Биоэтика в либеральном и консервативном контекстах

Биоэтика в либеральном и консервативном контекстах

Биоэтика в либеральном и консервативном контекстах

Биоэтика - это современная форма традиционной профессиональной биомедицинской этики, в которой регулирование человеческих отношений подчиняется сверхзадаче сохранения жизни человеческого рода.
Регулирование отношений со сверхзадачей сохранения жизни непосредственно связано с самой сутью и назначением морали вообще. Даже представители натуралистического материализма не могут этого не признать. Например, З.Фрейд доказывал, что все завоевания культуры и, прежде всего, морально-этические нормы произошли из необходимости защитить себя от "подавляющей сверхмощи природы". Природа, одарившая нас влечениями - сексуальностью, жаждой убийства, каннибализмом - "нас губит, холодно, жестоко... как раз по случаю удовлетворения нами своих влечений. Именно из-за опасностей, которыми нам грозит природа, мы ведь объединились и создали культуру, которая, среди прочего, призвана сделать возможной нашу общественную жизнь" [1]. Упрощая позицию Фрейда, можно сказать, что "этическое " явилось своеобразной формой защиты от разрушительных начал "природно-биологического".
Сегодня "этическое" вынуждено стать и становится формой защиты "природно-биологического" от чрезмерных притязаний культуры к своим естественно-природным основаниям. Сам термин "биоэтика" - этика жизни - оказывается весьма информативным. Биоэтика как конкретная форма "этического" возникает из потребности природы защитить себя от "подавляющей сверхмощи" культуры в лице ее крайних претензий на преобразование и изменение "природно-биологического". Это общее культурно-историческое предназначение биоэтика реализует конкретными средствами, которыми располагает то или иное общество, государство или региональное объединение государств (например, Совет Европы), или религиозная традиция.

1. Общецивилизационные основания биоэтического знания

Постановка вопроса об общих основаниях той или иной формы знания предполагает определенное отстранение от конкретных характеристик.
Существенными становятся лишь общие, основные, порождающие знание силовые факторы культуры. К ним относятся - научный, социальный и ценностно-мировоззренческий.
Первый - научный - представлен новейшими биомедицинскими технологиями. Трансплантация, реанимация, искусственное оплодотворение, генная терапия - это конкретные направления современной врачебной практики в любой стране. Научное знание, в частности медико-биологическое, по своему определению универсально и всеобщно. Универсальность научного знания заключается в том, что наука, и прежде всего естествознание, изучающее законы объективного мира, не связана в своем содержании с теми или иными особенностями отдельных наций. Особенности стран и регионов определяют лишь разный вклад в уровень ее развития. Всеобщность научного знания заключается в общем пользовании результатами науки и недопущении монополизации знания. [1] Общее пользование и обмен результатами - условия существования и развития научного знания. Э.Пеллегрино справедливо полагает, что "биоэтические проблемы не имеют национальных и культурных границ" [2]. И первое основание этому - универсальность и всеобщность биомедицинского знания.
Второй фактор - социальный. Он заключается в росте социальной чувствительности по отношению к новшествам и достижениям современной науки. Новый общецивилизационный феномен - реальность отрицательных и для отдельного человека и для общества в целом последствий научно-технической практики - ставит ряд практических задач по социальному регулированию научной деятельности и на уровне экспериментальных исследований, и на уровне практического внедрения и использования. В проблемном спектре современной культуры устойчивое место заняли проблема социального признания и социализации научных открытий, а также проблема социальной ответственности ученых-исследователей.
Первым международным документом, который поставил проблему социальной ответственности ученых на уровень социально-значимых общецивилизационных проблем, стал Нюрнбергский кодекс 1947 года, который был принят в ходе Нюрнбергского процесса (1946-1947г.г.) на основании материалов и протоколов медицинских опытов на человеке в нацистской Германии. В 1975 году ВОЗ принимает Постановление "Защита человеческой личности и ее физической и интеллектуальной целостности с учетом достижений биологии, медицины, биохимии". Перечисление подобных документов - международных и национальных - может составить не один том. Принципиальное значение для социальной практики регулирования научной медико-биологической деятельности приобретает Конвенция Совета Европы 1996 года "О защите прав и достоинства человека в связи с использованием достижений биологии и медицины: конвенция о правах человека и биомедицине".
В 1976 году Всемирная медицинская ассоциация принимает Хельсинскую Декларацию, на основании которой этическое обеспечение медицинских исследований становится обязательным условием их осуществления. Под влиянием роста факторов риска биомедицинской практики в национальных системах здравоохранения формируются отдельные социальные структуры, так называемые этические комитеты или этические комиссии, задачей которых является регулирование биомедицинских исследований и медицинской практики с целью предотвращения последствий, неблагоприятных для человеческой жизни и здоровья.
Растущая взаимозависимость научных и социальных реалий современной биомедицины создала своеобразную духовно-практическую ситуацию, которая во 2-й половине XX века потребовала своего теоретического освоения. Термин "биоэтика", который ввел в оборот в 1971 году Ван Ренселлер Поттер, в 90-х годах принимает форму понятия, включающего всю совокупность социально-этических проблем современной медицины, среди которых одной из ведущих оказывается проблема социальной защиты права человека не только на самоопределение, но и своего права на жизнь.
