штаба Шапошников - бывший полковник царской армии. Генеральный прокурор Вышинский - во времена Керенского подписывал приказ об аресте Ленина. Много лет прослуживший советским послом в Лондоне Майский - бывший активный член КОМУЧа, белогвар­дейского самарского правительства. И список необозрим...

В недавние годы любили упрекать Ста­лина за то, что при его владычестве «совершенно не разви­валось творческое наследие марксизма-ленинизма».

Святая правда. А зачем империи марксизм-лени­низм? Это руководство по раздуванию «мировой проле­тарской революции»? Сталинизм - это, скорее, рациона­листическое обслуживание усеченным до предела идейным пайком текущих потребностей империи, выраженное в форме сухих инженерных инструкций. Чтобы это понять, достаточно изучить труды Сталина... Этот монарх не стремился разжечь мировой пожар, поскольку, нет сомне­ний, безгранично презирал «мировое пролетарское движе­ние» - он просто-напросто услаждал уши возможного противника мерным топотом имперских легионов. Не зря те из старой эмиграции, кто был умен и наделен инстинктом державника, быстро угадали в вожде - императора. Генерал Деникин и князь Юсупов вовсе не были белыми ворона­ми... Не зря Черчилль, кремень-бритт, возна­мерившийся было встретить императора сидя, вскочил и вытянулся в струнку, словно юный кадет, под действием «неведомой силы», ударившей из желтых тигриных глаз - о чем честно вспомнил в мемуарах. Арис­тократ по крови и кости, на уровне подсознания почуял Великого Монарха - и на всю жизнь сохранил к нему почтительное уважение. Когда окружившие Хрущева одурев от призрака свободы, поливали Сталина грязью, потомок герцогов Мальборо на торже­ственном заседании британской палаты общин в честь 90-летия со дня рождения Сталина произносил панегирик покойному.

Сталин был кровав, суров, жесток и ужасен... Но где вы видели других могучих императоров, великих строителей? В начале любой великой стройки - грязь и кровь. Отыщется ли человек, у которого часто щемит сердце и подступает бессонница, когда он вспоминает о десятках тысячах русских мужиков и пленных шведов, уло­женных Петром 1 в гнилые болота. В «ци­вилизованной» Британии всего двести пятьдесят лет назад шотландские шахтеры работали в рабских железных ошейниках, а за кражу вешали детей лет 12-14. Всего сто восемьдесят лет назад в центре Лондона регулярные кава­лерийские части рубили демонстрантов и сметали пушка­ми «бунтовщиков».

Сталин был жесток и ужасен. Но он, в сущности, всего лишь сделал так, что Россия за пару десятков лет пробе­жала путь, который благополучные западные демокра­тии преодолели за пару столетий. Он «продолжал дело» не Ленина, а многих и многих европейских монархов.  В той же Англии власть более трехсот лет ломала практически аналогичную русской деревенскую общину - самыми драконовскими методами. Причина проста и под­мечена английскими же историками: свободный владелец участка земли и доли в общинной собственности (выгоны, луга, рыбные ловли, все, как в России) стоял не­преодолимой преградой на пути... как ни парадоксально, капитализма. Капитализму требовался как раз «винтик» - безземельный работник, которого нетрудно загнать на фабрику. Фабрики изго­товляли лучшую в мире английскую шерсть. Шерсть дава­ли овцы. Овцам нужны пастбища. Крестьянин-собствен­ник ни за что не отдаст под пастбища свою собствен­ность - у него другие интересы. Вот и началось то, что называлось «огораживание». У общин любыми неправдами отбирали собственность. И потому XIV-XVI века в истории Англии известны чередой чисто крестьянских восстаний - Тайлера, Кэда, Кета, Джозефа.

По данным историка Грина (Дж.Р. Грин, «Краткая ис­тория английского народа»), казнено около семи тысяч участников восстания Тайлера (при том, что тогдашнее население Англии примерно равнялось двум с половиной миллионам). А послание Королевского совета, обращен­ное к бунтовщикам и зачитанное самим королем, заканчи­валось так: «Отныне ваша рабская зависимость будет несравненно более суровой. Ибо до тех пор, пока мы живы и божьей милостью правим этой землей, мы не пожалеем ума, сил и здоровья на то, чтобы ужас вашего рабского положения стал примером для потомков».

В царствование Генриха Восьмого (1509-1547) более 72 тысяч человек (около 2,5% всего населения страны) было казнено за «бродяжничество и воровство». Главным образом, эти «бродяги и воры» - согнанные с земли крес­тьяне.

И стратегическая задача была выполнена - созданы громадные поместья «нового типа», где на чужой земле работали наемные батраки. От колхозов это отличается только тем, что новые латифундии принадлежали не госу­дарству, а частным лицам. Для батраков особой разницы не было.

Другими словами, жертвы английской «коллективиза­ции» оказались как бы раз­несенными на сотни лет, а российские жертвы Великого Скачка словно бы одномоменты. Но в процентном отношении к чис­лу населения западноевропейские «винтики» потеряли не­многим меньше. Жертвы среди тамошнего «низшего со­словия», быть может, и превосходят числом отечественные.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Список использованной литературы

Бунич И.Л. Лабиринты безумия. СПб. 1995 г.

Бушков А.А. Россия, которой не было. М., 1997.

Зеркин Д.П. основы политологии. Ростов-на-Дону, 1997 г.

Радзинский Э.С. Сталин. М., «Вагриус», 1997 г.