Третий фактор - ценностно-мировоззренческий.
"Мировоззренческий плюрализм" конца XX века - это сосуществование различных форм миропонимания в границах государства, региона, мира в целом. Одно из проявлений демократических устремлений современной культуры - признание равноправия различных мировоззрений. В то же время, признание равноправия не освобождает от реальной опасности мировоззренческой разъединенности человечества, и даже в определенном смысле закрепляет ее. Существование биоэтики в двух формах - либеральной и консервативной - определяется реальностью типологической несовместимости морально-мировоззренческих традиций. Их противостояние именно в пограничных вопросах жизни и смерти делает эту несовместимость особенно драматичной.

2. Типы этических теорий и формы биоэтики

История культуры представлена рядом разнообразных теорий относительно природы моральных обязательств и нравственных ценностей. Это разнообразие связано с возможностью выбора разных исходных оснований при объяснении сущности, природы, функций морали и нравственных отношений. Сама же разность исходных оснований сводится в своем логическом пределе по сути дела к очень небольшому их числу, которое определяет существование двух типов этических теорий. Первый тип этических теорий связывает решение морально-этических проблем с Божественным Откровением. Для второго типа характерно отрицание этой связи и стремление обойтись принципом целесообразности и пользы. Логическое противостояние двух типов этических теорий принимало в истории культуры разные формы, да и сами теории назывались по-разному. Первый тип этических теорий получал названия "идеалистической", "религиозной", "деонтологической" этики. Второй связывался с этикой "натуралистической", "прагматической".
Натуралистическо-прагматический тип этических теорий представлен в истории культуры даосской традицией на Востоке, киническим гедонизмом в античности, идеологами "естественности" человеческой природы, права, морали в Новое время, прагматизмом, утилитаризмом, социобиологизмом в современной культуре. Позитивное содержание любой из перечисленных концепций в рамках данного типа располагается между двумя позициями. Исходной, как правило, является признание "первичности" реальности природных потребностей или нужд, социальных интересов человека, которые являются "базисом" для череды сменяющих друг друга ценностей и идеалов. Конечной позицией при данной исходной, как правило, становится нигилизм, т.е. отрицание ценности идеального измерения человеческих отношений. Понятия "милосердия", "любви", "заботы", "сострадания" лишаются самодостаточности и рассматриваются как более или менее удачно используемые средства для достижения целей и удовлетворения интересов соперничающих "воль".
"Польза" и "благо" становятся критериями моральности поведения и поступка, при этом "благо" трактуется как польза для максимально большого количества людей. Очевидно, что польза бывает разная. В перечне возможных "польз", опять же в рамках данного типа этических учений, ведущее место занимает польза экономическая. Несложные экономические расчеты приводят к выводу, что "больной - паразит общества". Именно это суждение становится исходным и определяющим в той новой "морали для врачей", которую предлагает Ф. Ницше. В его философии логика натуралистическо-прагматической этики представлена наиболее последовательно.
В 36-м фрагменте "Сумерок кумиров" Ницше пишет: "Мораль для врачей. Больной - паразит общества. В известном состоянии неприлично продолжать жить. Прозябание в трусливой зависимости от врачей и искусственных мер, после того как потерян смысл жизни, право на жизнь, должно бы вызывать глубокое презрение общества. Врачам же следовало бы быть посредниками в этом презрении, - не рецепты, а каждый день новая доза отвращения к своему пациенту... Создать новую ответственность, ответственность врача, для всех случаев, где высший интерес к жизни, восходящей жизни, требует беспощадного подавления и устранения вырождающейся жизни - например, для права на зачатие, для права быть рожденным, для права жить...
Не в наших руках воспрепятствовать нашему рождению: но эту ошибку - ибо порою это ошибка - мы можем исправить. Если уничтожать себя, то делаешь достойное величайшего уважения дело: этим почти заслуживаешь жить... Общество, что я говорю, сама жизнь имеет от этого большую выгоду, чем от какой-нибудь "жизни" в отречении, бледной немочи и другой добродетели..." [1].
Основные установки натуралистическо-прагматической этики в полной мере являются смыслосоставляющими принципами обоснования морально-этической "правомерности" эвтаназии, экономической и демографической целесообразности "прогностического" контроля медицинской генетики за "здоровьем населения", правомерности уничтожения жизни на эмбриональном уровне, просчета "цены" трансплантологического продления и завершения жизни по критериям "смерти мозга" и т.п.
Во второй половине XX века формируется первый блок "новых этических стандартов". К ним относятся: "моральность убийства", "моральность отключения жизнеподдерживающей аппаратуры" - эти понятия работают на уровне заголовков статей, фиксированных тем научных конференций; "достойно жить, достойно умереть" - лозунг сторонников эвтаназии; "смерть мозга" - не только медицинская, но и этическая санкция на исследование и использование человеческого биоматериала (европейская культура знакома с ситуациями, когда анатомо-физиологические понятия одновременно наполнялись и этическим смыслом, например, "сердечный" человек в христианской морали); "дарение органов" - "культурное пространство" бывшего СССР максимально подготовлено к принятию этого стандарта благодаря архетипу горьковского "героя-Данко", спасающего людей своим вырванным, бьющимся, "горячим" сердцем; "технология деторождения" - одно из названий нового вида бизнеса, уже сегодня процветающего за счет "беременных" доходов; "рациональное планирование семьи", "генетическая политика", "генетическое наступление" на наследственные заболевания с целью "коррекции естественного отбора", пренатальная диагностика как средство "искусственного отбора" и тд. и т.п. Данные "этические стандарты" являются структурными элементами либеральной формы биоэтики.
Натуралистическо-прагматическую этику и либеральную идеологию объединяет общее исходное основание, коим является доминирование естественных прав и прирожденных потребностей человека. При этом важным является то, что сами природные потребности, возведенные в ранг высших ценностей, становятся основанием выхода из режима самой природной естественности. Именно это и происходит в либеральной биоэтике, отстаивающей право рожать детей, даже когда это право не дает природа, продолжать жить, даже когда это право забирает природа, умереть "легко" вопреки природным процессам, изменить свой пол вопреки природе, уничтожить жизнь, когда она даруется природой. Установление связи либеральной биоэтики и натуралистическо-прагматического сознания принципиально. Натуралистическо-прагматическое сознание неслучайно получило обоснование в философии Ф.Ницше и характеристику - имморализм (лат. im (не) + moralis (нравственный)), свидетельствуя прежде всего о своем противостоянии традиционному морально-этическому сознанию.
Традиционное морально-этическое сознание представляет тип этических учений, к которому относятся: религиозно-этическая доктрина иудаизма, конфуцианство на Востоке, этические воззрения Гераклита, Сократа, Платона в античности. Все перечисленные концепции совершенно оригинальны, индивидуальны, внутренне целостны, более того, друг с другом трудно совместимы. Но их можно объединить логически, представив как некую ( вторую в нашей классификации) типологическую единицу. Для этого типа этических теорий опорой и основанием решения морально-нравственных проблем является идеальная самодостаточная реальность, не сводимая ни к человеческой природе, ни к практическому расчету, ни к экономической выгоде, ни к социальной целесообразности, но задающая направление и смысл не только нравственному поведению, но и человеческому существованию в целом. Различие в понимании этой реальности приводит к тому, что данный тип этических учений может быть назван идеалистическим, или деонтологическим, или религиозным.
В книгах Ветхого Завета этика сакральна, т.е. она понимается как "Учение нашего Бога"(Ис. 1, 10) и представляет собой совокупность законов и нравственно-этических постулатов, исходящих от Бога и обращенных к человеку.
В конфуцианстве этика "метафизична" и предельно авторитарна. "Ли" - ритуал, совокупность осознанно необходимых и социально санкционированных правил поведения. "Нельзя смотреть на то, что противоречит ли, нельзя слушать то, что противоречит ли, нельзя говорить то, что противоречит ли" - требовал Конфуций [2]. Свод нормативных правил "ли" не допускал ситуационного или какого-либо творческого подхода. Допускалось лишь одно - тщательное их изучение и соблюдение.
Для характеристики античной этики часто используют изречение Гераклита, согласно которому, поскольку человек есть человек, он обитает вблизи Бога. Этой "обителью" ("этос") и является этика, которая в своем истоке глубоко онтологична, или, как говорит М. Хайдеггер, фундаментально онтологична [3].
Особое место среди учений религиозного типа занимает христианская этика. Для европейской культуры вообще и для российской в частности христианское нравственное вероучение имеет определяющее значение. Оно существовало и существует как многовековая традиция религиозно-этического толкования Откровения, начиная с творений Отцов Церкви, включая богословие средних веков, Нового времени, вплоть до современного религиозного этического сознания. "Ключом" к христианской этике можно рассматривать слова, с которых Августин Блаженный начинает свою "Исповедь": "...Не знает покоя сердце наше, пока не успокоится в Тебе" [4].
В христианской этике "мера" моральности дана или открыта каждому человеку в Библейском Откровении и в "нравственном законе внутри нас". Для Канта, например, этим внутренним законом, т.е. высшей нравственной ценностью, является долг, подчинение которому и составляет собственно моральный поступок. Благодаря Канту слово деонтология ("деон" - долг, "логос" - закон, учение) становится синонимом нравственной философии.
Влияние Канта в современной религиозной католической и протестантской этике велико. "Нравственный закон внутри нас" становится определяющим "антропным" основанием для современной консервативной христианской биоэтики. Для протестантизма она является прежде всего "этикой ответственности" врача, исследователя перед человеком и за человека и понимается как определяющий ориентир в профессиональной деятельности. Для католической христианской биоэтики также характерно "антропное" основание.
Христианская биоэтика понимается как "антропология человеческого достоинства", как философское прослеживание, проникновение и оценивание всех случаев, происшествий, судеб, и их классификация.

3. "Христианская биоэтика" в католицизме и протестантизме

От других религиозных конфессий католическую Церковь отличает то, что она, во-первых, практически постоянно держит в фокусе своего внимания процессы, происходящие в биомедицине. Во-вторых, нет такого направления в современной медицине, относительно этических аспектов которого в католицизме не было бы сформулировано рекомендаций. Э.Сгречча свидетельствует, что католическая церковь "постоянно развивает свое учение и ищет ответ на возникающие вопросы. Так, например, с этической точки зрения была рассмотрена вся биомедицина" [1]. Разработки католических теологов безусловно значимы и ценны. И, прежде всего, потому, что эта работа, представленная множеством статей, монографий, докладов, способствовала тому, что "христианская биоэтика" стала не только возможной, но и обрела реальность в духовном пространстве современной культуры.
Многими само словосочетание "христианская биоэтика" может быть оценено как слишком смелая попытка примирить и объединить "традицию" и "инновацию". Но сами католические теологи свою попытку создать "христианскую биоэтику" рассматривают как реализацию томистского принципа гармонии веры и разума. При этом христианская биоэтика не является отречением от аргументов благочестивых рекомендаций, а формой вступления в дискуссию по этическим проблемам биомедицинской практики.
Особенностью христианской биоэтики в католицизме является то, что она открыто объявляет о своих основаниях. Этими основаниями являются следующие принципы католической антропологии: понимание человека как "субъекта и объекта одновременно", утверждение достоинства и богоподобия человека, понимание тела человека как Божьего храма, усматривание значимого смысла страданий и отношение к смерти не как к окончательной стадии бытия [2].
Выход на уровень религиозно-философской антропологии и решение любого частного вопроса исключительно в ее границах - еще одна особенность католических исследований. Такой подход определяет то, что любая противоположная точка зрения оценивается, прежде всего, по ее основаниям. Дискуссия с "другими биоэтиками" ведется не на уровне "расчета" "благ" и "польз", а на уровне основополагающих антропологических принципов.
Рейнхард Лов, директор Ганноверского исследовательского института философии, полагает, что у сторонников эвтаназии, искусственного оплодотворения и т.п. нет "единой антропологии". Тем не менее, анализируя позиции многих исследователей, особенно представителей медицинского знания, он фиксирует их приверженность "эволюционистской антропологии" и эволюционистскому образу человека. При этом он различает "теорию эволюции" и "эволюционизм". Теория эволюции оценивается как "местами гениальная теория о развитии и изменении форм и видов жизненных образований на протяжении долгого периода времени" [3]. "Эволюционизм" же - это мировоззрение, для которого характерно "физико-химическое" понимание человека. В рамках эволюционистского мировоззрения "человек принципиально может быть объяснен натуралистическим и научно-каузальным способом во всех его как биологических, так и духовных и культурных способностях и достижениях" [4]. При этом высшей ценностью оказывается сама "эволюция". Вытекающее из этого "равенство перед эволюцией" допускает устранение нежелательных родовых явлений и под углом зрения интересов "здоровья народа", интересов экономики и даже норм эстетики [5]. Кредо эволюционизма - право эволюции высшее право [6].
Принципиальное значение для католической христианской биоэтики имеет аргументированная критика "эволюционистской антропологии" Прежде всего фиксируется ее неполнота. Р.Лов говорит, что даже Б. Скиннер признает существование трех реальностей - свободы, права и достоинства, которые "стоят поперек эволюционизму и его все объясняющей "естественнонаучности" [7].
Среди многочисленных критических аргументов принципиальную роль именно для биоэтики играют следующие три. Первый связан с "самоотказом" эволюционизма "от притязаний на истину". Этот "самоотказ" является следствием противоречия между "притязанием на истину" теоретиков эволюционизма и сущностном отрицании "истины" как таковой, так как, например, Ричард Давкинс в своей книге "Эгоистический ген" полагает, что "любое познание и действие человека может быть объяснено как функция генов" [8].
Второй аргумент касается проблемы "исходного положения научных объяснений". "Исходным положением" объяснения действительности является не материя, не законы природы, не эволюция, а "прежде всего сама действительность". "Действительность человека в его самопознании, в познании свободы, нравственности, Бога, любви, красоты, является несоизмеримо "действительнее", чем познание псевдонаучных объяснений, которые хотят внушить ему, что перечисленные реалии лишь предрассудки и иллюзии. То, что для него аутентично, это определяет человек перед научной рефлексией о чем-то" [9].
Третий аргумент связан с незаконным самоприсвоением полномочий "знающих". Исследуя человеческие гены, эмбрионы и т.п., ставя эксперименты, медицинские или психологические, на человеке, исследователи рассматривают человека как объект процесса получения знания. При этом у субъектов, участвующих в процессе исследования, меняется статус их самосознания. Человек противопоставляет себя другому человеку, и характер этого противопоставления не просто нелегитимен, когда "объект" исследования не хочет быть объектом, когда он не согласен с тем, что с ним делают.
Принцип равенства, который признается даже в "плюралистическом" обществе, приходит в противоречие с привилегией превращения человека в объект исследования "знающими учеными". Постоянно совершая скрытое исключение для себя, "знающие ученые" нелегитимно добиваются признания своей деятельности, что вряд ли соответствует интересам человека, превращенного в объект любознательности "знающего ученого" Грань между отношением к человеку как "объекту исследования" и отношением к человеку как "объекту использования" - очень тонка. Иоанн Павел II констатирует: "Относиться к другому человеку как объекту использования - значит рассматривать его исключительно как средство для достижения своей цели, как предмет, без учета присущего личности предназначения" [10].
Учение о личности - это ведущая часть католической антропологии. Один из подходов к пониманию личности Иоанн Павел II определяет так: "...Никак нельзя согласиться называть человека особью вида Homo sapiens. Слово "личность" обозначает, что он содержит в себе нечто большее, некую особую полноту и совершенство существования, и чтобы подчеркнуть это, необходимо употребить слово "личность" [11].
Для раскрытия содержания слова "личность" исследователи используют ряд понятий. Среди них, в рамках христианской биоэтики, распространенным становится понятие "субстанциальный образ человека". Это понятие призвано противостоять разнообразным попыткам подхода к человеку с меркой "из чего он состоит", чтобы решить вопрос "как он функционирует?".
Р.Лов подчеркивает, что "субстанциональный взгляд на человека не снимает со счета, что человек есть также естественнобиологическая, общественная, экономическая сущность. Он отрицает только, что с помощью этого конгломерата человек становится понятным" [12]. Субстанциальное понимание человека предполагает, что человеку свойственна свобода действия, способность к познанию и отношение к трансценденции. И если первые две характеристики признаются и принимаются в современной культуре, то последняя вызывает много вопросов. Что такое "трансцендентное отношение"? "Прежде всего надо понимать трансцендентное отношение не только как отношение к христианскому Богу-Творцу, но и как признание измерения, которое не является имманентным, внутричеловеческим, внутримировым" [13].
Среди различных форм, в которых проявляет себя трансцендентное отношение, значимо то, что называется достоинством человека. "Достоинство человека обнаруживает себя в его неотъемлемых правах" [14]. До середины XVIII века эта идея была наполнена религиозным содержанием: каждый человек есть образ и подобие Божие, и все люди равны перед Богом. Просвещение XVIII века секуляризует идею прав человека и равенства всех людей. Может быть, сегодняшнее повседневное и повсеместное нарушение прав человека и человеческого достоинства приведет к обновленному признанию тех предпосылок, которые признаются христианством как необходимые условия их воплощения?
В современном католицизме формируется понимание христианской биоэтики как "антропологии человеческого достоинства". Но создание таковой все же дело будущего. Сегодня все же речь идет о биоэтике как философском "прослеживании", проникновении и оценке всех случаев, происшествий, судеб, их классификации и полном обсуждении. При этом, "в силу особой природы духовного влияния единственным и обязательным регулирующим основанием для католической церкви является свод официальных документов" [15].
Особенностью протестантского подхода к морально-этическим проблемам биомедицины является отказ от какого бы то ни было императивного понимания морали. Жан-Франсуа Колланж констатирует: "...Протестантская церковь не обладает никакой абсолютной властью, ни на уровне догматов, хотя определяющее ее лицо вероисповедание не обходится без догм, ни тем более на уровне этических заповедей". Отсутствие "официальных документов" компенсируется ответственным и настойчивым поиском этической истины, "обретаемой каждым самостоятельно, без посредников" [16].
Известно, что разработка принципов примата "самостоятельности" индивида в протестантской этической теологии происходила не без определения антропологических начал.
Согласно И.Канту, одним из основных антропологических начал является способность человека "давать себе закон" и без всякого внешнего принуждения бороться за его существование. Эту способность Кант называет "моральной автономией". "Автономия, - пишет он, - есть основание достоинства человека и всякого разумного естества" [17].
Принцип моральной автономии является основополагающим для протестантской этики. Моральная автономия человека поднимается здесь до уровня самостоятельной силы, параллельной и равномощной природе. Эта равномощнооть фиксируется Кантом в его известном заключении "Критики практического разума": "Две вещи наполняют мою душу все возрастающим удивлением и благоговением, чем больше я вдумываюсь в них: звездное небо надо мной и моральный закон во мне". Человек не растворяется в природе как одно из ее образований, в известном смысле противостоит ей именно потому и в силу того, что обладает моральным сознанием. В идее моральной автономии утверждается право и ценность духовной свободы человека.
Особое значение для проблем биоэтики имеет раскрытие истории и логики освободительного пафоса протестантской автономии. Известно, что исторически протестантизм был реакцией на крайности средневекового католицизма. Он ставил перед собой задачу спасения христианской свободы от рабства папизма. В системе принудительного авторитета Церкви сама мораль превращалась в авторитарное образование. Реформаторский "призыв к свободе" оправдывался подлинными христианскими основаниями, ведя к идее независимости и автономности духовно-моральной жизни человека. Трансформация идеи "независимости" в богоборчество произойдет позднее [18].
Тем не менее, нельзя недооценивать реформаторский потенциал идей независимости и автономии и для современного общества. Несмотря на любую возможную "деспотическую ситуацию", современный человек уже ориентирован на возможность автономного поведения. Социокультурное признание за каждым человеком его нравственной и интеллектуальной независимости страхует людей от обращения с ними как безвольными объектами "научных" исследований или социально-политических манипуляций. Принцип моральной автономии пресекает любое посягательство на личность, независимо от того, продиктовано ли оно эгоистическими интересами интеллектуальной элиты, или "альтруистическими" мотивами "всеобщего счастья" и "всеобщего блага", "здоровья нации", "интересов народа", "логикой прогресса" и т.п. Последнее становится особенно популярным на исходе нашего столетия. Неудивительно поэтому, что, пройдя соответствующее осмысление и толкование, протестантский принцип моральной автономии, становится в современной биомедицинской этике основополагающим и работающим принципом уважения автономии пациента.
Однако на исходе нашего столетия, оценивая положительный смысл этической автономии, нельзя не учитывать и его отрицательный смысл, который заключается в возможности произвола неограниченной натуральной свободы. Поэтому неудивительно, что, обсуждая проблемы биомедицины сегодня, Ж.-Ф.Коллаж констатирует, что "протестантская этика сводится, главным образом, к этике ответственности" [19].

4. Нравственное богословие Православия и биоэтика

Могут ли быть найдены ответы на современные биоэтические проблемы в православном учении?
Почему Православие не откликнулось на очередной "запрос" рядом "инструкций" и "правил", к которым так склонен "технологичный" современный человек? В ответе на этот вопрос заключается одно из отличий православного вероучения от гибкого и практичного католицизма с его многочисленными советами и правилами и от протестантизма с его установками на развитие автономной этики.
Ортодоксальность православия (как бы тавтологично это ни звучало, так как "ортодоксия" в переводе с греческого и есть "православие", "правоверие" ) не раз становилась объектом критики за его необмирщенность, нелиберальность...
Нельзя при этом не учитывать, что эта критика осуществляется естественным человеческим умом. Но известно, что, как правило, естественный человеческий ум легко сбивается на то, что "религия превращается у него в простое орудие к достижению его желаний... Религиозное сознание непосредственно указывает человеку только на действительную цель его существования в мире, а человек невольно подменяет эту действительную цель такими целями жизни, которые необходимо являются желательными для него по условиям его существования в мире" [1]. Эта подмена является источником формирования "юридического" отношения с Богом. В рамках юридического отношения Бог выступает прежде всего судьей человеку, нарушившему заповеди, а не как источник человеческих стремлений к божественному совершенству. Прочтение Писания в православной традиции убеждает, что воля Бога не в том, чтобы судить человека по предписанным инструкциям, а в том, "чтобы человек был совершенен... Человеку нужно не прощение вины, не договор с Богом, который давал бы надежду на подобное прощение, а... преображение собственной природы по образу Бога, достижение совершенства" [2]. "Будьте совершенны как совершенен Отец ваш небесный" - эта сущность христианства не должна подменяться формальным морализмом. Нравственность Православия - в первую очередь нравственность "сердца" ("блюдение сердца" и "сведение ума в сердце"). Она ориентирована на длительный, устойчивый тип поведения, определяемый не столько советами и доводами, сколько естественными склонностями - стыдом, жалостью, совестью, благоговением. Поэтому, осмысливая "новую реальность" биомедицинских технологий и "новый опыт" моральных отношений, Православие не стремится к созданию "учения, разработанного во всех пунктах", но определяет "лишь основную онтологическую ориентацию" [3]. В "неопределимости" православия, в его меньшей "рационализированности" (например, по сравнению с католицизмом), - именно "в этом его большая свобода" [4]. "Свобода - благо, но она только тогда не становится произволом, когда она праведна и ведет нас к истине, ибо только истина делает людей действительно свободными" [5].
Истина Православия "таинственно сочетается" с догматами. Согласно В.Н.Лосскому, догматы в богословии Восточной Церкви - это не "противоречащие разумному рассуждению внешние авторитеты, по послушанию принятые и затем к нашему пониманию приспособленные", но "начатки нового познания" [6]. Характеризуя христианскую догматику, А.Кураев пишет: "Догмат - не колючая проволока, запрещающая выходить за очерченные пределы, это скорее дверь, через которую можно пройти в просторы, обычно не досягаемые и даже не замечаемые" [7].
Неудивительно поэтому, что "русская религиозно-философская мысль ставила по-иному проблему религиозной антропологии, чем католическая и протестантская антропология, и она идет дальше антропологии и патриотической и схоластической, в ней сильнее человечность" [8].
Своеобразие нравственной антропологии Православия заключается в двух основных позициях. Первая относится к вопросу определяющего "исхода" антропологии. Например, для католицизма этим исходом является "прежде всего сама действительность... Действительность человека в его самопознании, в познании свободы, нравственности, Бога, любви, красоты..." [9].
Для этой позиции характерен подход "к реальностям экклезиологии не с вершин, а с "подножия", беря за основание антропологию мира сего..." [10] Антропология же православная строится сверху вниз, исходя из троичных и христологических догматов. Для православного (восточного) богословия характерна "объективность", т.е. оно "начинает с абсолютной данности божественного, западное - субъективно и начинает с человеческого" [11].
Понимание "человеческого", в свою очередь, также становится основанием своеобразия нравственной антропологии Православия. Как было показано в разделе "Христианская биоэтика в католицизме" основанием католической антропологии является понимание человека прежде всего как "субъекта и объекта одновременно", т.е. акцент делается на гносеологические особенности человека как существа, способного к самопознанию. Для православной антропологии "тайна человеческой природы есть тайна онтологическая, а не гносеологическая, и объект, который философии надлежит исследовать, есть факт бытия, а не мышления, жизненная тайна человеческого существа, а не тайна познающего субъекта" [12].
Тайна же человеческого существа заключается в том, что человек является "причастником божественного естества" (2 Пет. 1,4). Эту мысль В.И.Несмелов выражает так: "По самой природе своей личности человек необходимо изображает собою безусловную сущность и в то же время действительно существует, как простая вещь физического мира" [13]. Догмат о Богочеловечестве Христа является той единственной исходной "вершиной", с которой только и возможно "увидеть", или точнее "умозреть" сущность человеческой личности. Это "умозрение" таково: "Личность есть несводимость человека к природе. Именно несводимость, а не "нечто несводимое" или "нечто такое, что заставляет человека быть к своей природе несводимым", потому что не может быть здесь речи о чем-то отличном, об "иной природе", но только о ком-то, кто отличен от собственной своей природы, о ком-то, кто, содержа в себе свою природу, природу и превосходит" [14]. Это превосходство заключает в себе возможность для человека быть причастным Высшему Бытию - Богу.
"Между человеком и Богом возможен не только "нравственный" союз, но и реальное соединение" [15]. Реализованное в Боговоплощении, оно создает и гарантирует "тайну Личности".
Все попытки определить человека, упускающие из виду "тайну Личности" и сводящие все только к природным характеристикам, "неизбежно носят сегрегационный характер... Если всерьез принять европейское определение человека как "разумного" существа - то для психически больных людей не окажется места в жизни" [16]. Отказ от "тайны Личности", т.е. богообразия человека, равносильно отказу человеку в праве считаться человеком. "Даже если личность еще не вступила в обладание всей полнотой своей природы или утратила это обладание - сама личность есть. Поэтому - делает вывод А.Кураев - аборты и эвтаназия - это убийство" [17].
Данное суждение - конкретная и традиционная этическая оценка. Возникает вопрос: в какой мере можно оценивать настоящее (аборт, эвтаназию, искусственное оплодотворение и т.п.) мерками прошлого? Не является ли это свидетельством "консервативности", отставания христианства от "духовного роста" людей? На этот вопрос возможны два ответа: "да", если под духовным ростом понимать выход за пределы традиции, охраняющей жизнь, и "нет", если под "духовным ростом" понимать открытую возможность духовного со-творчества человека и Бога в преображении Жизни. Так, сообразно синергии Господь делами своими указует пути и возможности духовного воздействия человека на природу. Исцеление человека от духовных и телесных болезней, вплоть до отстранения смерти (через частичную победу над ней) - это "дела" Христовы, которые есть "пример" и "призыв" к делам человеческим.
Именно так о. Сергий Булгаков истолковывает слова Христа: "Дела, яже Аз творю, и вы сотворите, и больше сих сотворите, яко Аз ко Отцу Моему гряду" (Ин. 14, 12). "В самом деле, - пишет о. Сергий, - разве не может и не обязан человек исцелять болезни всякого рода и разве он этого не делает? И разве уже исчерпаны все для этого возможности, или, напротив, они все более расширяются? Может ли далее это целительство, которое есть, конечно, борьба со смертью, хотя ее и не побеждающая, но все же отдаляющая, остановиться перед тем, чтобы не исторгать из когтей смерти ее преждевременные жертвы?" [18]. Действительно, не трудно заметить удивительную аналогию между некоторыми евангельскими чудесами и новыми биомедицинскими технологиями, например, между "исцелениями", "оживлениями" и мощным развитием реанимационных методик, жизнеподдерживающих систем и т.п.
"Дела, яже Аз творю", доступны человеку в том смысле, что "могут и должны составлять и для него задачу, независимо от способов осуществления". Основная "онтологическая ориентация" - принцип синергии - в области биомедицинских исследований предполагает, что лечение болезней находится во власти человека, и чудесные исцеления, осуществляемые Богом и человеком, "отличаются не по цели и существу", а лишь по "спо-собам их достижения". Различие в способах не должно заслонить принципа возможности исцелений. Мир - это не механизм в его законченности. "Мир осуществляется" и творится человеком. "Тип отношения человека к миру есть чудотворение" [19].
Осмысливание этого отношения в культуре, тем не менее, различно. О. Сергий выделяет среди этого различия три формы. Первая - это та, которая соответствует христианским представлениям об овладении человеком мира через "духовную причинность" В рамках второй человек понимается как существо, использующее свои силы для службы своему естеству. В пределах этого образа отношения человека к миру достигается многое, однако "духовно оно остается пусто". Наконец, третья форма - это "богоборчество", что согласно догмату Боговоплощения или соединения природ оборачивается и человекоборчеством.
Понятие "человекоборчество", звучащее в 1-й половине XX века весьма абстрактно, в конце XX века на уровне биомедицинской практики наполняется конкретным содержанием - аборты, эвтаназия, фетальная терапия, донорство, допущение "прагматического убийства" при трансплантации.
В исследованиях о. Сергия заключается ответ на вопрос, почему "благие намерения" гуманистической и свободной науки оборачиваются такими вопиющими свидетельствами бесчеловечности, самым глубоким и опасным среди которых является попытка изменить основополагающие принципы понимания самих себя, окружающего мира и сущности жизни и отказаться от них.
Принцип "святости жизни", помимо догмата о Боговоплощении и принципа синергии, имеет важное значение для этических проблем врачевания.
"В Евангелии святость, освящение представляются везде как свойство христианства во всех его проявлениях: "да святится имя Твое" (Мф. 6,9), "Отче Святый... освяти ил истиною Твоею" (Ин. 17,11,17)" [20].
Не будет преувеличением предположение, что утверждение жизни также можно рассматривать как "свойство христианства во всех его проявлениях"; "Бог Дух Святый - жизнеподатель", "Господь животворящий" (Символ веры). Максим Исповедник писал: "Если желаешь найти путь, ведущий к жизни, то ищи его в том Пути, который говорит: "Я есмь Путь и Истина и Жизнь" (Ин. 14,6)" [21]. "Ибо жизнь - реальность, установленная не слепой стихией, смысл ее в той великой цели, которая извечно предопределена Богом" [22]. Христианство - это религия, дающая человеку возможность соединения с Источником жизни и спасающая жизнь.
От чего же спасается жизнь ее Великим Спасителем, указующим Путь Жизни? Каковы результаты спасения жизни? Ответ прост - это спасение жизни от смерти. "Вот, я сегодня предложил тебе жизнь и добро, смерть и зло... Во свидетели перед вами призываю сегодня небо и землю: жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое" (Втор. 30. 15, 19). "Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет; И всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек" (Ин. 11, 25-26).
В христианстве происходит переоценка жизни: жизнь - не временное индивидуальное состояние, а явление вечное.
В.Н.Лосский пишет: "...Дело Христа - реальность физическая, и следует даже сказать биологическая. На Кресте смерть поглощена Жизнью". Христос, "смертью смерть поправ", воскресением Своим "открывает дивную возможность - возможность освящения самой смерти; отныне смерть не тупик, а дверь в Царство" [23]. Митрополит Антоний Сурожский, сам в прошлом врач, полагает, что надо обращать внимание студентов на то, что в течение болезни (речь идет о неизлечимых заболеваниях) должна проходить подготовка человека к смерти. При этом он наставляет; "Готовьте умирающих не к смерти, а к вечной жизни" [24].
Утверждая, что отношение врача к больному не может быть просто "научным", что это отношение всегда включает в себя сострадание, жалость, уважение к человеку, готовность облегчить его страдания, готовность продлить его жизнь, митрополит Антоний выделяет еще один "несовременный" подход - "готовность дать человеку умереть" [25].
Проблема жизни и смерти - основная проблема христианского сознания, решение которой определяет Воскресение Христово. "Жизнь бьет ключом из гроба, она явлена смертью Христа и в самой Его смерти" [26]. Врачевание как вид человеческой деятельности определяется торжеством жизни над смертью. Основная задача врачевания, как ее очень точно сформулировал митрополит Антоний Сурожский - "оберегать жизнь" [27]. Опираясь на Святое Писание (Книга Сираха), он утверждает, что "Бог создал и лекарства и врача, и порой в его руке исцеление наше" [28]. Святитель Феофан Затворник свидетельствует: "И лекаря, и лекарства Бог создал не затем, чтоб они только существовали, но затем, чтобы ими пользовались больные. Бог окружил нас способами врачевания. Если есть долг блюсти Божий дар жизни, то и (есть долг - И.С.) лечиться, когда есть болезнь... И в человеческих средствах действие целебное от Бога. По сей вере и человеческое переходит в Божеское или Божеское приходит чрез человеческое" [29].
Раскрытие содержания и смысла принципа "святости жизни" обнаруживает несостоятельность и некорректность противопоставления двух нравственных "сверхзадач" врачевания - спасения жизни и готовности дать человеку умереть. К выполнению этих двух задач врач должен быть готов, В то же время врач должен быть готов к тому, что изменение исходных посылок, отрыв этих задач от христианского контекста может привести к потере достоинства, свободы и милосердия в делах медицины, которая традиционно из века в век вместе с религией отсчитывает пульс жизни и смерти.

Литература